Женщины у колодца

— Зачем ты тут стоишь и подсматриваешь? — спрашивает она, нисколько не смущаясь.

— Откуда ты? Ведь уже ночь!

— Разве я не была у консула? А что это у тебя в руке? Нож?

— Ты же видишь сама!

— Зачем же ты стоишь тут с ножом в руках?

— Он мне был нужен там, на валу.

— Пустое. Но ты думал, что можешь напугать меня? Не старайся, пожалуйста.

Петра была спокойна. Он был труслив и противен ей. Он ничего не стоил в её глазах, и она презирает его!

Она прошла вперёд, он вслед за нею. Но она остановилась на минуту в сенях, чтобы пристыдить его, показать ему, что она, ночная странница, всё-таки остаётся порядочной женщиной и на неё можно положиться. Именно она заперла двери дома за собой и за ним!

— Ты хочешь запереть? Но ведь Абель ещё не вернулся? — говорит Оливер.

— Если он не вернулся, то пусть ночует на улице! — спокойно отвечает она.

— Он не должен ночевать на улице! — крикнул Оливер.

Внезапная ярость овладела им, и он с силой отбросил к стене Петру.

— Отчего ты не убьёшь меня сразу? — воскликнула она с негодованием.

Они начали осыпать друг друга бранью. Старуха мать, лежавшая в комнате с детьми, приподнялась на локти на кровати и стала прислушиваться. Такая ссора не была новостью для неё. Однако Оливер на мгновение забыл свою ревность. Он был доволен, что показал свою силу, как мужчина. Пусть она знает!

Ночная стычка между родителями оказалась на руку Абелю. Он мог в то время как, они переругивались, незаметно проскользнуть в комнату, и никто не сделал ему ни одного замечания, когда он ложился в постель.

IX

Что может быть тяжелее и мучительнее того напряжённого состояния, в котором находился Оливер? Он ходил по улице, мимо окон своего дома, но не мог ничего увидеть, потому что окна его комнаты были завешаны юбками и передниками. Наконец, он увидал свою мать, и она сказала ему:

— Опять девочка!

Ах, не всё ли ему равно! Но он её расспрашивает, чтобы услышать от неё ещё что-нибудь.

— Девочка? А члены у неё прямые?

— Да. Я не заметила ничего особенного.

— У неё обе ноги?

— Да.

— Ну, так мы должны радоваться. Не легко ведь жить с деревянной ногой! А что, она открывала глаза?

— Что такое ты говоришь?

— Я спрашиваю просто так. Отчего она не кричит? Ведь она же, не мертворождённая? Могу я на неё взглянуть?

— Она спит теперь.

Оливер только к вечеру мог, наконец, увидеть новорождённую девочку. Она проснулась. Оливер взял её на руки, поднёс к окошку и начал рассматривать, какие у неё глаза. Петра видела это со своей постели, но была спокойна: у девочки глаза были карие.

Просто удивительно, как могло такое незначительное обстоятельство подействовать успокоительно на Оливера. Он похвалил ребёнка и сказал даже несколько дружеских слов Петре. Все эти последние месяцы в душе у него кипела злоба против неё. Может быть, она снова поступала подло? Но теперь он думал иначе. Нет, она была не так уж неразумна! Слава Богу! Ребёнок родился опять с карими глазами, настоящими фамильными глазами. Природа победила и порядок восстановился. Но в слабом мозгу возникают по этому поводу странные мысли.

В один из дней он встретил Шельдрупа Ионсена на улице и сказал ему:

— Приближается зима, и теперь ты должен подумать обо мне.

— О тебе? — спросил Шельдруп.

— Ну, да. О том, что я калека.

— А мне-то что за дело!

— И что у меня много детей, — добавил Оливер.

— Какие глупости могут говорить люди! — сказал Шельдруп нерешительным тоном.

Оливер почтительно улыбнулся и опустил глаза,

— Да, да, это вполне возможно, — заметил он. — Но теперь ты должен быть так добр и дать мне работу.

— Я? Какую работу?

— В товарном складе, — отвечал Оливер.

— Об этом ты должен поговорить с моим отцом.

Оливер медленно поднял на него глаза и, посмотрев в упор, проговорил:

— Нет, это ты должен сделать!

Что это? Угроза? Шельдруп отступил на шаг и взглянул на калеку. Но взор Оливера, выразивший бешеную злобу в первую минуту, уже потух. Шельдруп немного задумался, вспомнил своё поведение, пощечину и все сплетни, ходившие про него,

Ему было очень неприятно касаться этого ещё раз и потому он сказал Оливеру:

— Ну, хорошо, я могу спросить отца, если ты хочешь.

— Это правильно, — отвечал Оливер.

Несколько дней спустя, Оливер снова повстречал Шельдрупа, и тот спросил его:

— Как ты думаешь, ты мог бы заведовать складом? Мой отец хочет поговорить с тобой.

Оливер вернулся домой уже как заведующий складом, и спросил Петру:

— Разве Ионсен не отказался тогда дать мне место?

— Да. И я больше не пойду просить его! — отвечала она.

Многозначительное молчание со стороны Оливера. Наконец, он произносит:

— Я сам поговорю с ним! — и выходит из дома. Оставшиеся дома женщины переглянулись. Пойдёт ли Оливер к Ионсену или нет, это ничему не поможет! Петра гордо закинула голову назад.

Вернувшись домой, Оливер несколько минут молчал, желая придать себе больше важности. Женщины его не спрашивали и слегка улыбнулись, когда он вошёл. Петра сказала только: «Я бы хотела знать, кто ходил к консулу и разговаривал с ним?».

Наконец, Оливер заговорил:

— Мою исландскую куртку надо сегодня же вечером заштопать. В складе ведь холодно.

— Как? Ты поступаешь в склад? — вскричала Петра.

Даже старуха-мать вытаращила на него глаза от изумления и разинула рот. Оливер обвёл их взором, не понимая, что с ними? Эти женщины представляют для него загадку!

— Разумеется, я поступаю в склад, — ответил он. — Уже с завтрашнего дня!

Они всплеснули руками. Какая перемена! Он будет получать жалованье и может двигаться вперёд. Это очень много значит! Но им трудно поверить. Он сидит тут перед ними, весь преисполненный гордости, заломив шапку на бекрень! Это только бахвальство, решают они.

— Я ведь сказал, что пойду к нему и буду с ним говорить, — повторяет Оливер.

— Но я, ведь, уже много раз просила консула! — замечает ему Петра.

— Это не одно и то же, когда говорит мужчина! — возразил Оливер.

Конечно, это означало перемену к лучшему в их жизни, но Оливер знает, в чём дело. Больших благ он ожидать не может, Ионсен не так богат, но всё же он был первым консулом и для семьи Оливера являлся спасителем.

Работа в складе была не трудная. Оливеру, большею частью, совсем нечего было делать, за исключением тех дней, когда у маленькой пристани останавливалось грузовое судно. Тогда у Оливера было не мало дела. Он должен был убрать в склад привезённые товары и к вечеру, действительно, чувствовал усталость. Кроме того, он должен держать склад в порядке, выметать и смотреть, чтобы все товары лежали на своих местах и выдавать их покупателям, когда они являлись с запиской из мелочной лавки, Он должен был также каждое утро наполнять ящики в лавке колониальными товарами из склада и записывать, какие товары были уже на исходе, для того, чтобы контора могла вовремя сделать новые заказы для пополнения склада.

В общем, консул Ионсен дал всё же Оливеру недурное место, и люди имели полное основание хвалить его доброту. Правда, Оливер сделался калекой, когда служил у него на пароходе, но всё же это не обязывало консула ни к чему особенному. Он мог бы ограничиться лишь простой благотворительностью в данном случае и потому все восхваляли его, как великого человека и благодетеля.

Вообще, что можно было сказать против этого? Очень часто в складе ощущался дурной запах от испорченной рыбы и печёнки, в особенности летом. Но что за беда? Оливер не жаловался. В общем, Оливер был такой же невзыскательный человек, как прежде. Теперь он зарабатывал достаточно, чтобы покупать маргарин для хлеба. Он мог лениться по воскресеньям, мог купить себе великолепный пёстрый галстук, новую шляпу, которую он надевал на бекрень, и носить всегда хорошо вычищенные башмаки. Благодеяние, оказанное ему консулом, отразилось и на отношениях к нему людей. Оливер замечал это на разных мелочах. В городе уже не обращались с ним так пренебрежительно, как раньше, и адвокат Фредериксен, не желая отставать от других, не стал его дальше преследовать.