Любовь

В волнении, перечитав табличку под «Высшим судией» Золотинка не нашла прибавления. То есть нашла их слишком много, под подозрение попал добрый десяток имен, которых Золотинка как будто не помнила по первому воспроизведению картины. Она затвердила имена наизусть, закрывая глаза, и бросить бежать назад, чтобы сличить их со списком который видела несколькими коленами выставки ранее.

Так и есть, слово это было Сливень. Между Карачуном и Сайсабаном в первом воспроизведении картины Сливня не было. Он появился под солнцем. Снова бросилась Золотинка бежать…

Так и есть!

Поразительно, что она не вздрогнула сразу, когда наткнулась на Сливня, пробегая глазами залитую солнцем надпись. Слово это как будто вываливалось из надписи; осклизлое, неприятное на ощупь, на глаз и на слух, оно никак не могло затеряться. Что-то среднее между ливнем и слизнем.

Вот и все, имя змея — Сливень.

Высвеченное вечным солнцем слово равняло змея с любой другой тварью, что выползала когда-нибудь из тьмы столетий.

Сливень — это походило на обнаженную, жалкую без раковины улитку. Мягкая беззащитная плоть, оставленная без роговой брони. Сливень — и змей беспомощен, как слизняк.

Видел ли это Рукосил? На следующем полотне, уже у самой двери в палату он двинулся дальше вдоль круговой стены и вышел из солнца. Но можно было ожидать, что вернется. Уже вернулся… Сведения, которые давали Золотинке развешенные в коридоре картины, успели уже устареть… Что-то там, в Солнечной палате, происходило… Рукосил мог вернуться в любой миг, пока не сместилась тень. Четверть часа спустя тень накроет золотую табличку и Сливень исчезнет. Может быть, уж исчез. И тогда… тогда вряд ли Рукосил его разыщет.

Все должно было решиться с часу на час. Верно, уже решилось. Золотинка тыкала золотой культей в подбородок, застывши в бездумном нетерпении… Однако ничего не происходило, тихо было за дверью, в Солнечной палате…

Хорошо было бы теперь, наверное, отойти на время назад, чтобы вызвать продолжение выставки.

Вместо этого Золотинка подошла к двери, дернула раз, другой, тихо сказала «Сливень, открой» — и дверь отворилась не скрипнув.

С одного взгляда она узнала заочно знакомую ей уже палату. Рукосил возился у сундука спиной ко входу. Справа от него на расчищенном полу валялась не такая уж большая груда испытанных ключей, а Рукосил… Рукосил, злобно отбросив железяку, в бессильной ярости против запоров, пробоев и дужек, ударил кулаком сундук. Он ненавидел замки всей силой черной души.

Золотинка притворила и заперла за собой дверь — простым повелением «Сливень запри», а потом, постояв, прошла к давно ушедшей в тень картине «Высший судия». Нижняя строка таблички снова стала короче и Якша сдвинулся влево. Сливень исчез. И нечего было искать его теперь по всей палате… хотя, впрочем, кто знает. Вечное, дарующее жизнь солнце могло выкидывать, наверное, и не такие шутки. Великое солнце не щадило и змея.

Зачарованный жгучей тайной сундука, Рукосил по прежнему не знал этого и по-прежнему на замечал Золотинки — не слышал ее хрустящих по железкам шагов.

— Че-ерт! — вскричал Рукосил в голос, швырнул ключ и, поднявшись с колен, со зверской мукой в лице облапил крышку.

Припадок отчаяния понуждал его хвататься за уже испытанные и не годные, очевидно, средства, чародей вытащил из-за пазухи Сорокон и начал приспосабливать изумруд к замку. Верно, это была не первая попытка взлома, потому что Рукосил и с Сороконом нянькался не долго; безжалостно насилуя изумруд, который не выказывал даже тех слабых признаков оживления, какие можно ожидать от позеленевшего мертвеца, несколько раз ковырнул скважину и швырнул Сорокон, как последнюю сволочь, на пол, выругался, пиная плечом литые стати сундука. Серебряный ящик, подвешенный на локоть выше пола, едва-едва колебался под напором чародея.

— «Откровения»! — рычал Рукосил, не подозревая о соглядатае за спиной. — Черт побери — «Откровения»! Черт побери! Черт побери! Рукой достать! Близко! Вывернуть — он грязно выругался — эту — трах-тарарах! — лоханку кишками наружу! О боже, за что такая мука! «Откровения» здесь! Книга откровений, что утеряна навсегда! И сверх того никогда не существовала! — Рукосил кликушески хохотнул. — Здесь! Все тайны миры! И имя Смока в придачу, на закуску! — Размашистая брань сопровождала эти вскрики.

Распаренное на солнце, в поту лицо его пылало розовым пламенем.

Золотинка нагнулась подобрать Сорокон.

Рукосил оглянулся. Потрясение, которое испытал он в этот миг, можно было бы объяснить лишь каким-нибудь невероятным сногсшибательным явлением — чародей вздрогнул, как если бы внезапно и беспричинно обнаружил за спиной исполинскую жабу с ядовитым жалом.

Но не было никого, кроме увечной Золотинки, и приходилось признать, что прохваченный столбняком чародей ее и увидел. Ничего иного не отразилось в его расширенных страхом зрачках.

Еще мгновение — Рукосил бросился, поймал девушку за руку и весь скорчился, стиснул зубы под действием запретной страсти крутить и мучить девичье запястье, пока не выпустит Сорокон.

И толкнул ее с силой, чтобы упала.

Он сипло дышал сквозь зубы, пытаясь овладеть собой. И овладел.

Тогда Золотинка протянула цепь, заметив со всей возможной, чтобы только не послышалось издевательства, скромностью:

— Возьмите. Это ваше.

Как зачарованный, принял он цепь, потом затряс головой, словно полоумный, и, наконец, вспомнил — хватился за голову. Одна затычка, другая — прочистил уши и кинул затравленный взгляд:

— Что ты сказала?

Золотинка лишь пожала плечами: ничего особенного. Да он, верно, и слышал, несмотря на вату в ушах.

— Как ты вошла? — спросил он тогда, стараясь вспомнить о дружелюбии. — Как ты вошла? — повторил он одними губами, но и на этот раз не дождался ответа.

И так низко он пал, что не посмел переспрашивать. Напротив, в ухватках Рукосила явилась приторная смесь подобострастия и какой-то несносной, слащавой остервенелости. Что-то такое происходило с Рукосилом, что-то такое из него поперло, что неприятно поразило Золотинку, которая ожидала чего-чего — злодейства! — но не вздорно забегавших глаз и жалкого волнения в руках. Это было, наверное, последнее разочарование Золотинки, она почему-то думала, что великий злодей, столь много значивший в ее жизни, величественно и погибнет — многое можно было бы простить за гордое погружение в бездну.

И она еще раз пожала плечами, ничего не говоря, потому что не видела для себя собеседника, потом нагнулась, подобрала щедрую пригоршню ключей и, не имея возможности помогать себе золотой культей, перехватила тот, что приглянулся, зубами. Лишнее она уронила на пол. Настороженный, растерзанный непосильными для души противоречиями, Рукосил кинулся было помочь и остановился. Он взволнованно сипел и дышал в затылок, отслеживая эти многозначительные приготовления.

— Древние писатели, — сказал он вдруг искательным голосом, — полагали, что «Откровения» утрачены навсегда… Что не мешало им упражняться в составлении бесконечных «Дополнений». Полагали, что утрачены…

Золотинка вставила ключ в скважину.

— Для человечества, — пояснил, судорожно сглотнув, Рукосил.

«Сливень, открой!» — шевельнулись губы, ключ… мягко щелкнул, повернувшись в замке.

Золотинка оглянулась. Рукосил был бледен до обморока. Губы расслабились, в лице читалось безвольное, лишенное силы потрясение.

Золотинка вынула откидную дужку из паза внутреннего замка и кивнула Рукосилу поднять крышку — ей трудно было справиться одной рукой. Запоздало очнувшись, чародей рванулся, поскользнулся на ключе, чудом не боднув сундук теменем, нелепо вскинул руки и устоял. Снова отбросил он Сорокон, напрягаясь обеими руками, чтобы поднять неимоверной тяжести крышку…

Обитый стеганный бархатом, сундук внутри был меньше, чем снаружи, — роскошная перина для сокровища — книги. Это был фолиант в лист, переплетенный в потертую кожу без украшений.