Запрещенный Сталин

Второе, почему я обратился к Вам, — таково: после знаменитой истории с Б. Пильняком у советской общественности создалось к попутчикам некое настороженное внимание и наряду с Евг. Замятиным и другими довольно часто упоминалось мое имя, как упадочника и даже мистика. Заявления эти остаются на совести наших критиков и вызваны они были книгой моей «Тайное тайных» и некоторыми рассказами, от стиля которых я сам теперь отказался и мотивы коих были вытянуты к жизни из моих, чисто личных, плохих настроений. Теперь я и сам с удовольствием бы от них отказался, но что написано пером — да и вдобавок «вечным» — того не вырубишь топором. Сейчас я побывал во многих местах России, съездил с писательской бригадой по Средней Азии — в самой отсталой Советской республике Туркмении — и сам я чувствую, и другие говорят, что дух мой стал крепче. Но, — известная тень правого попутчика еще лежит на мне густо, и я думаю, что если б я под просьбу о паспорте, где будет указано, что Н-ый писатель намерен уехать с женой, детьми, не исключена возможность, что некоторые органы отнеслись бы к этому с иронией и подумали б: «Куда это он едет. Не лучше бы ему посидеть на месте и прочее», а что касательно денег, то их бы и без иронии не выдали б, так что даже получив паспорт, я бы не смог выехать.

Года три тому назад я уже был в Европе, но видел только Европу внешне поверхностно — и не написал об Европе ничего.

Теперь, после того, как я закончил свою работу в Италии, я думаю, отправив семью обратно, самому поехать в Рур… металлургические районы Германии с тем, чтобы посмотреть, как и чем живут европейские рабочие. Необходимо мне это для того, чтобы с весны будущего года можно было б уехать в сердце Донбасса и попытаться написать роман о советских горняках — «Углекопы», некоторым образом, в котором хотелось бы мне провести параллель между европейскими и советскими горняками, а не посмотрев на быт и нужды европейских рабочих, проделать это трудно.

Я понимаю, что задачи, которые я ставлю себе, очень трудны и ответственны, но я полагаю, что за ту любовь и прекрасное отношение, которое я встречал с начала моей литературной деятельности со стороны советской общественности, обязывают меня выплатить мой общественный долг перед советским искусством и выплатить его по-настоящему и по-хорошему. Этот долг можно выплатить только крупными и с широким охватом работами, в которых отразилась бы эпоха и люди, ее творящие. Я пишу это без бахвальства, а потому, что каждый должен веровать и с этой верой в свое дарование работать. А если не выйдет: катись под откос — и я согласен скатиться под этот откос, не зажмуривая глаз на полном ходу курьерского поезда.

Вот почему я решился написать Вам это письмо, и оканчивая его, я еще раз повторяю, что поеду я в Европу не праздношатающимся туристом и соглядатаем, — эти годы уже минули и не вернутся, — я поеду писателем, который обязан и должен сравнить эти два мира, противопоставленные друг другу и которым быть может очень скоро придется встретиться с оружием в руках друг против друга. Я люблю свою страну, я ее слуга и ее оружие — мое оружие.

Желаю Вам всего доброго в исполнении той мировой и ответственнейшей роли, которая выпала Вам на долю.

Всеволод Иванов

Мой адрес: Первая Мещанская, дом 6, кв. 2

или журнал «Красная новь», Ильинка, Старо-Панский, дом 4».

АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 718. Л. 43–45. Машинопись,

подпись — автограф.

Письмо писателя В. В. Иванова (1895–1963) рассматривалось в Оргбюро 24 июля, в Политбюро ЦК ВКП(б) 26 июля 1930 года. За два дня до рассмотрения в Оргбюро на имя Сталина поступила телеграмма от Максима Горького из Италии: «Убедительно прошу разрешить Всеволоду Иванову выехать с его семьей ко мне в Сорренто и дать ему тысячу долларов. Горький». На телеграмме помета: «т. Каганович — за».

Политбюро постановило: «Разрешить тов. Иванову Всеволоду с семьей выехать за границу (в Сорренто) с выдачей ему тысячи долларов».

В. В. Иванов упоминает в обращении на имя Сталина писателей Б. А. Пильняка (1894–1941) и Е. И. Замятина (1884–1937). Первый из них является автором скандально известной «Повести непогашенной луны», напечатанной в журнале «Новый мир» (№ 5 за 1926 год), в фабуле которой публика усмотрела намек на убийство наркомвоенмора М. В. Фрунзе, организованное якобы по указанию Сталина. Кроме того, перу Пильняка принадлежит повесть «Красное дерево», вышедшая в 1929 году в Берлине. Оба эти произведения фигурировали в предъявленном ему в 1937 году обвинительном заключении.

Е. И. Замятин опубликовал в конце двадцатых годов за рубежом роман «Мы» на английском языке, в котором в гротескной форме изобразил жизнь, людей в тоталитарном обществе. В 1932 году эмигрировал за границу.

«Секретарю Центрального Комитета ВКП(б) тов. Сталину

Командира роты запаса Андреева Андрея Филипповича из г. Здоровец, Ливенского р-на ЦЧО

Заявление

1-го октября 1918 года я добровольно поступил на службу в ряды Красной Армии, где находился до 1923 года. Все это время был на фронтах, занимая командные должности до командира полка включительно, ранен и представлен к награждению орденом Красного Знамени. Вернувшись домой и живя в бедняцком хозяйстве, от с/х налога я освобожден. Я все время вел решительную борьбу с кулачеством, белогвардейцами и преступлениями отдельных работников, разоблачая их действия через печать областных газет, селькором которых я и состоял до настоящего времени. Заметки мои всегда подтверждались, почему на меня и открылось целое гонение. На подаваемые мною заявления на неправильные действия работников Здоровецкого сельсовета местному прокурору Ливенского района, последний никаких мер не принимал, попадал под влияние преступных работников, белогвардейцев, почему и масса безобразий творилась на глазах населения безнаказанно. Белогвардейские офицеры пролезли в учреждения, были даже в избиркоме при Здоровецком сельсовете и делали свое дело. Я, все-таки отдавший все за революцию, никаких гонений не боялся и не переставал быть селькором и общественным работником. На почве личных счетов кулачества, белогвардейцев и преступных работников, меня прошлый год вычистили из колхоза, хотели было лишить избирательных прав лишь только потому, что мой отец-крестьянин умер 17 лет назад, когда-то торговал табаком и спичками — в избиркоме в это время был белогвардейский офицер Кожухов Иван Иванович. Я обращался с жалобами во все районные инстанции, но добиться ничего не мог. Теперь все эти преступники, работа которых мною разоблачалась через печать, добились того, что меня 1-го декабря 1930 года арестовали и держат без всякого допроса под арестом, не предъявив даже причин ареста. Я обращался с заявлениями и к местному прокурору, и к уполномоченному ГПУ по Ливенскому району, но внимания никакого до сих пор не обращено. Все заявления затушеваны, а прокурор даже предупредил меня, чтоб я его своими заявлениями не беспокоил. Я водил в бой с белогвардейцами роты, батальоны и полки не для того, чтобы теперь через этих же белогвардейцев сидеть под арестом и переносить незаслуженное издевательство. Я отдал за революцию все, и могу еще быть хорошим командиром и работником. Обращаясь к Вам, тов. Сталин, прошу обратить внимание на мое заявление и оказать содействие выйти из создавшегося положения. Революционная законность должна победить, виновники в моем беспричинном аресте должны быть наказаны. Материал на меня находится в Ливенском ГПУ — все мною изложенное я подтверждаю документальными данными, которые у меня имеются. Командир роты запаса — Андреев 23.1.31 г.

г. Здоровец, Ливенский р-н, Центрально-Черноземной области».

На письме резолюция И. В. Сталина: «Тов. Ягоде. Просьба не медля двинуть кого-либо из Ваших людей (совершенного) и по-большевистски — честно, быстро и беспристрастно разобрать дело, и не взирая на лица. И. Сталин. 2/11-31».