Страница 49 из 109
– В царицы! – отрезала и невеста.
Он пришлепнул ее по вздувшейся юбке и остановил нянюшку, которая тащила Дарью к выходу из гостиной:
– Постой, постой. Что, очень приболела?
– Бог даст… Дорога стужная, в сугробах сидели. Пойду уложу ее, ваше сиятельство, в постельку. Самое милое дело…
Нянюшка была старая, говорила ласково, но все ж чего-то недоговаривала. Остальные разбрелись по своим комнатам. Детям не до него, у жены слов не находилось… В самом деле, как же при такой остуде дети зачинались?
Он все равно бы не нашел ответа на этот вопрос, добро, что помешали: вестовой из дворца.
– Приказано, ваше сиятельство, на плац!
Он и плацу от такой семейной встречи был рад. С некоторой даже лихостью отчеканил шаг навстречу Государю. Тот благодушно похвалил:
– Я же говорил, подполковник, что вы научитесь прусскому строю.
Стыдясь похвалы, подполковник Разумовский ниже обычного склонил голову.
V
Весна уже подходила к концу, яркая, веселая. Семилетняя война фактически закончилась со смертью Елизаветы Петровны, русские войска отводились в сторону Риги, и оставалось последнее: обменяться ратификационными грамотами. С этим и приехал прусский министр барон Гольц – виновник торжества, которое давал Петр III в Куртажной зале Зимнего дворца. Там собрали весь сановный и военный Петербург. Гетману малороссийскому еще Елизаветой Петровной на таких торжественных обедах было установлено место среди генерал-фельдмаршалов. Но он сел поодаль, чуть ли не на конце стола, никто не вспомнил про его законное место. Оно и к лучшему: не придется кричать «Виват!» – можно для показухи лишь раскрывать рот. Застолье посередь простых генералов было самое милое. Одно твердил себе гетман: «Не надерись опять, хохол малохольныи, не то выкинешь какую-нибудь штуку…» Немного задевало перешептывание, что-де гетмана затолкали в самый угол, но надо же позлословить?
Здесь обед шел своим чередом; мало прислушивались к тому, что говорят в центре стола. Кирилл бычился над жареным поросенком и неспешно попивал пенное французское винцо, когда уши ожег резкий выкрик:
– Ду-ра!…
Несомненно, крик принадлежал Государю и относился к Екатерине Алексеевне, которая пока что была «ее величеством».
Приближенные холуи, вроде генерал-адъютанта Гудовича, пытались немного смягчить скандал, бегая между Петром и Екатериной, но Государь уже орал, не помня себя:
– Ее величество? Арестовать! Без всякого величия! Я разгоню весь сброд, который толпится возле нее! Всех – арестую!… Сошлю, куда Макар телят не гонял!
Адъютанты ничего не могли поделать, уже голштинский дядя Георг, да и другие голштинцы-пруссаки окружили русского императора, обнимали, уговаривали, по-родственному нашептывали – повременить с этим делом.
Только под их дружным натиском сдался победитель побежденной России:
– Так и быть – повременить с арестом ее величества! Успеем еще…
Гетман Разумовский возблагодарил Бога за то, что не было за столом бесстрашной весталки, которая могла только подогреть чуть затихший скандал.
Сам он незамеченным приехал – и столь же незаметно, по-военному с денщиком, восвояси уехал. Дома ведь и стены исцеляют беду.
Но как бы не так! Со всеми этими торжествами его не было с утра, а беда, как известно, одна не ходит…
Катерина Ивановна встретила пронзительным криком:
– Убивец! Погубитель своих деток! За что мне такое наказание?!!
Он уже обо всем догадался и, не снимая дорожного плаща, опустился в кресло, стоящее почему-то посередь гостиной. Шум и плач был далеко за стенами, в комнате Дарьюшки. Туда вместе с проклятиями убралась и жена.
Темно уже было, но никто не зажигал свечей, никто не подходил. Наверно, он был страшен. Возможно, и заглядывали в щелочку двери, да боялись его вида.
Наконец осмелился подойти с бокалом вина старый дядька-солдат, служивший еще до отправки за границу. Странно, этот пропитой старикан был еще жив; по дому ничего не делал, жил по старой памяти, из милости. Ведь и собаку убогую не всякий на улицу выгонит. Его-то и послали к хозяину.
Кирилл выпил вино, прислонился к сухонькому плечу и задрожал всем своим налитым телом:
– Убивец? Значит, погубитель?..
– Не гневайтесь, батюшка, на графинюшку, она совсем без ума. Куклицу в детскую кроватку положила и баюкает… Осподи!…
– Так и ты меня, старый, отбаюкай. Чего дерьмом поишь? Петровской! С черпаком медным!… Медный или какой другой черпак был, но вестовой весь следующий день не мог добудиться, хотя нешуточно тыкал в бок.
Что он знал, этот сосунок, о трех смертях, которые в несколько месяцев рухнули на это, казалось бы, несокрушимое тело?..
Первая – смерть благодетельницы-Государыни Елизаветы Петровны…
Вторая – матери, похороненной без сыновей…
Третья – Дарьюшки, получившей в ласковый дар вот что…
Видимо, послали за братом, в Гостилицы, потому что вечером Кирилл увидел именно его, неприкаянно сидящего в соседнем кресле.
В самом деле, почему бы братьям и не посидеть рядом, в строгом и бесконечном молчанье? Хватит, наговорились за последние деньки.
VI
После дворцового переворота 1742 года, приведшего на трон Елизавету, дочь Петра Великого, прошло двадцать лет. Ушла в небытие правительница Анна Леопольдовна, почила в Бозе Елизавета Петровна, шатко ли, валко ли правил Петр III, непутевый «чертушка», по выражению той же Елизаветы, передавшей ему трон, но ведь оставался еще и законный Император, Иоанн Антонович. Тоже как-никак внук Петра Великого, в силу своего необузданного характера перепутавшего все нити царствования. И жил-пребывал не где-нибудь, а в Шлиссельбургской крепости; безымянно, как «узник номер один». Имени его не мог произносить даже начальник крепости, полковник Бередников.
Нынешний гетман, тогда еще четырнадцатилетний хохленок, только что вызванный старшим братом с Черниговщины, как раз угодил на запятки саней, которые уносили ко дворцу Елизавету Петровну, в кирасе поверх домашнего платья. Ее верного, негласного муженька Алексея Григорьевича и несколько человек ближней свиты. Все со шпагами, а то и с саблями – пистолями. Дальше парадных дверей старший брат младшего не пустил, да и недолго там переворот совершался: получаса не прошло, как выхватили из постели правительницу Анну Леопольдовну и ее ревущего сынка, Императора Всероссийского. Брат Алексей и нес его на руках; не зная, чем успокоить, собственный палец в роток засунул…
Следы младенца-самодержца затерялись было где-то на Севере, а потом обнаружились в Шлиссельбурге. По великому секрету старший брат рассказывал, как они с Елизаветой Петровной тайно ездили навещать узника… страшно горько было слушать! Так уж вышло: при вступлении на престол Елизавета Петровна перед образом Богородицы дала клятву никогда не применять смертной казни. Ну, кнут там, рванье языков, дыба, Сибирь, само собой, но смертных казней действительно не было.
Так и дожил Император Иоанн Антонович до царствования Петра III… тоже Императора и своего двоюродного брата!
О, Россия, чего только не случалось!
Но если Елизавету Петровну не очень-то тревожила тень узника-Императора, так Петр III жил постоянно в тени этой тени. Гетман Разумовский ни о чем его не спрашивал, и он ни о чем не говорил. Просто по сухому уже весеннему времени подкатил в карете к крыльцу, всего-то с несколькими верховыми голштинцами, и велел:
– Одевайтесь, граф, по-дорожному. Со мной!
У Государей не спрашивают – куда и зачем. В пять минут собрался, без всякой парадности. Сверху накинул синий офицерский плащ, заметив, что в плаще был и Государь.
– Правильно, – похвалил тот, самолично открывая дверцу дорожной, отнюдь не парадной кареты; Петр Федорович был один, лишь на запятках стояли два голштинца.
Карета понеслась по неведомой для Кирилла Григорьевича дороге. Лишь каким-то чутьем он догадывался, что это отнюдь не праздная прогулка. Не в пример своему обычному шутовству Петр Федорович был молчалив и сосредоточен. Лишь отстегнул кожаный карман с боковины, достал серебряную флягу и две серебряных манерки; сам й налил, ничего не говоря. Не французское, не венгерское – во фляге была петровская крепчайшая водка. Значит, и дело предстояло крепкое.