Любовь

Наконец приглядываясь к неровным, разного размера, качества, цвета и очертаний камням, что слагали мостовую, Золотинка отметила, что камни эти есть наскоро подогнанные друг к другу обломки дворца: тут различались раздробленные части колонн, кое-где уцелела резьба и можно было найти на большой плите целый пласт облупленной штукатурки со следами художественной росписи.

Мощенная площадь имела ограниченные размеры; багровый туман не вовсе скрадывал расстояния и Золотинка видела, что стоит посередине неправильных очертаний майдана, который кончался ничем: за последними камнями со всех сторон не было ничего, кроме тумана. Да и туман этот, собственно, был свет, некое багряное пространство, которое можно было называть туманом за неимением другого, более точного слова. Вблизи же, в десятке шагов, не было и признаков мглы. И разумеется, не ощущалось ни малейшего ветерка или движения воздуха. Как в плотно закупоренном помещении. Хотя… хотя, чувствовала Золотинка, дело, может статься, обстояло как раз наоборот: у багровой пучины этой не было ни стен, ни границ — никаких пределов вообще… Нехорошее, беспокойное ощущение это вызывало вдоль спины холодок.

С последних плит на краю майдана можно было видеть ту же багряную пустоту и вверх и вниз — равномерно без сгустков и уплотнений.

В худшем случае, подумала Золотинка, начиная догадываться, что дело плохо, можно спрыгнуть с мостовой и… посмотреть, что будет.

Это, «что будет», не особенно, однако, ее прельщало.

Прикидывая, что бросить в пропасть для начала, она попыталась вывернуть из мостовой камешек поменьше, а когда из этого ничего не получилось, вернулась к Лжевидохину, который лежал трупом. Во всяком случае, можно было думать, что башмаки ему больше не понадобятся.

К немалому удивлению Золотинки, башмак мягко шлепнулся о преграду, едва перелетев край майдана. Он так и остался на виду всего в нескольких локтях ниже уровня мостовой. Другой башмак, довольно увесистое сооружение из кожи, бархата и серебра, полетел дальше, но шлепнулся точно так же; подскочив и перевернувшись на некой неразличимой для глаза поверхности, он остался недвижен. Со стороны представлялось будто башмак висит в воздухе, слегка порозовев от расстояния, — всякий сколько-нибудь отдаленный предмет — это хорошо было видно по уходящим вдаль плитам мостовой — приобретал красноватый оттенок, терял отчетливость и, наконец, в известном расстоянии от наблюдателя сливался с багровой пучиной, как несуществующий.

Все пропадало в пучине, каждый предмет и звук. Башмаки шмякнулись и глухой стук этот лишь подчеркивал вечную тишину. Багровое безмолвие угнетало. Нужно было действовать, чтобы не задерживаться на тоскливых предчувствиях.

Золотинка легла на край мостовой и, опустив руку, нащупала в пустоте нечто упругое. В багровой пучине, во всяком случае, определился низ. Если считать нынешний день первым днем творения, мелькнула смешливая мысль, то низ уже отделился от верха. Для начала, наверное, и не плохо.

И тут можно было стоять. Золотинка выпустила камень, за который держалась, спускаясь с мостовой, и сделала боязливый шаг. Невидимая подлога под ногами напоминала крепко переплетенный пласт травы и мха, что покрывает болотную топь, так что ступать босыми ногами было даже приятно.

Через каждые два-три шага она оглядывалась — верхний край мостовой оставался на уровне груди. А если присесть, то видно было исподнюю сторону камней.

Подлога под ногами не представляла собой совершенно ровную поверхность, случались ямы, и поскольку их невозможно было предугадать, приходилось ступать с опаской, чтобы куда-нибудь не свалиться. Пологий уклон уводил понемногу вниз, так что майдан становился выше головы; потом, оборачиваясь, Золотинка видела, что майдан как будто бы опускается, из чего надо было сделать вывод, что она поднялась на какой-то невидимый холм или кочку. В общем, подлога эта представляла собой скорее изрытую волнами равнину, чем горы; удаляясь от мостовой, Золотинка видела ее позади себя как протяженную ровную черту. А башмаки Лжевидохина — она приглядывала и за ними — затерялись довольно скоро, слишком мелкие, чтобы их можно было различить. Малозаметным бугорком на черте оставалось тело Лжевидохина.

Потом смутно багровая черта оказалась почему-то сбоку, а не сзади, как было до сих пор, и пришлось постоять, чтобы убедить себя, что никакой загадки тут нет: не майдан забегал стороною, обгоняя Золотинку, а сама она сбилась с пути. В багровой пучине не на чем было задержать взгляд, чтобы выдерживать направление. Не удивительно, что еще некоторое время спустя черта мостовой, более короткая и тонкая, чем прежде, выплыла прямо перед Золотинкой, хотя она не собиралась пока что возвращаться, имея в виду отойти от майдана как можно дальше.

Однако повернувши в другую сторону, Золотинка не замедлила и вовсе потерять майдан. Трудно было понять, как это случилось. Скорее всего, она спустилась в ложбину, откуда майдан не виден — так это можно было объяснить. Но так или иначе, пора было возвращаться. Хватить испытывать судьбу, решила Золотинка.

Правда, теперь оказалось, что она вообще не имеет понятия, в какой стороне майдан. Вокруг не было ничего, кроме однообразной красноватой мглы. Как ни удивительно, Золотинка не могла вспомнить, в каком положении находились ноги и туловище прежде, чем она начала оглядываться. Кажется, она повернулась на пол-оборота вправо… потом еще пол-оборота… Все это было важно, очень важно. Так важно, что ничего важнее сейчас и не было.

Золотинка отерла лоб и решила не пугаться.

Красная пустота во все стороны, может быть, не имела конца.

Золотинка стояла, опасаясь лишний раз повернуться, потому что с нарастающим беспокойством чувствовала, что нынешнее положение тела, то как поставлены на подлоге ступни, есть единственная данность в лишенной примет пучине. Из этого положения и нужно было исходить, потому что ничего другого просто не оставалось. Если только Золотинка хотела вернуться. Пятачок грубо уложенных камней с распростертым на них трупом представлялся сейчас землей обетованной.

Нужно только взять себя в руки, сказала Золотинка вслух. И тогда обязательно что-нибудь придумаешь. Можно подняться на какую-нибудь возвышенность подлоги и майдан сам собой обнаружится тонкой далекой черточкой. А можно идти прямо, никуда не сворачивая, шагов пятьдесят, и, если опять ничего, то повернуть назад и выдерживать обратное направление шагов сто, а потом опять повернуть и начать поиски с нынешней точки. То есть ходить с нынешнего места звездой во все стороны шагов на пятьдесят.

И тот и другой замысел, при всех их достоинствах, имели множество изъянов, которые Золотинка отлично сознавала: попробуй еще найти этот холм или выдержать направление, когда и на десяти шагах начинаешь кружить, как верченная овца! Да что толку считать изъяны, когда надо действовать, Золотинка с детства помнила вычитанное в «Речах царств» поучение: лучше иметь несовершенный замысел, чем совсем никакого. Кажется, эта мысль нарочно имела в виду нынешнее Золотинкино положение.

Сначала она двинулась наугад, старательно напрягаясь понять идет она на подъем или вниз… Но оказалось, что это трудно сообразить, не имея никаких зрительных примет. Можно было, конечно, нащупать ногой случайную яму или бугор, но общий уклон подлоги, если он вообще имелся, невозможно было определить. Ощущения только путали Золотинку: медленно поднимаясь с каждым шагом… она начинала неодолимо ощущать, что спускается… Наваждение не проходило. Ничего не давали и повороты в ту или другую сторону… Золотинка переставала понимать, не только стороны, но верх и низ. Временами ей чудилось, что она идет и стоит вверх ногами, вроде затерявшейся на потолке мошки, и все вокруг так далеко, что сродни бесконечности.

Это походило уже на безумие. Золотинка зависла, прилепившись ступнями к потолку, и не падала только по той причине, что и падать-то бесполезно — все равно никуда не долетишь. Потому будет не падение, а все тоже — пустота во все стороны без опоры. Можно ли упасть в бесконечности? Сколько бы ты ни падал и ни летел, положение твое в пространстве ничуть не изменится — ты всегда в середине беспредельности.