Последний гетман

– Кто посмеет отнять нашу булаву?!

Они-то по пьянке запамятовали, а он в памяти всегда держал: булаву ему вручала Государыня Елизавета Петровна; казацкий круг только делал вид, что за графом Кириллом Разумовским ее утверждает. Вполне понятная истина: кто меч влагает в руку, тому и служи. Королю ли польскому, князю ли литовскому, царю ли русскому. Нынешняя Императрица – этого не знает? Упустит малороссийскую булаву из-под своего скипетра?

Он тринадцать лет булаву хранит – вечно ли?..

Полковники, ближе всего сидящие к гетману, как слышали его мысли. Все были во вновь учрежденных мундирах, при красных воротниках и красных обшлагах, под который можно засунуть платок, но уж горлач никак не спрячешь. Не жупан, не свитка какая-нибудь, с бездонными карманами. Сам гетман был в таком же мундире, ну, разве что вместо желтых пуговиц – золотые да Андреевская лента через плечо. Ежились непривычно полковники, поглядывая на своего вальяжного, но подтянутого гетмана. О чем-то сговаривались, кивали более грамотному Кочубею. Ага!…

Покряхтел Кочубей, поднимаясь. Благодаря гетманской племяннице стал родичем и генеральным обозным заодно – выше чинов не бывает. Не телегами же только – всем воинским имуществом, всем арсеналом заведует. Наверно, с уговора других полковников и начал с необыкновенным торжеством:

– Ясновельможный пан гетман! О делах житейских потом погуторим. Нас больше беспокоит – как удержать за Малороссией, по нашему извычаю, казацкую булаву? Тут, козаченьки, саблями не отобьешься. Нейкая хитрость потребна… Повел усами по притихшим рядам. – Не стар наш ясновельможный, а не дай бог что с ним случится? Все мы под Богом да под гневом Государыни ходим… Вот-вот! У графа Кирилла Григорьевича чинов много – что, если его заберут от нас да в Петербург перетянут? А нам кого другого в управители сунут?.. Вот-вот, козаченьки! Думайте своими пьяными головами…

А они и не особо пьяны были, нынешние головы. Как чувствовали некий перелом в своей судьбе. Однорукий Горленко уцелевшей рукой рубанул духоту зала:

– Да что гутарить! Надо заранее замену графу Кириллу Григорьевичу утвердить. Чтоб в случае чего ниякий бес не смог изменить наш извычай!

Гетман вынужден был остановить его:

– Полковник Горленко! Не заговаривайся. Сказав бес, ты и ведьму помянешь?..

– Не, ясновельможный… – смутился Горлейко, хотя тоже родичем приходился, по другой племяннице.

Едва ли полковники, не говоря о сотниках, знали, как проходило последнее генеральное собрание при Богдане Хмельницком, когда по наследству предлагали булаву его пятнадцатилетнему сыну Юрию. Но он-то, Кирилл Разумовский, знал и он-то еще не на смертном одре… хотя и у него старший сын тоже о пятнадцати годах…

Даже в пот бросило от этой прояснившейся параллели – гибелью ведь кончилось гетманство Хмельницких… Он достал из-за красного обшлага красный же плат и вытер лоб.

– Жарко? Так испей, батько, – подали из зала дельный совет.

Не полевой же казацкий круг – все сидели в креслах. Только полковники во главе с гетманом за большим круглым столом, именно для таких круговых собраний и сработанным местными столярами. Тут, конечно, главенствовал не простой горлач – немецкий фарфоровый кувшин, окруженный хороводом фарфоровых же, расписных бокальцев. Несколько рук сразу услужливо потянулось, но гетман недовольно отмахнул их, сам налил. Понятно, что не горилка и не петровская – безобидное венгерское, которым он хвастался пред Воронцовым.

Нельзя было подавать сигнал, но что поделаешь? В зале одобрительно завозились, даже из-под тесных мундиров стали доставать горлачи, свои глотки услаждать. Только одним можно было остановить это наваждение – общим перерывом. Он кивнул Кочубею:

– Объявляй, что ли… Кочубей охотно прокричал:

– Перерва, козаченьки!

Час прерывались на охлаждение нутра да час собирались. Зато навеселе стали утверждать какое-то скопившееся мнение. Уже не полковники и старшины тон задавали – отдохнувший и разгоряченный от «горяча вина» зал свои ответы-приветы слал:

– Не позволим батьку ганьбить!

– Нехто подметные цыдульки шле?..

– Пид кнут бисово племя!

– У батьки старший сынок-то военный, кажуть?..

– Гаворка иде – уже полковник?

– Генерал!

– Кали заберут батьку в Петербург – чем не замена?

– И Богдане Хмель свойго Юрася в наследство оставлял. Геть!…

Все до кучи свалили – и пятнадцатилетнего ротмистра, и генерала будущего, и самого Хмельницкого. Так и Государыне докладывать? Седоусые полковники были поразумнее. В один голос сказали Кочубею:

– Ты, Семен Васильевич, пограмотнее. Ты и бумагу Государыне напиши. Валяй без сумнительства!

Это лучше мог бы сделать секретарь Соседкин, но гетман не хотел подставлять ни секретаря, ни себя самого. Будь что будет. Чего скрывать – грела душу любовь казаков.

Пока они так-то базарили, на площади перед дворцом большая толпа казаков собралась, в окна и двери лезла. Тут уж с самыми разлюбезными криками:

– Не трэба другого батьку!

– Сам едешь – сына здесь оставляй.

– Все едино: Разумовский же…

Опять перерыв велел сделать. Теперь уже до завтра. Кочубей пробовал писать прошение на имя Государыни – прямо на залитом вином краю стола, но его со всех сторон толкали под локти и мокрыми усами заглядывали в бумагу. Какое писанье?

Остаток дня, вечер и ночь прошли в тревожном гуле – и по залам дворца, и по-за его стенами. Уже нежарко на дворе было, октябрь кончался. Костры пылали вокруг.

Гетманская корогва с ног сбилась, вышвыривая из окон и дверей лезущую толпу. Да и кто толпа? Свой же брат-казак. Не будешь рубить, не будешь стрелять. Лезут-то с самыми благими намерениями – гетмана защитить.

Кто-то пустил слух: уланов новых прислали, чтоб увезти гетмана в Петербург. Да нет, говорили другие, сам едет по приказу Государыни. Да нет, еще лучше, третьи все спознали: царский курьер прискакал, с самым милостивым приглашением!…

Все и всё знали… только сам-то гетман ничего не знал! Кругом голова шла. Что скрывать, он тоже подумывал о старшем сыне, Алексее. Пятнадцать лет – не пора ли приобщаться к отцовским делам? Пока при отце – присмотрится. А если и в самом деле отзовут в Петербург, так не чужой и для казаков человек место займет. За тринадцать-то лет он обсидел это малороссийское место, жаль чужому на остуду отдавать.

Случись что, ведь и в самом деле кого-нибудь в опалу сюда турнут. Как Москва – опальным же городом стала. А для чиновных чинуш мест вкруг трона уже не хватает.

Добро еще, если Гришка Орлов! Может быть хуже. Сунут какого-нибудь Бецкого, который возомнил, что именно он и вершил весь переворот, раз ему поручили корону делать…

«Куда ни шло – хоть и весталку Дашкову!» – под утро и сам гетман развеселился не хуже любого казака. Немало их под окнами да и на ступеньках дворца ночь коротало.

Сжалившись над замерзшими бедолагами, он приказал выкатить из погребов пару бочек «горяча вина» и при каждой виночерпия приставить, чтоб зря землю вином не опаивали. Похвальный гвалт еще гуще пошел. Какой сон, хоть и в самых дальних покоях дворца?..

Утро наступило только к полудню следующего дня. Когда Кочубей-грамотей изготовил:

«От имени всего казацкого круга Постановление: быть вечному гетманству в Малороссии! Того ради должность похвальную для Малороссии закрепить в наследство за фамилией графов Разумовских, разумея, что сынов-наследников подрастает премного, и все великими достоинствами в отца же пошли».

Насчет достоинств своих подрастающих сыновей отец, может, и сомневался, но уже и сам верил: так тому и быть, иначе и быть не может! Кто, кроме графов Разумовских, способен удержать пошатнувшиеся старинные права, саблей отвоеванные Богданом Хмельницким? Народ кричал, мало что понимая: Хмель, Хмель! Но он-то с понятием к этому славному казаку относился. Теперь уже истинно казалось: никому иному, как графам Разумовским, и заповедал Бог хранить кровью завоеванные права малороссов.