Зеленая кровь

– Понюхай это мясо, дурак. Хорошенько понюхай, если у тебя есть какие-нибудь ноздри.

Рамон понюхал. Мясо восхитительно пахло, так пахло, что у Рамона голова закружилась – но тончайшее обоняние ищейки уловило еле заметный оттенок незнакомого химического запаха, который сознанию хотелось игнорировать изо всех сил.

Рамон заскулил, топчась на месте, и беспомощно взглянул на кота.

– Отрава, – сказал Мэллу. – Стимулятор, бобик. Чуешь?

Младшей Ипостаси было невыносимо плохо. Младшая Ипостась хотела забыть обо всем и впиться зубами в кусок мяса, она не могла думать о будущем, когда ее мучил голод. Рамону пришлось радикально с ней бороться – он перекинулся и отошел от миски.

– Ничего, – мурлыкнул Мэллу одобрительно. – Еще ничего. Еще есть какие-то мозги… а то вы же все безмозглые, псы. Вам лишь бы брюхо набить.

– Я же на службе, – хмуро сказал Рамон. – Я легко могу не есть… Просто я очень голодный сейчас, а это – мясо…

– Конечно, – сказал Мэллу. – В этой клетке до тебя жил один барбос… Я ему говорю – не жри, дурак, издохнешь, а он мне – заткнись, мол, кошка. Урод. Ну и все. Два боя выжил, только выл и на решетку кидался. А потом сдох, от заражения крови, наверное. Он не вылизывался, забывал. Спятил. Вонял напоследок, как падаль…

Рамон встал на четвереньки, опустил нос и понюхал бетонный пол.

– Я не чувствую.

– Давно, – сказал Мэллу безмятежно. – Потом его унесли жечь, а тут все вымыли хлоркой.

Рамон кивнул. Потом облизнулся и спросил:

– Что ж мне делать? Я же с голоду помру. У меня даже болит в животе… ты говорил, что мне надо будет драться – какой же я боец, голодный? Меня сытый с ног собьет.

Кот поднял миску, стоящую в углу своей клетки. Рамон потянулся носом. В миске лежали коричневые катышки дешевого корма для животных.

– На, погрызи, – усмехнулся Мэллу, поднося миску к решетке. – Я все равно столько съесть не могу… этой дряни. Обветривается.

Рамон, отгоняя от мыслей запах мяса, взял катышек двумя пальцами. Жесткий. Пахнет костной мукой, аптечными витаминами, жиром…

– Давай-давай, – фыркнул кот. – Привыкай. Только запить не забудь – а то заворот кишок будет.

Рамон зачерпнул горсть катышков, сунул один в рот и принялся жевать. Голод придал суррогатной жратве какой-то намек на вкус – проглотив один комок, Рамон набил рот остальными.

Мэллу задумчиво наблюдал.

Рамон съел довольно много, но не наелся, только почувствовал, как раздулся живот, будто его набили песком. Хотел попить, смыть привкус суррогатного жира с клыков – но наклонившись к воде, учуял тонкий и острый химический запах.

– Кот, – сказал с тоской. – Я пить не могу. Тут тоже… это…

Мэллу уже привычно подтолкнул ему свою миску.

– Смешные вы, все-таки, – сказал он, глядя, как Рамон черпает воду пригоршней. – Смешные… Хорошо, что ты еще не жалкий. Слушай, если нажрался. За тобой придут через час. Отдыхай.

– Я никуда не пойду, – оскалился Рамон. – Я тут порву кого-нибудь.

– Лучше иди, – сказал Мэллу. – Они будут тебя шокерами в клетку на колесах загонять. Это больно.

Рамон вздохнул и сел.

– Молодец, – сказал кот. – Глупо выпендриваться зря. Надо думать, если хочешь пожить подольше. Слушай дальше. Драться тяжело. Там, в зале, всегда полно мертвяков или наполовину мертвяков. Не обращай внимания. Перекинься, как только клетку откроют. И постарайся сразу убить.

– Нашего товарища по несчастью?

– Да, дурак, да. Нашего полоумного товарища, обожравшегося наркотой. Иначе он тебя убьет. Не жди, не рычи, не лай, не нюхайся – я знаю, вы, полудурки, все так делаете. Будешь ждать – он кинется, и привет.

Слышать это было так дико, что хотелось по-щенячьи скулить с тоски. Кот понял и боднул его в плечо через решетку.

– Ты ведь не боишься, дурень, да? Жалеешь здешних бобиков? Жалеешь?

– Они мне ничего не сделали…

– Так сделают, – Мэллу снова боднулся. – Забудь свои дурацкие собачьи правила. Хочешь жить – забудь. Я бы никогда в жизни не стал так с тобой ласкаться, но ты мертвяка отогнал, когда он меня жрал, поэтому – я тебе начистоту говорю, как своему. Ты – ничего, я не хочу, чтоб тебя притащили за ноги в кровище, а завтра, если не сдохнешь, вмазали морфием в сердце. Мне, знаешь, тоже приятно пару лишних дней чуять зверя рядом, живого зверя, а не отравленное чучело…

Рамон кивнул. Он пытался привести в порядок и душу, и мысли. Так что, когда пришли люди с клеткой на колесиках, палками и шокерами, мысли Рамона и его душа были уже в полном порядке.

В состоянии спокойной готовности к чему угодно.

Он чувствовал себя не одиноким, а членом Стаи. Это хорошо и правильно. Это возвращало покой и уверенность в себе, даже если Стая в данном случае – кот-мерзавец.

И Рамон перекинулся, когда увидел людей. Стоял и смотрел, как они подгоняли клетку, как возились с замком – не рычал и не кидался. Берег силы и самообладание.

– Смотрите-ка, – заметил тот, с желтыми зубами и напряженной ухмылкой. – Жрать не стал. Даже не притронулся.

– С котом стакнулся, оборотень поганый, – расхохотался тот самый жирный красномордый Ник, который утром сопровождал мертвяка. – Гордый, скотина. Ничо, еще пожалеет.

Рамон перешел в передвижную клетку. Я тебе это припомню, думал он с тихой холодной злобой. Думаешь, можно терзать живых существ безнаказанно, да еще и в компании ходячего трупа? Ну-ну. Душа-то вот-вот загниет, а дальше – известно, куда приходят. Ты-то еще не знаешь, а я чую.

Я – оборотень – чую.

Клетку повезли по длинному коридору между клеток. Здешние псы бесновались, учуяв и увидев Рамона – чистенького новичка, а ему дико было смотреть на вздыбленные загривки и глаза, налитые кровью и бессмысленной злобой. Он и не смотрел. Его не бесил, а ужасал их запах – запах страданий, старых ран и безумия. Я – из Службы Безопасности, думал Рамон. Я должен выбраться отсюда и рассказать. И я должен поступить со здешними людьми по справедливости – а по справедливости они тоже должны мучиться, как эти бедолаги.

Он очень не хотел смотреть. Но когда кто-то распахнул дверь, окованную железом, из-за которой пахнуло относительно чистым воздухом, пылью и средством для натирания пола – Рамон случайно поднял глаза и встретился-таки взглядом со слезящимися глазами молодого пса сторожевой породы, одно ухо которого стояло торчком над располосованной мордой, а другое было разорвано в клочья.

И решил, что это зрелище надлежит накрепко запомнить. И за это надлежит расплатиться.

Зал, предназначенный для боев, тоже находился в подвале – но не в том подвале, где держали бойцов, а, как-то напротив. Клетку втащили по пандусу наверх, провезли по короткому коридору, который чудесно пах уличным сквозняком – и снова спустили вниз. Проволокли по страшному тоннелю, цементному и обшарпанному, воняющему кровью, мочой и рваными ранами. Втолкнули в тесную конурку с металлической дверью. За дверью и обнаружилось…

Клетку выкатили. Рамон огляделся. Зал был не слишком велик и полон битком. Он насквозь пропитался запахом мертвечины, так что Рамон даже не мог сообразить, откуда несет сильнее. От этого мерзкого запаха першило в горле и шерсть вставала дыбом, а внутри носа горело так, будто воздух превратился в сплошной огонь. Рамон чихал и кашлял, пытаясь оценить обстановку; на то, чтобы сосредоточиться, понадобилась пара минут.

Круглая арена с дощатым покрытием в бурых пятнах была огорожена металлической сеткой в три, приблизительно, человеческих роста. За сеткой виднелись напряженные человеческие хари.

– Слышь, шавка, – сказал воняющий тухлым служитель, ткнув Рамона палкой в бок сквозь прутья подвижной клетки. – По сетке ток пущен, не вздумай кидаться.

Рамон даже не огрызнулся. На его уши свалился механический голос:

– Первый сегодняшний бой. Справа – кобель, ищейка, черной масти, кличка "Жандарм". Слева – сука, северная сторожевая, чепраковой масти, кличка "Рыжая". Оба – оборотни. Делайте ставки, господа.