Страница 104 из 105
— У меня может быть только одна смертная жена, Бекка, и только одна любовь. И у меня достанет веры, чтобы ждать, пока ты увидишь, что мои… мои штучки хороши. Ты обязательно придешь к этому.
Он так уверенно и так определенно говорил о будущем, что Бекка решила не терять ни времени, ни сил на споры. Если он считает, что время лечит, что ж, она тоже так думает. Она будет ждать столько, сколько будет ждать он, и правда возьмет свое.
Они шли все дальше и дальше. Теперь им чаще приходилось идти по разбитым камням и бетону, чем по настоящей земле; нередко путники останавливались на ночлег под навесами огромных рухнувших мостов, которые вздымались над их головами, как черные приливные валы, застывшие на веки веков. Местность тут была более холмистая, чем в пустошах, попадались и такие места, где смытая с вершин холмов почва частично или совсем покрывала остатки былых селений. Грабежи и мародерство не всегда уничтожали все следы человеческого существования, зато ветер, и непогода, и ход времени обладали достаточной силой, чтоб выгрызть даже память об убежищах и очагах. Но как-то на восходе солнца Бекка увидела, как Вирги нянчит куклу с заржавевшими шарнирами, блестящими глазами и с телом, сделанным из чего-то, напоминающего кожу, но куда тверже ее и странного розового цвета, наполовину скрытого под грязью. Пустота внутри корпуса куклы была заполнена землей, да и само тело треснуло, как пустая яичная скорлупа.
— Я нашла это вон там, — сказала девочка, показав куда-то в сторону земляной насыпи. — Это место похоже на хутор Марка, только поменьше.
— Это все, что ты там разыскала?
Девочка пожала плечами.
— Все остальное — сплошной мусор. Хочешь пойти посмотреть?
Бекка сказала, что не хочет; она очень обрадовалась, когда дня через три увидела, что Вирги кукла надоела и она ее где-то забросила.
Как-то ночью они разбили лагерь в тени одного из мостов. Бекка никогда еще не видела мест, которые были бы так забиты всяческими обломками и мусором, которые были отвергнуты даже мародерами. Шел мелкий дождь, клубился холодный туман, наполнявший ее ноздри странным запахом — приятным, но совершенно незнакомым. Бекка сидела у костра, принюхиваясь к нему и стараясь разгадать загадку его происхождения. Вирги и Гилбер спали возле маленького костерка, закутавшись в одеяла, как птицы в свои перья. Гилберу теперь требовалось больше сна. Бекка думала, что до сих пор незажившая рана сильно утомляет его. Наконец-то он согласился позволить ей подежурить ночью, думала Бекка, то переводя глаза на костер, то опять вглядываясь в тьму.
Часы тянулись медленно, туман почти развеялся, унеся с собой странный солоноватый запах и позволив звездам снова смотреть на землю. Бекке было одиноко. Это ее даже удивляло — ведь Гилбер и Вирги лежали тут же рядом. У Бекки к девочке возникло теплое родственное чувство. Она не привыкла жить без своих сестричек, и Вирги заняла в ее сердце их место, заставив умолкнуть постоянную глухую боль. Бекка взглянула на спящее личико девочки, и ей захотелось, чтобы та проснулась, чтобы раздался звук ее голоса. Треснул в огне сучок и разлетелся вихрем искр — мелких танцующих звездочек. Бекка подняла лицо к настоящим звездам, ярко горящим на небе, и вздохнула.
«Говорят, каждая звезда — душа хорошего мужчины, ушедшего на покой, — шептал голос в голове Бекки. — Так, во всяком случае, учили меня. Но когда я набралась нахальства и спросила, а где же находятся души хороших женщин, то…» — Горький смех раздался в ночи.
Она сидела по другую сторону костра. Колени поджаты почти к подбородку, руки обнимают колени — зеркальное повторение настроения и позы самой Бекки. Когда она сидела вот так согнувшись, то раны на грудях и на бедрах, равно как и потеки крови, не были видны, но Бекка ее прекрасно узнала. Это была та самая девушка, что явилась ей в ночь бдения; тот призрак, чьи слова, прочтенные в полустершемся дневнике, тихо звучащие в мозгу Бекки, спутались и переплелись с шепотом Червя и с протестами, рыданиями и дурными предчувствиями самой Бекки.
«Когда же мы отдохнем? — спросила девушка. — Не в Поминальном холме с невинными душами. И не в небесных высях с нашими мужчинами, сверкая славой и ледяным холодом. Где найдут себе убежище наши души, Бекка, если каждый урок, который нам преподносят с колыбели, утверждает, что во всех проклятых временах виновны только мы?»
— Может быть, у нас вообще нет душ, которые нуждались бы в отдыхе? — прошептала Бекка.
«Будешь думать так, станешь рабой тех, кто сбросил нас с той высоты, на которой мы стояли когда-то, — сказала девушка, и ее слова были холодны и ослепительны, как звезды. Она встала и слегка отодвинулась от костра. Теперь раны, через которые из нее вытекло столько крови, были хорошо видны, и каждый кровавый потек светился множеством огненных червячков. — А если ты так считаешь, то к чему весь этот поиск? Зачем было уходить так далеко? Зачем внутренняя борьба? Если ты только мясо и грязь, зачем идти дорогой страданий? Тогда следуй дорогой своей матери и познаешь покой. Прими! Покорись!»
— Нет, — тихо ответила Бекка. А потом еще раз, но уже громче: — Нет! Пусть Господь будет мне свидетелем, я не знаю, где успокоится эта душа, когда все будет кончено, но это не имеет значения. Потому что Шифра, Вирги, племя Гилбера и эти несчастные потерявшиеся дети, которых Марк ведет к смертному греху, они нуждаются в спасении. — Бекка уже стояла, глядя прямо в подернутые туманной дымкой глаза девушки-призрака. — Я служу им и никому больше!
«А как ты служишь им, Бекка? — спросил призрак. — Тем, например, что поклялась молчать о них, когда доберешься до города? Чтобы позор молчания поглотил их?»
— Я обещала Вирги…
«Невозможное! Как можешь ты помочь детям, если ты не можешь о них говорить? Не хочешь о них говорить?»
— Я… я не могу. Если я скажу, Вирги выдаст мою тайну, расскажет обо мне, и тогда…
«Ты говоришь о спасении Мира, — пробормотал призрак, — но все, что ты хочешь спасти, — это всего лишь твоя собственная шкура».
Бекка спрятала лицо в ладонях. Это была правда. Может, Червь и был наказанием, но он никогда не лгал.
— Что ж мне делать? — простонала она почти про себя. — О Благостная Богоматерь, что же, во имя всех небес, мне делать?
И девушка, сотканная из звездного света, крови и детских голосов, склонилась над Беккой, как тень ангельских крыл.
«Ты будешь делать то, что жаждешь делать, и то, чего нас лишили, — ты будешь делать выбор, Бекка. Будешь делать выбор…»
Бекка подняла лицо, чувствуя на щеках холодное дыхание ночи.
— Делать выбор… — Она взглянула в глаза призраку. — Это так тяжело, — начала она.
Девушка медленно кивнула. Одинокая звезда просвечивала сквозь ее бровь.
«Это всегда тяжело, — сказала она. — Но это всегда лучше, чем не иметь права на выбор. — А затем: — Пойдем со мной». — И пошла из тени моста в умирающую уже ночь. Бекка следовала за ней. Когда они вышли за пределы света костра, девушка сама начала светиться — маяк, освещающий путь. Она вела Бекку на вершину насыпи, где дул холодный ветер, шелестевший жухлой травой. Звезда над бровью девушки все еще горела, а когда ее груди снова стали кровоточить, Бекка увидела розы. Девушка стала лицом к востоку и указала в темноту. Ее рука была тонка и бела, плоть просвечивала до костей.
Бекка глянула туда, куда указывала девушка-призрак. Сначала она видела лишь ночь и звезды, а в отдалении — темные силуэты других холмов. Потом она обнаружила, что не все огоньки, мерцавшие вдали, принадлежали к небесным. Казалось, они поднимаются из тьмы и медленно-медленно приближаются к ней, всплывая в высоту. От удивления у нее перехватило дыхание, когда она поняла, что это огни дворцов и врат, башен и бульваров — прямых и светящихся. Эти огни кружились и танцевали под неслышную музыку; этот хоровод двигался к ней с несказанным изяществом. Город, которого она алкала, шел к ней, радостно приветствуя ее. Она простерла руки к карнавалу огней, будто по праву требуя себе эту корону.