Любовь

А Золотинке многое нужно было предусмотреть, о многом позаботиться, чтобы устроить на пустынном берегу сносный праздничный ужин. Поймать рыбу и тут же одним безжалостным движением брови ее распотрошить, в несколько мгновений вычистить и порушить зазевавшегося кальмара, выгнать на берег целое шествие крабов, поставить их в очередь в ожидании кипятка, нарезать морскую капусту, разложить ее на чисто вымытом камне — все это было, конечно, для Золотинки безделица, это все она устаивала мимоходом, в буквальном смысле слова не приложив руки. Но нужно было позаботиться в этой пустыне и о воде. То есть собрать среди ясного неба тучку и, не отдавая ее на волю ветрам, загнать с моря на берег, чтобы неукоснительно выдоить на крошечном пятачке триста шагов в поперечнике… Да! Нужно же было иметь к этому времени костер, где калились сами собой попрыгавшие в огонь булыжники. И позаботиться о посуде — движением бровей выточить несколько котлов. И тотчас, едва округлые ломти камня размером с бочку и с кастрюлю, вырезавшись в валунах с каким-то поросячьим визгом, в вихре каменной крошки, повыскакивали из своих гнезд и унеслись к морю, чтобы утопиться, — тотчас нужно было уже собирать сыпанувший при ярком солнце дождик, нужно было развесить в воздухе обозначенный только тарахтеньем капель покров и направить журчащие над головой ручьи в назначенные им емкости.

Дикий терн над обрывом при том же торопился ублажить волшебницу огромными, как кулак, сливами, земляника, малина и дикий лук надрывались породить противоестественные по величине, одуряющему запаху и сладости плоды, за каковыми потугами никакой сердобольный человек, вроде Юлия, не мог наблюдать без удивления. А посаженные на траве чайки, чирки, бакланы и случайно, по недоразумению оказавшийся в женском обществе орел, тужились и кряхтели, имея строгий урок по два яйца на сестру. Тем временем росли и плелись стены незатейливого опять же по спешке и недостатку времени балагана из тонких ветвей жимолости.

Все требовало присмотра и распорядительности, сметки, глазомера, нюха и хватки, расчета и вдохновения. Как ни торопилась Золотинка, как ни гоняла стадами и стаями лесные плоды, деревянные тарелки, ложки, цветы, зелень и просто бултыхающиеся в воздухе капли пресной воды размером с яблоко и с арбуз, понадобился добрый час, чтобы можно было усесться на сплетенные из живых ветвей стулья за уставленный яствами низкий каменный стол.

В просторном покое под зеленой крышей было сумрачно, но все равно жарко. В изнеможении, стряхнув со лба пот, Золотинка плюхнулась на гибко поддавшееся под ней сиденье и сказала:

— Всё!

Праздничный ужин прошел в молчании, которое они честно пытались преодолеть, не понимая, что происходит. Не понимая то есть, что уложившиеся в несколько часов отношения их от знакомства у подножия кручи и до свадебного ужина были еще слишком новы и необычны, слишком стремительны и неровны, чтобы можно было наслаждаться близостью, не испытывая напряжения от неуверенности в себе и друг в друге. То, что происходило с ними сейчас не имело прошлого, потому что то прошлое, что у них было, то прошлое, на которое только и можно было бы сейчас опереться — какое бы ни было оно само по себе отрывочное и неполное, — подразумевало совсем другие отношения и обстоятельства. В сущности… в сущности, Золотинка нуждалась в пощаде и, не умея этого выразить, не смея даже понимать себя, умела зато заморозить и Юлия, слишком податливого и чуткого, чтобы устоять перед необъяснимой холодностью.

Изредка обменивались они словом. Юлий заметил, что маловато соли. Можно было бы выпарить соль из морской воды, отозвалась Золотинка, но это потребовало бы времени.

А земляника во рту тает, ничего слаще и диковинней, кажется, не едал, утешил ее некоторое время спустя Юлий.

Золотинка сказала, спасибо.

И сливы тоже, отметил Юлий.

Спасибо, повторила Золотинка.

Было очень тихо, море едва роптало и шевелилось. Прибрежные заросли, поникнув, млели в вечернем зное. Слышно было, как где-то рядом, у залитого солнцем входа, носятся, бьются крыльями, сцепившись в смертной хватке стрекозы. Жених и невеста воспитанно ели, жевали медленно и прилично. А поднимаясь, чтобы потянуться за блюдом, делали это в несколько неловких приемов: Юлий прижимал к животу лохмотья, чтобы не болтались над столом, а Золотинка с ужасом замечала затрепанные, а частью порванные кружева на манжетах — когда ей было возиться еще и с платьем?

Можно было бы созвать птиц, спохватилась она вдруг.

Юлий, похоже, подавился.

Она нам почирикают, пролепетала Золотинка, краснея.

Похлопать по спине? испугалась она затем, обнаружив, что Юлий по-прежнему пучит глаза и прыскает ртом.

Спасибо, я уже, отвечал Юлий между приступами кашля. Он старательно прикрывал рот и отворачивался, содрогаясь.

Потом оказалось, что оба уже наелись и продолжают есть из вежливости, не зная, как встретиться взглядом.

Но это не могло продолжаться бесконечно — наступила тишина, тем более трудная, что она не облегчалось даже жеванием.

Я могла бы позвать дельфинов, робко сказала Золотинка.

Они умеют чирикать? оживился Юлий.

На них можно покататься, объяснила Золотинка, не улыбнувшись.

Это хорошо, согласился Юлий.

Но никто не сдвинулся с места.

А кого еще можно позвать? надумал Юлий после некоторого промежутка.

Выяснилось, что можно позвать зайчиков.

Юлий сдержанно осведомился, верно ли он понимал до сих пор, что зайчики это такие маленькие пушистые зверьки с ушками, что прыгают на задних лапках?

Золотинка сосредоточенно выслушала и пояснила, что зайчики могли бы сплясать, она помянула зайчиков только в этом смысле. Сплясать. Как умеют, конечно. Вряд ли это у них получится особенно ладно.

Юлий высказал предположение, что мы, может быть, слишком многого хотим от маленьких пушистых зверьков с ушками.

Золотинка сказала, что она так… просто сказала. И ничего такого не имела в виду.

Юлий тоже ничего такого не имел в виду, поэтому и наступило довольно продолжительное молчание. Юлий катал терновую косточку, а Золотинка, опустив руки между колен, неслышно и неприметно терла друг о друга потные ладони.

Кого нужно было бы позвать, это попа, сообразил Юлий.

Золотинка смутилась. Она признала, что не умеет созывать попов, как зайчиков. И едва ли это вообще возможно. Едва ли к тому же какой-нибудь вполне трезвый поп с колесом, епитрахилью и Родословцем наготове блуждает сейчас на расстоянии версты или двух от их зеленого дома, так чтобы Золотинка могла отыскать и достать его внутренним оком.

— А как это внутренним оком? — спросил вдруг Юлий, вскидывая взгляд.

Золотинка объяснила, ничего не скрывая.

— Ты и ко мне можешь заглянуть? В душу? — сказал он, едва выслушав.

Золотинка тронула пальцем губы.

— Да, — призналась она еле слышно.

Но ему не нужно было слышать, чтобы понимать, он понял это прежде ответа.

— И уже заглядывала?

— Два раза, — призналась Золотинка. — Только сегодня. А раньше нет.

— И что ты там увидела? — Он стал насторожен и собран.

— Увидела то, отчего я люблю тебя еще больше, — сказала она с неожиданным спокойствием. Словно приняла вызов.

Юлий молчал только мгновение.

— Но я прошу тебя никогда больше, никогда этого не делать.

И Золотинка не долго думала. Она знала, что эти мгновения решат все, решат жизнь, и не колебалась.

— Это невозможно, — возразила она. — Я не могу обещать того, что не смогу выполнить.

Юлий выпрямился. От лица отхлынула кровь.

— Иди сюда, — сказала она тогда звучным голосом, в котором была и сила, и страсть, готовность победить и принять поражение — как получится, таким голосом, которому нельзя было не повиноваться.

Юлий подошел, обогнув заваленный объедками стол, и Золотинка, не вставая, — словно на этом кончились силы — взяла его руку, обняла ладонями и стиснула. Карие глаза ее мерцали в пестрых отсветах пробившего сквозь плетенную стену солнца.