Страница 42 из 109
Беда в том, что земли степные никем не меряны и никем не межованы. Кто сколько отхватил во времена оные, тем и владел. Саблей ли, судом ли полковым – другого не было, – права свои защищал, и то дело. Без защиты земли уносило степным ветром. Чересполосица была такая, что не пойми, где чье. Управитель, он же и гайдук гетманский, пришелся как раз впору. Пан ясновельможный вздохнул свободно. Имения его, подаренные Государыней в свое время, в разные годы и по разным поводам, прикупленные тож, были разбросаны по Киевщине и Черниговщине в невообразимом беспорядке. Управитель Шишкош Годянский старался земли гетманские упорядочить. Где округлить, где прикупить, где и самочинно отрезать-прирезать.
Так и наскочил на него черниговский помещик Будоляха. Когда-то служил в реестровых казаках, да был отсечен татарской саблей по локоть. Однако ж не запропал, не занищенствовал, как многие такие. Удел ему от отца по Десне достался, он тоже его маленько округлил, хозяйствовал хорошо и думал, что так до скончания века. Ан нет! Удел-то свиной кишкой в гетманские угодья завивался. Даже дорога через Будоляху шла. Управитель попробовал было поговорить с паном-гетманом, да куда там! Отмахнулся:
– Не с руки мне судиться.
Зато с руки было управителю. Он пригрозил:
– Смотри, Будоляха! И вторую руку отмахну.
По весне свою дорогу через кишку провел, а вдоль нее бахчу знатную разбил. Гетман добился свободной торговли между Малороссией и Великороссией – гар-бузы прямиком до Тулы и Москвы шли, а там и далее, до Петербурга. Будоляха год смотрел, второй упрашивал и подал в суд. Глупый! Суд-то полковой, значит Черниговский. Будет ли полковник судиться с гетманом, да хоть и с его управителем?
Не добившись в суде толку, стал грамотей-помещик писать на судей жалобы. Само собой, аппелируя к ясно-вельможному гетману. Опять же глупец! Как дойти его бумагам до гетмана? Застревали еще в первых канцеляриях. Добро, что Шишкош Годянский хоть и гайдуком себя считал, но в кнуты не брал. А жить-то надо Будоляхе. Пятеро дочек, одна красивше другой, а кто их замуж возьмет? Старшая, Ганнуся, и надоумила:
– Татко, сходи к ясновельможному.
Легко говорить! И до ворот гетманских не доберешься…
– Татко, после полудня пан-гетман выходит в сад прогуливаться. Сама видела. Перехвати его там, под вишнями. Как поменьше я была, мы с дивчинами за вишенками лазили. А ты-то? Иль не казак, татка?..
Чего не сделаешь для любимой дочери! Написал заново прошение, все изложил до точности и побрел до гетманской усадьбы. Недалеко и было-то, версты три всего. Не зря же девки за вишнями лазили. Время выбрал как раз послеобеденное. Глухими задворьями, через огорожу, пробрался до расчищенных, посыпанных песочком дорожек. Ага, здесь, видать, и гуляет ясновельможный пан. Сам-то на песочек ступить не решался, по-за вишенками прятался, где они ближе к дорожке подходят, чтобы сразу выпрыгнуть да бумагу на коленях подать… и задремал от волнения и усталости. Уже издали спину гетманскую, от жары только белой рубашкой прикрытую, увидел… и всплакнул было, собираясь ни с чем возвращаться. Да как вспомнилось личико дочкино, бесприданное, так откуда и смелость взялась! Вышел на дорожку и прямиком пошел ко дворцу, уже не таясь. Одет ради такого визита был прилично, а у гетмана на усадьбе столько челяди, что никто и внимания не обратил. Многие, наверно, и друг дружку-то не знали. Да и время послеобеденное. Гости у гетмана, конечно, были – стол он держал всегда открытый, – да кто в бильярд играл, кто в шахматы, а кто и подремывал по разным комнатам. Так что Будоляха беспрепятственно взошел на парадное крыльцо, по коридорам каким-то чутьем прошел к кабинету. Откуда и смелость взялась! В соседних апартаментах кто-то хлестко шары бильярдные гонял. Тупик здесь был, дверь заперта. С какой-то другой стороны подходили люди, галдели, может, после вина обеденного.
– Двойной в лузу!
– Режь в правую!
– Да не мажь, не мажь!…
Под эти крики хотел уже убраться прочь, да полоска света, выбивавшаяся под дверью кабинета, приковала внимание. Право, как не в себе был. Личико дочки в том ярком луче просвечивало, да и шаги тяжелые, хозяйские. Хоть издали, но видывал Будоляха гетмана – тот не таился от людей, хоть и при охране всегда. Шаги проследовали из бильярдной в кабинет, потом – мурлыканье басовитое. На голос гетман был не силен, бубнил:
Такой диковинки, как любовь, однорукий казак Будоляха не знал. То воевал, то землю пахал, то дочек в темной ночи заводил. При чем тут любовь, если жинка толстенькая под боком! Вот эта насмешка-то над самим собой и придала новую смелость. Гетманский тяжелый шаг уже в кабинете чувствовался; даже в коридоре половицы, видно, соединенные с половицами кабинетными, пружинисто подрагивали. Там, может, и паркет, а здесь доски крашеные. Да лучик света, как с дочкиного лица…
Он к этому лучику пригнулся и ловко так сунул туда бумагу. Сам настолько затаил дыхание, что на той стороне шаги затихли. Может, минута, может десять, а может, и целый час прошел. Только бумага-то тем же манером обратно к нему шмыгнула. Будоляха схватил ее – и бежать по дорожке на зады гетманской усадьбы, а через забор и домой.
Там уже развернул и, не веря глазам своим, прочитал:
«Шишкош Годянский, сукин сын! Возверни помещику отобранные земли и удовлетвори все протори и убытки». Он сидел над бумагой, лил слезу счастливую, как неслышно вошла дочка и обняла его сзади за шею:
– Тато?..
Небогато жили, но она маленько училась, сама прочитала.
– Так чего же ты плачешь?
– Сожрет меня теперь пан-управитель…
Зря в дочкину душу тревогу посеял. Еще не стемнело, как на бричке прикатил управитель Годянский.
– Покажь бумагу!
– Так ты ж отберешь, пан-управитель?..
– Дурак! Гетманское слово не отбирается. Давай! Судом установлено, судом и отменится.
Что делать, пришлось отдать бумагу. Думал, пропало дело…
А на другой день другой чин, уже из суда, прикатил. Пакет на стол положил и сказал:
– Ну, Будоляха!… А если б другой гетман был?
– Другого не надо, пан судья…
– Пожалуй, и так. Мне что? Приказано всю прежнюю землю тебе вернуть и еще столько же прирезать. Я исполняю гетманскую волю, и только. Пакет-то?.. Разверни!
Там было годовое казацкое жалованье. Хоть сейчас Будоляха и не получал ничего, но знал же, сколько казаку причитается. Прямо культяшкой отрубленной и хлопнул по столу:
– Геть в таком разе!… Имеем мы право выпить за здоровье ясновельможного?..
– Это гетман не возбраняет… мне в приказе ничего такого не сказано.
– Вот и я говорю. Ганнуся! – прежним казацким голосом прокричал. – И тебе – геть! До шинка!
Легкая была на ногу Ганнуся, быстро слетала. До глубокой ночи из хаты помещика Будоляхи, мало чем отличавшейся от всех других хат, слышалось:
– Геть, наш ясновельможный!…
– Геть, пан судья!…
– Геть и дочку твою… замуж с таким-то приданым!…