Ковпак

…Руднев не отпускал его от себя ни на шаг с того мгновения, когда Ковпак очутился в крепких объятиях комиссара. Он умел расспрашивать, этот сердцевед и умница. Так что все, что было в Москве, — вплоть до мельчайших деталей, запоминать которые ковпаковская удивительно цепкая память умела поразительно, — Руднев уже знал не хуже самого Деда.

…А затем… Затем они оба вновь были неразлучны, как и до того. И оба наблюдали, как хлопцы восприняли возвращение Ковпака из Москвы.

Дед молчал, и комиссар молчал, но оба знали: каждый боец понимает, что не зря командира вызывали в Москву, догадывались, что соединению доверено какое-то новое важное задание.

Видели Ковпак с Рудневым: безотказно действует неписаное правило, заведенное в соединении: никто, никогда, никого не спрашивает, куда, зачем, когда и как идут. Таких вопросов ковпаковец не задает. Не положено вести этих разговоров. На то есть командиры и комиссары, чтобы точно знать ответы на эти вопросы и вести людей туда, куда полагается по приказу. Вот и все. Дело бойцов — этот приказ вовремя и точно выполнить. Это по-ковпаковски!

Дед с комиссаром каждодневно наблюдали действие этого правила, ими же превращенного в закон. Он привел в движение все соединение. Оно забурлило, стало готовиться в дорогу, чувствуя на себе пристальные, требовательные, ставшие после Москвы особо внимательными и сосредоточенными глаза Сидора Артемьевича и Руднева. Оба дневали и ночевали в отрядах. Спали урывками. Работы подвалило обоим — не продохнуть. Партизанский аэродром не ведал еще такого клокочущего водоворота, как в эти сентябрьские дни сорок второго. Ночь стала днем: еженощно Москва посылала «дугласы», до отказа груженные всевозможнейшим добром. Они садились на сигнальные огни партизанских маяков и, точно из рога изобилия, высыпали: оружие — пушки и пулеметы, автоматы и винтовки; боеприпасы — мины и гранаты, патроны и снаряды; медикаменты, продовольствие и обмундирование, газеты и листовки. И соль. Вот именно — простую соль. Ибо в лесах она становилась едва ли не самой большой ценностью.

Одним словом, Москва ничего не забыла. Более того, давала больше, чем просили.

Начальник штаба Григорий Базыма (единственный, кроме Ковпака и Руднева, человек в отряде, посвященный в тайну будущего рейда) вспоминал позднее:

«Ковпак лично принимал грузы и вел им учет. В любое время суток Сидор Артемьевич был готов встречать обоз с лесного аэродрома. Ему все казалось, что там, на Большой земле что-то недогрузили или здесь, на аэродроме, наши приемщики просмотрели и у них из-под носа утащили ящик-другой соседние отряды (нужда в боеприпасах была большая).

Сверяя полученные грузы с заявкой, оставленной им в Москве, Ковпак говорил, имея в виду снабженцев и отправителей: «Меня не обманете! Попробуйте не выполнить приказа Ворошилова!»

Но жаловаться на снабженцев Штаба партизанского движения Ковпаку не пришлось: его требования по всем видам боевого снабжения перевыполнялись. Мы получили много новинок из области минного дела, бронебойного оружия…

— Эти штучки я не заказывал, — довольный смеялся Сидор Артемьевич, рассматривая каждую новую вещь».

Имущество тут же распределялось по справедливости между отрядами и подразделениями. Но тут не все проходило гладко. Командиры, чуя, что рейд предстоит необычный, старались набрать и сверх положенного им штабом. Особенной запасливостью отличались командиры Шалыгинцев, Саганюк (уже не потому ли, что был до войны председателем райпотребсоюза?) и Матющенко.

Выглядело это примерно так. Приходят шалыгинцы, уверяют, что им полагается еще десять тысяч патронов.

Ковпак в настроении самом благодушном, хитрость шалыгинцев видит насквозь. Но те упорствуют. Дед начинает распаляться:

— Мовчи, Матющенко, не доводи до зла… Ох, не люблю брехни! Это что? Кто получил десять тысяч? Не знаешь?

Ковпак воинственно тычет под нос Саганюку и Матющенко ведомость с их собственноручными расписками в получении патронов. Шалыгинцы вытягиваются и молчат, только не сводят с Ковпака жалостных глаз…

Ковпак расхаживает по комнате, размышляет о чем-то, понемногу успокаивается.

— Ладно, — говорит он уже вполне миролюбиво, — получайте десять тысяч, и чтоб я вас больше, брехунов, не видел…

Саганюк и Матющенко не ждут повторного распоряжения — спешат к снабженцам, пока Дед не передумал.

Одно горестное событие омрачило радостное ожидание больших дел, настроение Деда в эти дни: погиб лучший знаток минного дела в соединении, ковпаковец с первого дня существования отряда, одним из первых награжденный орденом Ленина, Георгий Андреевич Юхновец. Погиб, когда минировал дорогу Середина-Буда — Старая Гута. Если бы Юхновец не был минером, его смерть можно было бы назвать нелепой случайностью. Но минеры только так и гибнут, поэтому для них даже пустынная дорога, когда поблизости нет ни одного вражеского солдата, есть поле боя…

Услышав, что с Юхновцом случилось непоправимое, Ковпак ничего не сказал, отвернулся и долго стоял так молча, по-стариковски сгорбив плечи… Никто не должен был видеть слезы на глазах командира…

Наконец из Москвы прибыл самолетом нарочный с пакетом. В пакете — приказ Главнокомандующего партизанского движения Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова от 15 сентября 1942 года «О выходе в новый район объединенных отрядов Коваля».

«Коваль» — такой псевдоним был теперь в целях конспирации установлен для Ковпака, так же как «Сабанин» — для Сабурова.

Приказ предписывал обоим соединениям в тесном взаимодействии друг с другом совершить рейд по территориям Киевской и Житомирской областей, по дорогам которых враг перебрасывает из далекого тыла свои резервы, боевую технику, боеприпасы и горючее на фронт и вывозит в Германию награбленное имущество и продовольствие.

Важность этого района, отмечалось в приказе, определяется еще и тем, что в Киеве фашистские оккупационные власти сосредоточили администрацию, карательные и другие учреждения, которые осуществляют политику угнетения советского народа на Украине.

Кроме того, противник, используя западный господствующий берег Днепра, возводит там усиленные укрепления, в связи с этим Правобережье в ходе войны будет представлять собой плацдарм ожесточенных боев. Именно здесь широко поставленная партизанская борьба позволит нанести врагу серьезный удар с тыла и тем самым окажет огромную помощь Красной Армии.

Приказ предписывал обратить особое внимание на организацию агентурной разведки в населенных пунктах, прилегающих к Киеву, и в самом Киеве; заложить подпольные вооруженные группы партизан в районах мостов через Днепр возле Киева. Задачей этих групп будет подготовка к разрушению мостов или захват их, в зависимости от обстановки.

Отряд должен был, кроме того, широко развернуть в Киеве и прилегающих районах диверсионную работу, разрушать и сжигать электростанции, систему водоснабжения, склады продовольствия и боеприпасов, аэродромы, военные мастерские, депо и другие сооружения военно-экономического характера.

Маршрут и прочие технические детали рейда в приказе указывались те же, что были обговорены при встрече с Верховным и Ворошиловым в Кремле. Аналогичный приказ, естественно, получил и Сабуров.

Только теперь Ковпак собрал командиров, сообщил им (и то не до конца!), какой именно рейд предстоит совершить соединению. Слова «какой именно» авторы выделили не случайно: о том, что очередной рейд предстоит в скором времени, догадывался каждый рядовой партизан.

Выяснилось: отдельные командиры просто не поняли, что к чему. Им явно казалось, что задуманный прыжок на Правобережье — бессмысленная авантюра, обреченная на провал. О том, что новый рейд не поездка к теще на блины, Ковпак сам знал, но некоторым страхополохам в нем виделась только одна сторона, а именно — бессмысленный смертельный риск.

Как следовало Ковпаку поступать с такими людьми? Убеждать? Можно было, конечно, и так сделать, а он все же не стал. Почему? Потому что, верный себе, и на этот раз решил: пусть не он, а сама жизнь переубедит сомневающихся. Она кого угодно поставит на путь истинный. Надо ли говорить о том, что сам Дед был глубочайше убежден в безусловном успехе рейда. Ведь эта убежденность шла у Сидора Артемьевича от вывода, уже проверенного опытом, что в партизанской войне насмерть бьет своего противника тот, кто бьет первым, внезапно, дерзко; кто поворотливее, ловчее своего врага; у кого сто дорог — и все родные, досконально разведанные, изученные, тогда как у противника — лишь одна-единственная, и та — чужая, враждебная, неведомая, где врага подстерегает каждый кустик… Тем же, кто возражал, утверждая, что немец ведь сильнее партизан, Дед резонно втолковывал, дымя самокруткой: