Погоня

Никто не приветил мальчишку, но никто особенно и не стеснял его, предполагалось, по видимости, что бежать при запертых воротах все равно некуда.

Витязь ушел и пропал, время тянулось вязко. Золотинка, старательно ковырялась в носу и глубокомысленно рассматривала козявки. Вновь, как и раньше, оказавшись у внешних пределов заставы, испытывала она подмывающее побуждение прорываться силой. Окутаться «сетью» и ринуться напролом, вихляя между растерянными часовыми, перескакивая рогатки — бежать. Опрометью нестись по темной, затерянной между зарослями едулопов дороге до самого дворца. А там — будь что будет, обратно уж ходу нет. Кривая вывезет. Там, во дворце, другая игра — попробуй достань!

Но «сеть» не спасет Золотинку на первых же шагах от стрелы. Темнота не убережет от ядовитых объятий едулопов. И беспризорный мальчишка… пигалик, обратится к изумлению стражи в хладеющий труп златовласой государыни Золотинки в смуром тюремном платье…

Золотинка подсела к огню рядом с зевающим толстяком, который из одной только скуки, кажется, развязал торбу. Там у него, как водится, имелся шматок сала, и хороший кус хлеба, и варенные вкрутую яйца, и луковица. И к этому изобилию хороший глоток из оплетенного лозой кувшина. А можно и два глотка. И три. Золотинка дремала, прикрыв глаза, пока толстяк не осовел от еды и не стал задумываться, насилу поднеся кусок ко рту… и не прилег, блаженно захрустев суставами.

Тогда Золотинка, почти не подвинувшись, как сидела она на корточках, потянулась в торбу и нащупала там нечто толстое и скользкое — круг колбасы.

Который и принялась тянуть с торжественной и опасливой медлительностью, преодолевая сопротивление все тех же яиц, сала и хлеба, кулечков и мешочков с крупами…

— Ах ты!.. — Несколько мгновений понадобилось толстяку, чтобы обрести дар речи. Он выругался и толчком кулака опрокинул мальчишку наземь. Общий переполох, поднявший на ноги немало народу, только прибавил служилому усердия, тот принялся тузить и волочить воришку, а потом под одобрительные возгласы товарищей пустил в ход кожаные ножны от меча.

Золотинка вопила сколько полагалась по обстоятельствам. Под этот слезливый вой, смачные поцелуи ножен о тощую задницу, язвительные замечания служилых — они развлекались на все лады, не забывая и назидательную сторону дела, возвратился начальник караула, красивый юноша с мягкими кудрями до плеч.

— Что такое?

Порядочно запыхавшийся толстяк принял вопрос начальника за указание прекратить шум и позволил мальчишке подняться. А тот изгибался крюком и подвывал, закатывая глаза.

— Пойдем со мной, — сдержанно ухмыльнувшись, велел витязь, когда уяснил себе причину происшествия.

Но раскрасневшийся и донельзя взволнованный толстяк придержал мальчишку.

— На! — обиженно сунул он ему отхваченный мечом конец колбасы. — Лопай, щенок! А воровать не смей!

Лучшего нельзя было и придумать! Зареванная, в слезах и соплях, истерзанная, в пыли, щедро отмеченная синяками и ссадинами, Золотинка предстала перед великим Замором, жадно сжимая в руке надкушенный кусок колбасы.

— Что за новости? — насторожился Замор, когда слуга у входа в шатер осветил мальчишку свечой.

— Колбаса, — вынужден был объяснить смешливый витязь и тотчас же смутился, пустившись в многословные торопливые объяснения.

— Ладно, будет, — хмуро прервал его Замор. Он ни разу не улыбнулся.

Великий человек сидел в длинной кружевной рубашке на разобранном походном ложе, спустив босые ноги на ковер, который целиком застилал неровный пол шатра. Это была, собственно, спальная комната — нарядные занавеси делили шатер на несколько отделений. На легком резном столике возле ложа валялось распечатанное письмо искателей, а рядом стоял дородный мужчина в кафтане, которого Золотинка посчитала за подьячего.

Обыденный ночной колпак на бритой голове Замора нисколько не смягчал его надменного и вместе с тем какого-то унылого, с оттенком безнадежности облика. Под мертвящим взглядом слегка выкаченных глаз мальчишка окончательно смешался и облизнул губы.

Казалось, судья Приказа надворной охраны один в шатре. Другие люди: подьячий, витязь, вооруженный слуга у входа и сопливый мальчишка с огрызком колбасы — присутствуют лишь отчасти, временно и ненадежно, — по молчаливому попущению Замора, который, хотя и признавал существование других людей, не верил, однако, в их отдельное, самостоятельное бытие и не ощущал с ними ни малейшей человеческой связи.

Под действием этого впечатления Золотинка испытывала соблазн спросить: а кто вам навесил такую кличку — Замор? Поразительно, что один из первых вельмож государства был известен народу под своей воровской кличкой. Ведь трудно было допустить, чтобы это прозвище — Замор — дали человеку отец с матерью. Если они у него были.

— Ты кто? — спросил судья. Не пробужденный, бесцветный голос его не обманывал Золотинку, которая чувствовала за равнодушием хищную хватку.

Она пролепетала нечто беспомощное соответственно случаю.

— А где сейчас столпник? Где они его держат?

Золотинка ответила, что был до поры тут, а теперича там. То есть искатели увели деда и спрятали где-то в лесу после того, как сочинили судье письмо.

— Вот же я… не хотел идти! — добавила она, готовая и канючить, и реветь.

Последовали еще два или три вопроса, по видимости, случайных, Замор зевнул и кинул взгляд на письмо:

— Ладно, поутру разберемся. И не будите меня больше. А малого, — кивнул он начальнику караула, — подержи.

Так Золотинка снова оказалась под звездным небом и взялась за колбасу.

— Максак! — кликнул витязь человека. — Возьми мальчишку. И вот что… постереги его до утра.

— Слушаюсь, — вздохнул Максак.

У костра Золотинка разглядела, что это был рыхловатый безбровый парень, с распухшим, лоснящимся в всполохах багрового света носом. Из вооружения у него имелся тесак на широком поясе. Так что, может статься, Максак был вовсе не ратник, а дворовый человек молодого витязя, холоп. Нежданное поручение не вызвало у него никаких мыслей, хотя, совершенно очевидно, Максак не знал, кто такой мальчишка и каково сокровенное значение небрежного «постереги». Спрашивать у хозяина Максак считал, вероятно, непозволительным, а спрашивать у мальчишки — излишним.

— Где колбасы украл? — сказал он вместо того вполне дружески.

— Там, — призналась Золотинка, махнув рукой в сторону ворот.

— Ну, дай! — Понюхавши колбасу, Максак испытал ее на вкус, одобрительно хмыкнул и в несколько приемов прикончил кусок, по справедливости оставив малому изгрызенный хвостик.

Потом неряшливо утерся и сказал:

— Бляха, куда я тебя дену? Уж спать пора. Вот же… — он выругался. — И чтоб у меня… смотри — голову оторву!

Отказавшись почему-то от палатки, Максак остался у костра, что горел посреди майдана, и велел мальчишке укладываться обок и не шастать. Общим пожеланием он не удовлетворился и немного погодя накрепко привязал пленника за щиколотку, ходовой конец бечевки обмотал себе вокруг запястья и тогда только завалился спать, предупредив о бдительности служилых, что коротали у огня время.

Люди приходили и уходили, слышались дремотные разговоры без начала и конца; сначала Золотинка ждала, прикрыв веки, а потом и вправду уснула.

Миновало часа два или три, если судить по Большой Медведице — созвездие прошло изрядную долю суточного круга и опустилось к земле. Золотинка продрогла. Осматриваясь без лишних движений, она поняла, что пора действовать.

Костер тлел багровыми углями, по ним пробегали синие всполохи, ничего не способные осветить. Максак спал, двое караульных клевали носом и боролись со сном в скорченном, крайне неудобном для такого трудного дела положении. Стан затих, где-то переступала лошадь.

Золотинка подвинулась к костру. Один из дремлющих насторожился и опять опустил голову, когда убедился, что мальчишка пристроился ближе к теплу и затих. Некоторое время спустя Золотинка неприметно потерла за ухом Эфремон, прошептала несколько бессмысленных слов и осторожно набрала горсть остывшей золы.