Право быть

Я предположил:

— Семени?

— Разума! — прозвучал презрительный ответ. — Семя я могу получить в любой миг от любого мужчины в мире. Но что в нем проку, если мой ребенок будет похож на меня?!

Повышение тона по мере произнесения фразы завершилось визгом, от которого захотелось зажать уши. Странно, что тайное желание всех матерей мира вызывает у моей собеседницы отчаяние, искромсанное ужасом. В чем же дело?

— Он будет таким же, понимаешь? Таким же!

Таким же… Унаследует кровь, плоть, образ и подобие? Впервые взглянет на мир теми же беспросветно-бездонными глазами, улыбнется угольками губ, протянет к выносившей его женщине ладошки, испещренные, как листья дерева, тонкими темными прожилками…

Теперь, кажется, начинаю понимать.

— Ты не желаешь наследнику своей участи.

И хотя за моими словами не стоял знак вопроса, она ответила:

— Не желаю. И у меня был шанс добиться этого. Пока не вмешался ты!

Значит, старина Лагги требовался для того, чтобы повлиять на зародыша в материнской утробе. Что ж, сия задача была некроманту по плечу. Немного теории, чуточку практики, и говорящая баюкала бы на руках девочку или мальчика, внешне ничем не отличающихся от других людей, но внутри не менее опасных, чем мать. Или даже намного опаснее… Фрэлл! Я действительно ее самый страшный враг.

— Прости, не знал.

— А если бы знал? — Черный взгляд задрожал. — Если бы знал?

Прошлое не возвращается, и гадать, перебирая несбывшиеся мгновения, бессмысленно. В моем теперешнем будущем полученные знания уже не успеют пригодиться, но если на минуточку поддаться одному из любимейших человеческих пороков, греху, который не может принадлежать любой другой расе мира, потому что напрямую зависит от узких рамок отпущенного бытия… можно искренне признать:

— Тогда я убил бы Лагарта сразу же, как увидел. Потому что мир заслуживает лучшей участи, чем оказаться во власти твоих детей.

Такого воя из женских уст я не слышал еще ни разу. Возможно, Лэни смогла бы потягаться в искусстве управления голосом с моей тюремщицей, но сомневаюсь, что победу одержала бы волчица. Не здесь и не сейчас.

— Ненавижу!

Согласен. Спорить не буду. Ты имеешь на это право, сестричка.

— Нет, это даже не ненависть… Я хочу уничтожить тебя! Стереть в пыль, но лишь после того, как ты вдоволь накорчи-шься от боли!

Вдоволь для тебя, разумеется. Так в чем же трудность? Чего ты ждешь?

— Тебе что-то мешает?

— Мешает?! — Она снова чуть не захлебнулась яростью. — Ты! Вернее, то, что сидит внутри тебя!

А я и забыл… Все правильно, серебряный зверек не позволит ничему и никому нарушить покровы моей плоти. Но ведь под неприступные крепостные стены всегда можно сделать подкоп, не так ли?

— Раньше ты не замечала подобные преграды.

— Раньше… Их и не было! Да, я совершила ошибку. Я не могла и подумать, что все обернется именно так… Но я найду способ ее исправить!

Что же получается? Она не может не только причинить мне боль снаружи, но и… Невероятно. Удивительно. Логично.

Зверек растворен в моей крови и способен скорейшим образом добираться до самых отдаленных от сердца уголков тела, об этом мне было известно давно. Однако, сделав один вывод, я почему-то остановился в полушаге от другого. Если тело моего серебряного друга одновременно является и моей кровью, хотя бы частично, а своим телом он владеет хорошо, то приказы извне бессмысленны: тот командир, что ближе, всегда перекричит находящегося вдали.

Впору рассмеяться, хотя злобная гримаса на лице собеседницы и не располагает к беззаботному веселью. Значит, сестричка, ты не в состоянии что-либо со мной сделать? Сочувствую. На твоем месте я бы тоже успешно обугливался на костре ярости.

— Как я хотела бы смотреть на твою кровь, по капле стекающую на пол! А это можно было бы устроить, ведь однажды уже получилось. Но у меня не хватит сил на все сразу… Пока в тебе есть это клятое серебро, ничего нельзя сделать! Пока в тебе…

Если бы ее глаза умели приобретать оттенок, отличный от черного, можно было бы сказать, что взгляд женщины прояснился. Или стал еще пронзительнее.

— Но ведь его может и не быть в тебе…

А теперь почти мурлыкает. Странно. Стоило бы испугаться, но жизнь уходит из меня быстрее, чем мог бы прийти страх. Я уже едва могу шевелить пальцами, а скоро и вовсе перестану их чувствовать.

— Может и не быть…

Она опустилась на колени, придвинулась ближе, но все же на расстояние большее, чем моя вытянутая рука.

— Не быть…

Веки опустились, пряча взгляд, исполненный непонятного предвкушения, наступила тишина, и я снова остался наедине с собой.

Спасибо за этот подарок, сестричка. Я уж думал, что придется уходить за Порог под твои злобные завывания, ан нет, ты избавила меня от них. Не потому, что хотела сделать приятное, конечно же. Было бы любопытно взглянуть на выражение твоего лица, когда ты откроешь глаза и поймешь, что меня больше нет. Ни в твоей власти, ни вообще на свете. Да, пожалуй, это единственное, о чем стоит чуточку пожалеть. Уйти у врага из-под носа, разве это не завидное деяние? Вот только рассказать будет некому: до Серых Пределов моя душа вряд ли доберется, а после нового рождения прошлые приключения никому не будут интересны…

Все. Пора уходить.

Не таким я представлял закат своей жизни. Слишком стремительным он получается, словно идешь вниз по склону, который становится все круче, шаг замедлить не удается, и в какой-то миг понимаешь, что уже бежишь со всех ног. Ветер свистит в ушах, обжигает хлесткими пощечинами кожу, загоняет дыхание обратно в глотку; но ты не обращаешь внимания, разгоняясь все больше и больше. А торопишься не потому, что хочешь поскорее добраться до конца пути, нет. Просто осталось слишком мало времени на получение ни с чем не сравнимого удовольствия…

Голова кружится от восторга и чувства полета. Ненастоящего, не возносящего в синюю высоту, и все же восхитительно прекрасного. Тело становится легче с каждым вдохом, и кажется: если вовремя не умрешь, то воспаришь к потолку, пугая всех, кто сможет тебя увидеть.

Но ты ведь успеешь, правда?

Правда.

Хотя…

Мне что-то мешает. Что-то хватается за лодыжки, тянет назад, и это вовсе не цепи. Это…

Скорлупа? Я, словно птенец, бьюсь о прочные стенки, стремясь оказаться на свободе. Пусть моя цель — смерть, а не жизнь, но тюрьма очень похожа на ту, что пришлось покинуть при рождении. Она…

Моя плоть.

Душа проросла в нее слишком многими корнями и теперь не в силах самостоятельно разорвать старую дружбу? Не бойся, слабенькая моя, я помогу. Мы с тобой не хотим задерживаться в этом мире, верно? Мы все уже сделали, даже составили план следующей жизни, а нас не хотят отпускать? Глупцы. Мы умнее их. Намного умнее. Мы уйдем, да так, что никто и не заметит!

Не заметит… Да, не нужно, чтобы о нас спохватывались раньше времени. Значит, нельзя нарушать приличия так же, как нарушать целостность тела, хотя бы внешнюю. Но у нас уже совершенно нет терпения оставаться в этой клетке из костей и мяса…

Вперед, на волю!

Живот скрутило спазмом, однако не голодным, как недавние, а странно похожим на те, что случаются… Я же ничего горячительного не пил!

Сгусток слизи, поднявшийся откуда-то из глубин плоти, коснулся корня языка, и я понял, что сдерживаться больше невозможно. Но уже первая лужица на полу, еще крохотная, умещающаяся в ладошку, заставила удивиться. В перерыве между судорогами, опорожняющими содержимое желудка. Почему она черная? Такого цвета не должно быть! И остатков пищи не заметно, наоборот, жидкость равномерно густа и даже поблескивает, словно масло, пока не… Не застывает странным ледком.

Черная.

Маслянистая.

Твердеющая на глазах, как только оказывается вне пределов моего тела.

Она не может быть ничем иным, кроме…

Ответ пришел раньше, чем успела закончиться цепочка моих рассуждений: низ позвоночника тихонько заныл, и эта боль не нуждалась в объяснениях.