Страница 48 из 109
Екатерина Алексеевна вспыхнула и хотела выйти вон, но он столь же бесцеремонно вскричал:
– Куда? Я вас не отпускал.
Она села на свое место в уголку зала, а княгиня Дашкова посчитала за благо пересесть за игральный стол.
После некоторого затишья игра продолжалась. Суть голштинского «Цамписа» заключалась в том, что каждый имел несколько «жизней». Кто «переживет», тот и выигрывает. На каждый очок ставилось десять червонцев – сумма для многих непосильная. Тем более если Император проигрывал, он вместо того чтобы отдать свою «жизнь», вынимал из кармана империал, бросал его в пульку и с помощью этой уловки оставался в выигрыше. Штрафных очков не набиралось.
Одна партия следовала за другой, и Екатерина Романовна, под хохот своей сестры, проигралась в пух и прах. Хотела уже с плачем встать из-за стола, но Кирилл, участие в игре не принимавший, отдал свой кошелек, шепнув на ухо:
– Держитесь той же тактики.
Брать в долг при картежной игре не возбранялось, да и шептаться из-под парика с милой дамой – эка невидаль!
– Продолжим, ваше величество, – лихо согласилась она.
Всем стало интересно такое поведение сестры фаворитки. Один мухлеж наскакивал на другой. Прелестная куколка и в свои семнадцать лет была дамой находчивой. Картежная игра явно благоволила к ней, и скоро Государь оказался в проигрыше. После некоторого замешательства он полез в другой карман камзола, достал и развернул пакетик, ни для кого не примечательный, кроме графа Разумовского. Был он рядом, узнал. Мало того, как бы идя ему навстречу, Государь стал хвастаться:
– Я-чуть было не забыл про эти две тысячи. Взятка! Некто полковник Хорват, находящийся под следствием по делу сербских беженцев… Не так ли граф Кирил-а?.. – Он выразительно посмотрел на Разумовского, тот учтиво кивнул. – Вот, и гетман малороссийский признает. – Да, этот Хорват дал троим моим сенаторам по две тысячи рублей взятки, а один из слуг донес мне об этом. И что же? Двое-то успели сбежать, а у третьего я денежки самолично отобрал. Взятка – дело государственное, следовательно, Государево. Деньги принадлежат мне по праву, милостивые господа. Игра продолжается!
Не веря ушам, не веря глазам, граф Разумовский спросил:
– Позвольте, ваше величество, бумажную облатку я уберу со стола? Обочь стояла оплетенная шелковым шнурком корзина – при затяжной игре всегда бывал какой-нибудь мусор, не звать же всякий раз слуг. На облатке четко отпечатался след зубов, даже с пятнами крови. Видно, несчастный Хорват прикусил язык…
И Государь, нынешний Самодержец, не побрезговал этими грязными деньгами!
Добро бы миллион, который брат Алексей Григорьевич, ради своей отставки, нарочито проиграл… Такое часто бывало – подношение под благовидным предлогом. Но собственной рукой полезть в карман сенатору… и всего-то за двумя тысячами?!
Гетману стало так плохо, что он от игрального стола перешел прямо к столу закусочному – и уж там дал волю своим чувствам.
– Россия… несчастная Россия! – плакался он по дороге домой на плече у своего камердинера. – Как жить-то будем?
– А так, – ласково оглаживал его понимающий камердинер… то ли Гнат, то ли Юрко, кто их разберет в третьем часу ночи. – Як гаворяць: динь да ничь – и сутки причь! Хуть бы графинюшка хутчей приихала… А тось замаетесь, ваше сиятельство.
При полном сиянии многих фонарей, освещавших парадный подъезд со стороны Мойки, его внесли на руках в дом. Выбежавший навстречу домашний, ливрейный камердинер, радостным голосом возвестил:
– Их сиятельство Екатерина Ивановна со всеми чадами, и в добром здравии, прибыть изволили!
Эту добрую весть, несколько раз повторенную, муженек Кирилл Григорьевич уразумел лишь поздним утром, этак далеко пополудни. Да и то под звонкие детские голоса:
– Па-а!…
– Приехал!…
– Ма, заболел наш па!…
Сколько их было? Семь? Восемь. А может, и того более?..
Прямо беда с этими детками! Откуда только берутся!
IV
Оказалось, все-таки девять. Он пересчитал их отцовскими поцелуями, несколько смущенно. Эк надрался вчера! Под какого-то дурного Хорвата и не менее дурной «Цампис». Старшие уже были с понятием, на отца посматривали с сожалением; вид был не из лучших, хотя слуга еще в постель принес опохмелочку. Но ведь возраст детишек! Первенцем выдалась Наталья, ей уже к пятнадцати шло. Почти в таком же возрасте выходила замуж за князя Дашкова нынешняя весталка, Екатерина Романовна. Ну, как и Наталья Кирилловна последует ее примеру? Не приведи Господи – отец ножницами язычок отстрижет… Но повадки уже женские, а характер нарышкинский, язвительный; книксен сделала явно с умыслом, чтоб позлить отца. Злиться ему не хотелось, запросто облобызал, лишь заметив:
– Ой-ей, погоди невеститься. Пусть время поуспокоится…
– Как ты, па? – не смогла удержаться от скрытого попрека.
Поругать бы маленько, да ведь вон их сколько, всех перецеловать надо. По старшинству. Следующий, Алексей, не более года отставал. За картами у Елизаветы Петровны, осьми лет от роду, был записан в военную службу, а за пуншем с Петром Федоровичем произведен в ротмистры; еще до последних размолвок, под звон горячих бокалов. При хорошем настроении оказался Государь, похвалил:
– Молодец, гетман! Годик-другой, да можно и в Конный полк переводить?
– Как Бог даст и как вы изволите, ваше величество, – скромно ответствовал под общий похвальный шумок.
– Да, но у тебя и другие подрастают? Преображенцы? Семеновцы? Или твои, измайловцы?
– Опять же – как изволите…
– Вот заладил! Похвально, что поставляешь мне солдат, да непохвально, что медленно растут. Солдаты, они сейчас потребны. Можно ускорить?- Можно, если прикажете, ваше величество.
– И прикажу… не смей спорить, гетман!
Но разве он спорил? Это сейчас у него разговор вихрем пронесся в голове. Спешить приходилось, в сторонке жена стояла, своей очереди ждала. Но ведь и дальше…
… Петр да Елизавета…
… Андрей да Дарья…
… Лева да Аннушка…
… Григорий…
– Всех ли перецеловал? – подошел он к жене, под поцелуй склоняясь к ее животу. – Не шумит там еще что?
– Да шумишь-то больше всех ты, Кирилл Григорьевич, – без особой ласки ответствовала жена.
Он присмотрелся, поднимая глаза. Да, сур-рова!…
– Что такова, Екатерина Ивановна? Случилось что?
– Дарьюшка по зимней вьюге заболела. Ты не заметил?
Вроде было какое-то сомнение – чего и ее, как малышей, нянюшки на руках выносят? В девять-то годиков уже и плясать при виде отца можно. Да только в одной ли Дарьюшке дело?
– Ага, – понял он. – Обиделась, что вас в Глухове бросил? Так я ж на государевой службе. Государь не отпускает. Из-за вас же, семейства ради, поклоны бью. Иль не надо?
– Семейства ради! В Глухове? С кучей детей? Без мужа, который где-то шляется?..
Он понял, что остановить Екатерину Ивановну не удастся. Нарышкинский характер только кнутом… Да разве теперь жен в кнуты берут?
Отошел к старшему сыну, с мужской серьезностью спросил:
– Ну, где служить будем, ротмистр? В Конном?..
– Нигде, – был безликий ответ. – Лошадей я не люблю.
– Гм… В пушкари?
– Пушки? Они людей убивают!
Можно бы в этом возрасте и понимать, что пушки и созданы для убийства людей. Вот несколько лет неприступная крепость Кольберг, на взбережье Балтики, русским войскам не сдавалась, да были усовершенствованы пушки уральские – все-таки генерал Румянцев штурмом взял; в день смерти Государыни Елизаветы Петровны гонец от генерала Румянцева и привез ключи от злосчастного Кольберга. Брат говорил, что положил те ключи в гроб, к ногам Елизаветы… Вот что такое пушки! А конные полки галопом мчались по Берлину и поили своих лошадей в прусской Шпрее. Какого ж рожна ротмистру нужно? Сосунок!
Уже с явным гневом отошел и от него. Невесту за подвитые локоны дернул:
– Ну, тебе-то, Наталья, не в ротмистры, ни в полковники не нужно. Поди, в генеральши сразу?