Страница 31 из 86
После первой помощи, оказанной товарищам, Мареев сел у столика и задумался. Время от времени он поднимал голову и прислушивался. Звон автоматического сигнализатора продолжался непрерывно: содержание кислорода в верхних помещениях снаряда не вошло ещё в норму.
Как скоро оправятся Малевская и Володя? Как отразится эта встряска на Брускове? Воздух, насыщенный испарениями жидкого кислорода, так усилил сгорание тканей в их организмах, вызвал такое возбуждение, такую повышенную трату энергии, что им нужен теперь длительный покой, усиленное питание, чтобы восстановить потерянные в какие-нибудь полчаса силы. Неужели они надолго выйдут из строя?
Потом мысли Мареева перешли к кислороду. И здесь положение не из приятных. С карандашом в руке он начал подсчитывать.
Экспедиция взяла с собой запас кислорода в жидком и брикетированном виде с расчётом, что один литр жидкого кислорода, превращаясь в восемьсот литров газообразного, обеспечивает человека на тридцать часов, а один килограмм бертолетовой соли даёт до четырёхсот литров газообразного кислорода, которых хватит одному человеку, примерно, на пятнадцать часов. Продолжительность экспедиции определялась в шесть месяцев плюс четырёхмесячный резерв. Для троих членов экспедиции на эти десять месяцев было взято в переводе на жидкий восемьсот литров кислорода.
Два события спутали все расчёты: появление Володи и утечка кислорода.
Для четырёх человек после этой неожиданной потери кислорода его запасов хватит лишь на семь с половиной, самое большее – на восемь месяцев.
Итак, резерв времени сократился до двух месяцев вместо четырёх. Из этих двух месяцев трое суток уже ушли на ликвидацию аварии в подземной пещере. А ведь это только начало пути. Что ожидает экспедицию впереди, какие ещё задержки встретят её – неизвестно…
Было над чем призадуматься. Мареев считал, пересчитывал, и складки на лбу делались глубже, брови сходились всё теснее. Сигнальный звон аппарата климатизации наконец прекратился. Лишь после того, как он умолк, Мареев перенёс своих товарищей в шаровую каюту и уложил в гамаки. Они продолжали спать крепким сном.
Двадцать часов одиноко нёс Мареев свою затянувшуюся вахту. Он производил анализы пород, нефти, вёл записи, следил за приборами и аппаратами, переключил повреждённый баллон с жидким кислородом на работу аппарата климатизации.
Снаряд был пущен на максимальную скорость. В мягких нефтеносных песчаниках он проходил больше восемнадцати метров в час.
Уже кончились залежи нефти и снаряд вошёл в подстилающий слой глинистых сланцев, когда из-за полога над гамаком Малевской послышались вздохи, длительные зевки, наконец слабый голос:
– Что такое? Как будто меня палками всю избили…
– Проснулась, Нина? – тихо спросил Мареев, отрываясь от вахтенного журнала.
– Да, Никита. Но почему у меня такая слабость?
– После похмелья, Ниночка… – мягко ответил Мареев. – Вы тут устроили такую оргию…
После минутного молчания до Мареева донеслось тихое восклицание:
– Вспомнила!.. Какой ужас!.. Опьянение?!
– Абсолютно верно, Ниночка! Опьянение кислородом…
– Ужасно… ужасно… Стыдно вспомнить…
– Ну, это уж напрасно, Нина… При чём тут стыд? А ужас… Да, действительно, было бы ужасно, если бы и я тут с вами остался… Страшно подумать, чем бы тогда всё это кончилось. Какое счастье, что я вовремя ушёл из каюты и опустил за собой люковую крышку! Последнее – просто из деликатности, чтобы вы веселились без стеснения. А вот оказалось, что именно эта деликатность спасла нас всех. Ну, ладно! Как ты себя чувствуешь?
– Слабость большая…
– Есть хочешь?
– Очень! – тихо рассмеялась Малевская. – А что с моими "собутыльниками"?
– Спят как убитые.
Мареев принёс еду.
– Где мы сейчас?
– Прошли девон… Он действительно оказался очень мощным – свыше тысячи двухсот метров. Прошли порядочный слой битуминозных сланцев.
– На какой же мы глубине?
– Четыре тысячи четыреста метров.
– Вот как! Сколько же времени я спала?
– Около двадцати часов.
– Не может быть! Ты шутишь, Никита!
– Нисколько не шучу, – улыбнулся Мареев.
– Позволь… позволь… – растерянно говорила Малевская. – И ты всё время один? Без смены?.. Ну, конечно! Достаточно посмотреть на тебя! Какое безобразие! Иди сейчас же спать!.. Сейчас же… Я только кончу есть и встану…
– Нет, и не думай об этом, – категорически ответил Мареев. – У тебя теперь только три обязанности: лежать, есть и спать… Набирайся сил. Ты их слишком много растратила.
– Ну, Никита, оставь эти шутки, – серьёзно говорила Малевская, торопливо заканчивая бульон и принимаясь за какао. – Человек больше суток на ногах… в непрерывной работе… Извините, этого не будет… Отойди, пожалуйста, я хочу встать и переодеться.
– И не подумаю уйти. Лежи!.. Тебе нужно теперь не меньше суток отдыхать.
– Что?! Ты с ума сошёл! – окончательно рассердилась Малевская, спуская ноги с гамака. – Не меньше суток! Сам едва на ногах держится… Посмотри на себя в зеркало!
– Ты будешь лежать, Нина! – Мареев нахмурил брови. – До сих пор я говорил с тобою, как товарищ… Неужели ты хочешь, чтобы я говорил, как начальник? Я не могу тебе позволить растрачивать силы, которые нам ещё пригодятся в более серьёзных обстоятельствах.
– Никита, ты поступаешь нехорошо… это неправильно, Никита! – растерянно говорила Малевская, укладываясь на место. – Ну… ну, я тебе обещаю, я ничего не буду делать. Я только буду следить за моторами и за кино… Я ведь всё равно спать не буду… А ты… усни, хотя бы ненадолго.
Мареев покачал головой. Он действительно очень устал, с трудом подымал отяжелевшие веки. Спор с Малевской ещё больше утомил его.
– Ну, хорошо, – устало проговорил он, подымаясь со стула. – Укройся и засни. Через шесть часов я тебя разбужу и прилягу немного. И больше не разговаривай…
Он повернулся и, захватив с собой вахтенный журнал, спустился в буровую камеру.
– Спи! – улыбнулся он Малевской, прежде чем голова его скрылась в люке.
Малевская с досадой повернулась к стене и через минуту уже крепко спала: она ничего не могла поделать с собой!