Обольщение. Гнев Диониса

«Ни за что. У меня только и есть одно счастье: видеть ее с ребенком на руках. Я стараюсь не думать о ней, весь ухожу в свои дела целый год, но два-три месяца я имею иллюзию, что она моя жена – хозяйка моего дома». Мне было его так невыносимо жалко, что я, быть может, сделал большую ошибку, подав ему надежду, что… – Латчинов остановился.

– На что?

– …на то, что он может опять вернуть вашу любовь, не мучая вас постоянно. Я посоветовал ему поддразнить вас, притворившись влюбленным в другую, но он вас лучше знает: «Это невозможно! Она обрадуется и только», – сказал он мне со злостью. И вот теперь он старается держать себя как можно сдержаннее, угождает вам, ухаживает за вами и даже слегка кокетничает, бедняжка. Он сам имеет мало надежды, а все думает: а вдруг!..

– Вы сами знаете, что это невозможно, Александр Викентьевич!

– Не знаю, Татьяна Александровна. Мое мнение таково: если бы я был женщиной, то за такую любовь, как любовь Старка, я отдал бы все на свете, но женщины – созданья капризные, и я отказываюсь их понимать.

– Но вы ведь знаете Илью! Знаете мое отношение к нему, Александр Викентьевич! Зачем же вы подавали надежду Старку?

– Сознаюсь, что я сделал большую ошибку, но мне было так жаль его, я хотел его утешить, да и вам дать спокойно провести ваши каникулы. Не сердитесь на меня, друг мой, – и он почтительно целует мою руку.

Приехала Катя. Она всегда приезжает из города два раза в неделю к Латчинову, разбирается в его неимоверной корреспонденции, забирает материал для переписки на пишущей машине и уезжает после обеда. На этот раз она приехала на две недели, так как Лат-чинов приводит в порядок материалы, накопившиеся у него за много лет.

Я знаю, что это большой труд по истории музыки, и Латчинов шутя говорил, что после его смерти Старк должен издать эту книгу, а я – иллюстрировать.

Я с помощью Васеньки уже кое-что сделала.

Латчинов сидит на террасе с Катей и что-то диктует ей.

Лулу, Васенька и я в беседке занимаемся скульптурой – лепим из глины всевозможных зверей. Лулу в восторге от каждого зверя, и наконец ему удается самому вылепить что-то похожее на свинью, тогда прихожу в восторг уже я, а Васенька серьезно говорит:

– Ну, брат, ты талант! Будущий Роден, у тебя даже его манера! Твоя свинья – точная копия с его статуи Бальзака.

Все трое мы вымазаны глиной. Нам ужасно весело.

Стучит калитка. Это Старк вернулся к обеду. Лулу несется со всех ног, бросается к нему в объятия, оставляя следы глины на светлом элегантном костюме отца.

Старк этого не замечает. Он берет ребенка на руки, крепко целует, несет на террасу и спрашивает Катю с гордостью:

– Не правда ли, как он похорошел? Ну согласитесь, мадемуазель Катя, что он хорош, как мечта!

– Это даже неприлично, Эдгар. Вы напрашиваетесь на комплименты, – смеется Латчинов, – ведь Лулу – вылитый ваш портрет.

– О нет! – говорит Старк с восторгом. – Он будет в сто раз красивее меня! У него светлые глаза, маленькие ножки и ручки его матери…

Он замечает меня, слегка смущается и продолжает, обращаясь уже к ребенку:

– Он будет выше ростом, добрее, лучше меня и… умнее. О, гораздо умнее! – прибавляет он насмешливо.

Это камешек в мой огород.

Сегодня Старк сорвался, и вышла пребезобразная сцена.

Я ушла гулять с Лулу, забыла взять часы, увлеклась красивым уголком в парке – и мы опоздали к обеду.

Катя и Латчинов ждали меня у ворот.

Оказалось, что Старк разогнал всю прислугу и поехал на велосипеде нас искать.

– Что за глупости! Точно я маленькая! – рассмеялась я.

Через полчаса вернулся Старк. Он молча схватил Лулу, прижал его к груди и начал так целовать, точно ребенок избежал какой-нибудь опасности.

Лулу, видя волнение отца, испуганный, жмется к нему и со слезами спрашивает:

– Что с тобой, папочка, что с тобой?

Старк молчит и еще крепче прижимает к себе ребенка, а тот начинает горько плакать.

– Перестаньте вы нервничать! – говорю я ему со злостью.

– А кому я обязан этим удовольствием? – кричит он. – Вы уводите ребенка на весь день, чтобы одной пользоваться счастьем быть с ним! Вам все равно, что я умираю от беспокойства! Разве я знаю, что могло случиться с вами? Может быть, вы упали в воду, попали под автомобиль! Наконец, украли ребенка! Вы думаете только о своих развлечениях, и вам нет дела, что ребенок устанет, измучится! У вас нет настоящей любви к нему. Вы нянчитесь с ним потому, что он красив! Будь он уродом, вы его никогда не взяли бы на руки, не поцеловали бы!

– Опомнитесь! Как вы на меня кричите!

– Да, я только кричу! Но с удовольствием ударил бы вас, только не привык поднимать руку на женщин!

– Замолчите! – не выдерживаю я. – Я сейчас уезжаю, сию минуту, и прошу отпускать мне по утрам ребенка в отель. А с вами не желаю больше видеться!

Он бледнеет, падает на стул и истерически рыдает. Катя бежит за водой.

Я хочу унести Лулу, но он вскрикивает, бьется в моих руках и цепляется за отца. Я ухожу к себе в комнату и падаю на постель.

Неужели мне надо уехать? А иначе как спасти ребенка от подобных сцен?

Старк стоит передо мной и вымаливает прощение: оправдывается тем, что сам не помнил, что говорил, и не понимает, что с ним сделалось, клянется, что этого не повторится.

Я не верю. Правда, такой сцены еще не было, но чем гарантирован бедный Лулу от таких же удовольствий в будущем?

Вот он спит в своей постельке, заставив нас поцеловаться. Он и заснул, держа нас за руки.

А теперь? Я недавно заглянула к нему. Он спит, но вздрагивает и всхлипывает во сне.

– Хорошо. Кончим всю эту историю! – говорю я Старку. – Ради Лулу мне скоро придется, пожалуй, терпеть побои, к этому идет.

Я обращаюсь к Кате, проходящей через комнату:

– Ну, Катя, и на этот раз вы скажете, что я виновата? Она приостанавливается:

– Нет, на этот раз Эдгар Карлович виноват. Нельзя же так кричать. Правду говорят спокойнее.

И она идет дальше.

Моя хитрость удается. Все идет без сучка и задоринки. Тишь и гладь. Может быть, у меня есть чувство, что это не годится, но теперь так все хорошо и спокойно.

Я не обнадеживаю Старка, но… иногда позволяю себе пошутить с ним, сказать ему комплимент, прошу почитать мне, пока рисую. Когда Старк дома, я больше не увожу от него ребенка.

Жара страшная. Воскресный день, и Старк дома.

Мы все томимся в облегченных костюмах, один Лат-чинов, как всегда, корректен в своей темной одежде.

От жары никому не хочется говорить.

На Катю жара действует хуже всех, и она проклинает ее все время.

– Подите под душ, – советую я, – я уже третий раз выкупалась.

– Это идея! – говорит Катя. – Может, после купания я в состоянии буду что-нибудь делать.

Она идет в дом.

– И я хочу купаться, папочка! – просит Лулу. – Позволь, я так хочу купаться.

– Душ слишком холоден, а я сейчас тебе сделаю ванну.

– Но няни нет, сегодня воскресенье.

– Если твоя мама поможет мне, мы сейчас это устроим.

Старк весь день с утра очень мил со мной – вот и теперь он таскает воду для ванны и очень весело шутит. Я приготовляю мохнатый халатик Лулу.

Сам Лулу в восторге: он, как и все дети, любит нарушение обычного порядка, а ванна среди дня – это событие. Он бегает по комнате и ловит солнечные блики, которые прыгают от воды.

Спальня залита солнечным светом. Собственно, это не спальня, а детская. Спальней она называется только потому, что рядом с маленькой плетеной кроваткой Лулу стоит узкая белая кровать его отца.

Мебель вся белая. Ни ковров, ни портьер. Маленькая мебель Лулу, его столик, его игрушки.

Все чисто, просто, гигиенично. Надо отдать должное – физический уход за ребенком прекрасный. Старк до мелочей помнит все, что в каждый данный час нужно для ребенка.

Но что он делает с его маленькой душой, с этим любящим, нежным сердцем!