Псалмы Ирода

Его дикие выкрики были как железные гвозди, забиваемые в ее уши. Все эти угрозы для нее звучали лишь сотрясением воздуха; она могла переломить его пополам с помощью нескольких боевых приемов, которым ее обучила Марта Бабы Филы. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей взять револьвер или одно из ружей и пристрелить его, как бешеную собаку, о которых она читала. Бекке даже показалось, что он с радостью принял бы спокойствие смерти.

Это был ребенок, рыдающий в глубинах Поминального холма, согбенный под грузом костей множества других мертвецов.

— Я прошу у тебя прощения, — сказала Бекка, склоняя голову. — Прости меня, пожалуйста. Ты здешний альф, а я согрешила, забыв свое место. Ты помог нам, ты дал нам пристанище, и мы отплатили бы тебе злом, если б не уважали твои желания. Богоматерь мне свидетель, я не скажу ни одной душе ни слова о вас, когда доберусь до города.

Мальчик мало-помалу смягчился, хотя потребовалось время, чтоб дикий огонь в его глазах угас окончательно.

— Ладно, — сказал он, с трудом выговаривая слова. — Все прошло. А раз ты не хочешь есть с нами, можешь идти.

Он свистнул одному из малышей, чтобы тот проводил Бекку назад в комнату Гилбера. Ребенок казался девочкой, но уверенности в этом не было. Единственным, что отличало малышку от других, была рубашка — окровавленная, покрытая уже чернеющими пятнами, с порванным воротником — часть дара Корпа детям, которых он не знал, но чью жизнь он поддержал так капитально. Мол гордился бы им.

Мрачные воспоминания оставили Бекку, когда путеводная нить привела ее в комнату Гилбера. Гилбер сидел, проверяя свое ружье. Увидев Бекку, он расплылся в улыбке.

— Ну и как наши ангелочки? — спросил он. С тех пор, как она рассказала ему о случившемся на равнине (разумеется, после того, как он пришел в себя настолько, что мог разговаривать), он так всегда называл детей.

Ей удалось изобразить слабую улыбку.

— Ангелочки… да ничего себе. К счастью, среди них больных мало.

— Одна из них явилась сюда, пока ты их там осматривала. Оставила ведерко чистой воды, которое тащила всю дорогу от ближайшего колодца!

Бекка прищелкнула языком:

— Слишком далеко, чтобы ребенку тащить сюда воду.

— Ну, эта девочка довольно большая, примерно в возрасте нашего хозяина. На костях мяса маловато, но сильная, жилистая и черная, как Царица Савская. Была бы красотка, если б кормилась регулярно… — Он даже не заметил, что этот разговор для Бекки неприятен. — Все они тут живут недавно.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Вирги сказала.

— Ах, это и есть Вирги?

— Ага. Она, да и большая часть остальных из хутора Причастие. Ее отец был там главным всего лишь три месяца назад. Вирги говорит, он долго болел. Все в хуторе видели, что перемены близки, и знали, чего следует ждать…

— Чистки.

Гилбер бросил на нее острый взгляд.

— Я не стал бы это так называть, Бекка. Детей убивают, а твой народ говорит об этом так, будто речь идет об очистке зерна от мякины.

— Так это просто слово такое.

— Если об ужасах говорить столь легко, то потом самому становится проще творить еще большие жестокости.

Бекка знала, что он прав, даже если и не могла выразить — почему. Она подошла ближе, опустилась на колени и осмотрела его рану.

— Как голова? — Прежде чем снять повязку, она достала еще несколько головок чеснока из коробки с травами и выдавила из них сок на кусок керамической плитки.

— В по… ой! Осторожнее, любимая… В порядке. Мне повезло.

— Еще бы! Хватил бы тебя камнем поближе к глазу, и ты бы… Не дергайся! Я не для того пачкаю руки в этой вонючей пакости, чтобы ты вырывался и не давал делать то, что надо сделать!

— Да, мисси! — Гилбер сказал это с той ноткой почтительного повиновения, которая гарантировала вспышку с ее стороны. В награду он получил нашлепку из давленого чеснока, посаженную весьма грубовато. По части упрямства Гилбер мало чем уступал Бекке. Вместо того, чтоб доставить ей удовольствие и молить с писком и визгом о пощаде, он продолжал говорить о посторонних вещах:

— Знаешь, я… Ой!.. думал, Бекка…

— Это ново для меня, — хмыкнула она, добавляя еще чесночного сока. — И о чем же?

— Да все об этих детях. Нельзя же жить так, как они живут. Во всяком случае, долго. Хлеба убраны, становится все холоднее, холоднее, чем… ай!.. было несколько лет назад. Вирги говорит, что караваны с побережья до весны будут ходить только от случая к случаю… И они тут слишком далеко от… ой!.. хуторов, чтобы красть там еду…

Бекка остановилась.

— Вот, значит, что она тебе рассказывала… О том, как они живут? Живут на том, что воруют?

— Она говорит, что мальчик, который нас спас… его зовут Марк… Он пришел сюда раньше остальных. Он не говорит откуда. Когда его отца убили, он бежал сюда с тремя сестричками. Вирги сказала, что он несколько раз убегал из дому, каждый раз добирался до этих развалин. Когда он увидел, что его отцу не пережить следующий вызов, Марк стал переносить сюда разные вещи из хуторских кладовых и прятать их. В каждую сторону надо было идти несколько дней, но ему все же удалось доставить сюда семян и даже кое-какие орудия для обработки почвы.

Бекка вздрогнула, вспомнив слова Марка о том, как он собирался использовать одно из этих орудий; он говорил об убийстве с помощью мотыги так просто, будто рассказывал, как разбивают комья почвы, а не людские черепа. Она почти насильно заставила себя вернуться к перевязке раны Гилбера.

— Семена, хм-м? — удалось ей произнести. — Сюда, где ничего не растет?

— В этом лабиринте есть места, где пол растрескался. Там можно докопаться до почвы, которая не подверглась тем напастям, что земля в пустыне. Кроме того, тут много больших площадок, выложенных плиткой, с невысокими стенками по краям. Уж не знаю, зачем их строили, но Вирги говорит, что там в середине торчат небольшие куски металла с дырочками, вроде как в огородных лейках. Обычно потолки в таких помещениях обрушены, так что туда проникает солнце. Марк и его сестренки наносили туда земли, которая может плодоносить, и посадили там семена.

— И они здесь уже так долго, что семена успели прорасти и созреть?

— Его хутор лежит на холодных равнинах, Бекка. Сроки сева у них совсем другие. Когда Марк понял, что время его отца истекло, он сделал четыре мешка и наполнил рассадой, которую хорошенько упаковал. Я думаю, этого детям хватило, пока не были готовы новые грядки. Счастье, что у них все это уже было к тому времени, когда сюда пришла Вирги со своими родичами.

— Они с собой что-нибудь принесли? — спросила Бекка, заканчивая перевязку.

Теперь наконец Гилбер обрел свободу и мог отрицательно покачать головой.

— Не очень много. Когда в прежнем ее хуторе начались убийства, ей было уже достаточно много лет, и смерть ей не угрожала, но она не могла вынести того, что происходило, так как знала, что никто и пальцем не шевельнет, чтобы спасти малышей. Ей удалось украсть несколько тыквенных фляжек с водой и немного провизии. Совсем мало. У нее не было ни малейшего представления ни о том, сколько чего надо, ни куда надо бежать…

— Так оно и было! — Высокая, гибкая черная девушка проскользнула в комнату и изящным движением опустилась на пол прямо на край одеяла Гилбера. — Марк говорит, время обедать, — сообщила она Бекке. — Он говорит, не надо бояться, сегодня просто каша.

Гилбер поднял бровь.

— А чего ты должна бояться, Бек?

— Чувствуешь себя в состоянии пойти со мной, Гилбер? — поспешила перебить его Бекка, опасаясь дальнейших вопросов.

— Думаю, да, — ответил он, пытаясь встать на ноги. — Чем скорее мы отправимся в путь, тем лучше. Я полагаю, до берега осталось дней десять пути, и между берегом и нами обязательно должны лежать плодородные земли, иначе горожане не выжили бы. Знаешь, мы могли бы оставить детям немного провизии в виде платы… Надеюсь, я сумею чем-нибудь разжиться в дороге. А им надо как-то протянуть, пока мы не пришлем к ним помощь.