Похищение Адвенты

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой хон Булла завершает свое печальное повествование и предается унынию, а Конан пробует потолковать с Майло

Последняя звезда таяла в светлеющей выси; ночь стремительно уплывала на легких, невидимых почти облачках в дальние дали; просыпались первые птицы, раскрывали лепестки цветы, и роса на полях уже заиграла в отблеске солнечного луча, робко сверкнувшего один раз из-за полосы горизонта.

Конан открыл глаза, вмиг выпадая из глубокого забвения в явь, рукою пошарил слева от себя и снова не обнаружил там Ильяны. На сей раз он рассердился всерьез, ибо хотя и считал каприз естественным свойством женского нрава, предпочитал все же не испытывать его на себе. На всякий случаи пошарив еще и справа, он в досаде сплюнул на пол и решил на следующую ночь пригласить другую девушку — кроме Ильяны хон Булла неизвестно для каких целей содержал восемь наложниц, не прикасаясь ни к одной из них и запрещая Майло даже близко подходить к гарему.

Киммериец подозревал, что все девицы были взяты им из жалости (либо лишенные крова, либо кем-то обиженные), потому что, по словам все той же Ильяны, за два года, проведенных в доме хона, они успели истосковаться по мужской ласке — конечно, те из них, кто вообще с таковой были знакомы.

Вдохнув свежего предутреннего воздуха, волнами поступавшего из распахнутого настежь окна, и шевельнувшись в мягких подушках, варвар почувствовал вдруг непреодолимое желание выпить холодного пива, можно даже кислого. Видимо, так подействовала на него хола и нега, в коей пребывал он уже третий день подряд. Человеку вообще — а Конану в особенности — в конце концов, приедается однообразие, даже если оно состоит сплошь из удобств, отличной еды и красивых девушек. Как нищий калека жаждет хоть раз вместо черствой корки съесть пышную горячую булку, так и богач иногда лениво подумывает о том, чтоб свою белоснежную тунику поменять на ветхое рубище — ненадолго, конечно… Киммериец представил себе глиняную, с отбитой ручкою кружку с пивом, какие подают в дешевых кабаках, сглотнул слюну, и в этот момент ясно понял тот внезапный порыв хона Буллы уйти из дому, оставив все — и жену, и сына, и богатство… Бродяга — он бродяга и есть…

Тут чуткий слух варвара уловил за дверью шорох, словно муха, пролетая по коридору, задела крылом стену. Вряд ли это был хон Булла: он хоть и ступал мягко, почти неслышно, зато дышал с непременным присвистом и хрипом. Но кто же тогда мог притаиться за дверью? Майло? Конан нахмурился. Да, скорее всего, Майло. Как раз он и ходил и дышал совершенно бесшумно… Тенью киммериец скользнул с тахты к двери, спиной прижался к стене, ожидая действий таинственного незнакомца…

— Конан…

Тихий испуганный шепот заставил его рассмеяться. Ильяна! Она рассказывала ему, как боится темноты — наверняка шла сейчас по коридору с закрытыми от страха глазами и не сразу нашла нужную дверь. Видно, выходила во двор, дабы справить некоторые потребности, а теперь вернулась обратно и готова к любви и ласке… Пискнув, Ильяна прижалась к могучей груди возлюбленного, успокаивая быстрое и частое биение своего сердечка мерным спокойным ритмом его сердца. Она и впрямь перепугалась: прежде она ночевала в гареме с товарками и ночью выходила только с кем-нибудь из них, в каждом шелесте и шорохе подозревая вздох и шаг неведомого чудовища. Но Конана она будить не хотела, да и незачем ему было знать, что она делала во дворе… Семнадцатилетняя Ильяна искренно полагала, что мужчина сего звать не может, и открывать ему секрет не собиралась.

— Я слишком долго ждал, — сурово проворчал Конан ей в ухо, заодно наслаждаясь чудесным нежным запахом ее волос.

— Ждал? Чего?

Девушка лукаво посмотрела в синие глаза варвара и, вывернувшись из его объятий, шмыгнула к тахте. Тень ее мазнула по стене, уже освещенной слабым светом восходящего солнца, и пропала в окне. Легкое покрывало взметнулось, обворачивая хрупкое тело, и мгновение спустя Ильяна уже тихонько посапывала, усиленно притворяясь спящей. Если бы божеству забвения Хипношу случилось в это время пролетать мимо их окна, он мог бы хорошо повеселиться, наблюдая за юной неумелой лицедейкой: ресницы ее подрагивали, губы, боясь внезапной улыбки, сжались в куриную гузку, а курносый носик забавно морщился.

Но что бы там ни думал себе бог Хипнош, а киммериец оценил сию картину по-своему. Зарычав, он прыгнул на тахту рядом с Ильяной, разодрал обвивающее ее покрывало, и жадно приник губами к ее рту; первыми звуками после долгой ночи и тишины были звуки любви. Так началось утро.

— Посмотри сюда, Конан. Если по этой тропке идти пару дней, то попадешь прямо к северным воротам Ианты. — Стоя рядом с варваром на невысоком холме, хон Булла вытянул руку и указал на тонкую нить в сплошном зеленом ковре равнины. — А за тем ручьем есть еще одна тропа, и ведет она к Карпашским горам. Но я шел к колдунье не отсюда — иначе мне пришлось бы весь путь скакать подобно горному козлу по скалам…

Конан усмехнулся: маленький толстый хон Булла очень отдаленно напоминал горного козла — разве что спьяну можно было спутать…

— А теперь давай спустимся вниз, и я покажу тебе мои любимые места в хонайе.

Старик легко сбежал с холма и, не останавливаясь, прытко посеменил к ручью. Он словно чувствовал, что гость начинает скучать в его большом доме, где всего вдоволь и кажется нечего желать, и старался развлечь его как только умел. Печальная история его, как видно, надоела Конану — за весь вчерашний вечер и нынешнее утро он ни разу не просил его продолжать, хотя хон Булла остановился на самом интересном месте; Ильяна сама по себе не являлась особенным подарком, хотя и была из лучших в гареме, и не могла завлечь гостя надолго; Майло же только отпугивал людей, и на его помощь рассчитывать старик не собирался.

Последние годы жизнь его текла однообразно, и друзья, тоже далеко не первой молодости, не баловали его своими посещениями. Общительный от природы хон Булла невыносимо страдал, когда приходилось целые вечера проводить в полном молчании, потому что от приемыша он мог услышать лишь злобное шипение или, еще того похлеще, рычание. Такие вечера складывались в луны, а луны — в года, и несчастный старик дошел уж до того, что за неимением другого собеседника начал разговаривать с собой, с собой же шутить и спорить, называя себя при том не иначе как Буллочка (имя, придуманное милой Даолой)… Хорошо, что Майло не имел привычки бродить бесцельно по дому: как он поиздевался бы над отцом, нечаянно услышав такое!

Заполучив в гости случайного прохожего, а именно Конана, хон Булла оживился и даже помолодел. Жизнь его, пусть хотя бы на несколько дней, изменилась, сосредоточившись на юном варваре. Все имело значение: его аппетит, его желания, его воззрения; скука, порою мелькавшая в его ярких синих глазах, больно ранила хозяина, и он лихорадочно рылся в памяти, надеясь найти там нечто интересное, вот хотя бы какую-нибудь игру или увлекательный рассказ. Почему-то ему не приходило в голову рассказать свою собственную историю, и даже когда киммериец сам направил его в русло воспоминаний, желания снова окунаться в прошлое не было. И только дойдя до середины повествования, он почувствовал, что ему, кажется, до сих пор только этого и не хватало. Нечто очень важное, сильное, страстное открылось в нем; он припомнил лица и имена, которые прежде так хотел забыть, и сие ничем не поколебало его душевного равновесия, за которое он так страшился всегда — после того, как ушел из дома двадцать с лишним лет назад. Еще и еще раз он повторял — уже в своей комнате и про себя — словно пробуя на вкус: Майана, Даола, Адвента… То же и лица друзей, чьим приютом навеки стали Серые Равнины. И они вставали перед глазами хона Буллы не призраками, но живыми, и душа потом не болела, а только радовалась…

Нынешним утром, за трапезой, с тревогой вглядывался старик в твердые черты гостя, в его ясные глаза, опасаясь увидеть скуку и раздражение. То ему чудилось, что он и видит их, и тогда сердце его с места ухало вниз; то он облегченно вздыхал, замечая на губах киммерийца усмешку…Покончив с едой и вином, тот рыгнул, вытер губы рукавом куртки, потом бездумно уставился в окно, и хон Булла напрасно ждал, что вот сейчас он предложит ему вести рассказ дальше — варвар молчал. И тогда хозяин решил использовать последнее, в общем, довольно слабое средство удержания гостя: прогулку по местности с описанием имеющихся достопримечательностей.