Безвременье

— Да нет ничего! — не выдержал я, что случилось со мной, кажется, впервые. — Ни вас, ни времени, ни пространства! Ведь это виртуальный мир!

— Ага! Попался идеалист! Существа вне времени и пространства, созданные поповщиной и поддерживаемые воображением невежественной и забитой массы виртуального человечества, суть больная фантазия, выверты философского идеализма, негодный продукт негодного общественного строя! Ухищрения идеалистов и агностиков так же, в общем и целом, лицемерны, как проповедь платонической любви фарисеями! Кстати... О Платоне. Зря он исчез. Говоря о республике Платона и о ходячем мнении, что де — это химера... Так вот, никакая это не химера, а самая настоящая объективная реальность, родившаяся, как это ни странно, в голове идеалиста.

— Да, да, — согласно закивал Александр Филиппович. — Не химера, нет. А как же...

Диалектиков на ограниченных площадях становилось все больше. И это уже не я их приглашал, а сами они лезли откуда-то. И не симпосий, а организационное собрание начиналось здесь. Людо-человек, казалось, был очень доволен происходящим. Но мы-то с ним об этом не договаривались! Да и надоели мне все эти разговоры. Я думал об озере, о том, что же произошло. А они все прибывали и уже начинали подсчитывать какие-то голоса. Тогда я исчезновил вина и прочие алкогольные напитки. Ни на кого это не произвело впечатления. Непьющие, что ли, они все были? Или более опьяняющее занятие предстояло им? Я принялся за мебель. Кто сидел, тот попадал, но никто серьезно не ушибся. А Ильин ухватился за кресло председателя ВЦИКа и никак не хотел его отдавать. Некая растерянность все же появилась среди них. И я убрал все, даже злополучное кресло, хотя с этим пришлось повозиться, оставив только голые стены, самомоющийся, но уже изрядно заплеванный и затоптанный пол, да еще потолок. Кто-то из них испуганно крикнул:

— Материя исчезает!

— Спокойно, виртуальные господа-товарищи, спокойно! — заголосил людо-человек, но его не слушали.

Сам Ильин с воплем: "Материя  исчезла!" ломанулся в закрытые двери, и вся толпа — за ним. Я их не задерживал.

— Куда же они? — огорчился Александр Филиппович. — Ведь все так хорошо началось!

— В свою виртуальную реальность, — ответил я.

— Надо снова собрать их, вот этих — последних.

— Собирайте, — не возражал я.

— Как же я их соберу? Это уж вы сделайте!

— Нет, — твердо ответил я.

— Ну, прошу вас. — В его глазах стояли слезы-дроби.

— Ладно, — начал сдаваться я. — Посмотрим. Только без меня.

— Конечно, конечно. На черта вы-то нам сдались! Обойдемся и без вас! А если понадобитесь, — найдем непременно. По запаху колбы. — И он как-то хитро и нелепо улыбнулся.

— Бывайте, — сказал я.

26.

Бодрым размашистым шагом, стараясь не показать и малейшей робости, я приступил к покорению остального пути. Ехать на мотоцикле вдвоем под ровный и успокаивающий гул мотора, мощь которого чувствуешь всем телом, или продираться в одиночку сквозь глухой и дремучий лес, — это далеко не одно и то же. Дорога петляла, разделялась на множество троп и была столь заброшенной, что как-то не верилось в оставшиеся четыре километра до деревни. Все уже вроде бы привычно: мирный шум листвы, сонное бормотание недалекого ручья, все будто нормально, ничего особенного. Но...

Сначала появилось ощущение ненадежности, неопределенности, затем пришла беспокойная мысль: а ведь "нормально-то" обманчиво! И совсем не то, каким было еще час назад. Нечто чуждое, наигранное сквозило в этом успокаивающем понятии, и все более мной стало овладевать какое-то странное и томительное состояние нереальности Казалось, самый воздух наполнился тревожным ожиданием чего-то неясного, неведомого и вместе с тем неотвратимо грядущего.

К моему облегчению лес внезапно кончился, и я вышел на просторную светлую поляну. Я почти достиг ее середины, когда явственно услышал приближающиеся голоса и не просто голоса, а величественно звучавший хор. Первым моим побуждением было спрятаться, но в заросшей невысокой травой колее это было просто глупо, да и поздно. Я застыл неподвижно в ожидании дальнейших событий.

Длинная вереница высоких, облаченных в черные одежды фигур, медленно вытягивалась из леса. С опущенными на глаза капюшонами и сцепленными под животом руками они шествовали по двое в ряд во главе со своим тучным предводителем. Странная процессия направлялась явно в мою сторону. Только этого мне не хватало!

Грубые, почти осязаемо шероховатые басы сурово и просто вели свою партию. Язык был мне непонятен. Нет, я не испугался, раз живой и они живые, — значит, все в порядке, даже стал понемногу привыкать к происходящему. Более того, во мне зашевелилось любопытство, — а что же дальше? А дальше...

Когда все вышли на поляну передо мной, предводитель поднял пухлую руку — пение тотчас оборвалось. В сосредоточенном молчании черные фигуры расположились кольцом вокруг некоего громоздкого предмета. Его очертания напоминали что-то, виденное мной в книгах по древней истории. Черная глянцевая поверхность, испещренная многочисленными узорами, загадочно поблескивала, будто приглашая приобщиться к ревностно скрываемой тайне. Новый знак предводителя и кольцо разорвалось, образовав проход, обращенный в мою сторону. Сделав несколько шагов вперед, толстяк вперил в меня испытующий взгляд и, словно удовлетворившись созерцанием моей физиономии, призывно протянул ко мне руку — дескать, приблизься. Я подошел-таки...

Громоздкий предмет оказался не чем иным, как тщательно отполированным саркофагом, а то, что я издали принял за узоры, было иероглифами, при ближайшем рассмотрении принявшими вид формул. И бока и крышка гроба были сплошь покрыты короткими и длинными математическими формулами и еще какими-то символами. Интересно, что там внутри? Умник-фараон, верховный жрец или неведомый нам великий ученый? Толстяк надавил на одну из формул. Послышался легкий щелчок, и крышка саркофага резко откинулась назад.

Внутренние стенки каменного футляра были обиты зеленым в белый горошек. А на нем, демонстративно закинув ногу на ногу и смиренно сложив руки на груди, лежал ехидно улыбающийся субъект. "Ну и тип!" — поежился я и повнимательнее вгляделся в лжеусопшего. Заросшее щетиной лицо, черные, лихо заброшенные набок волосы, красивой расцветки косоворотка... Ну до чего же знакомая личность... Да, без сомнений, передо мной, вальяжно развалясь, лежал сам Пров.

В тот миг состояние мое было таково, что я не смог бы вымолвить ни слова. Нежно сжимая пальцами оплывшую, исходящую тошнотворно-сладковатым дымком свечу, он мерно покачивал босой ногой и скорбно смотрел на меня карими глазами: вот так, мол, брат, приходится расплачиваться за проникновение в иные цивилизации. Что делать, надо принимать сие, как должное.

Я старался держаться спокойно и с сочувствием глядеть на все как сторонний наблюдатель. "Пров" представлял собой довольно неприятное зрелище. Не потому, что он мне не нравился — тут спросу нет — а потому, что эти странные люди не удосужились его побрить. Тяжко вздохнув, — между тем, как в его глазах мелькали лукавые бесенята, — Пров послюнил палец, погасил им свечу и аккуратно поставил ее на край саркофага. Нисколько не беспокоясь о своем непрезентабельном виде, он сделал мне знак пальцем: наклонись, мол, поближе. Я невольно подчинился. Тогда он засунул руку за пазуху, долго ею там шарил (чешется, поди, подумал я), затем вытащил ее и протянул мне, пряча что-то в кулаке. По его выражению лица я понял, что это надо взять. Вложив в мою ладонь какую-то бумажку, он заговорщицки подмигнул мне и с чувством выполненного долга улегся с довольной улыбкой поудобнее. При этом у него была такая хитрющая рожа...

Не рассматривая "подарок", я опустил его в карман пиджака. Чья-то рука легла мне на плечо. Я оглянулся и встретился с усталым взглядом предводителя. Толстяк опустил очи долу и тихо склонил голову, будто сказал этим: все, конец. И действительно, крышка саркофага захлопнулась, чернецы аккуратно оттеснили меня, вновь раздалось пение, и, развернувшись в цепочку, они двинулись к лесу.