Цирк приехал!

Глава вторая

ДЕЛА ЗЕМНЫЕ И НЕБЕСНЫЕ

Где-то далеко громыхнул гром. Борька перекрестился. Ну и лето выдалось: дождь за дождем! Не помнит Борька здесь, в Сибири, такого странного лета: то дождь, то жара. Неужели и осень такая жаркая и дождливая будет? Ведь первое сентября не за горами.

Первое сентября — день святого угодника чудотворца Симеона Столпника Летопроводца. Его Летопроводцем и зовут потому, что он лето провожает. Не забыть бы в этот день помолиться ему как следует. И свечку поставить потолще…

Симеон Столпник — любимый Борькин святой. Его мощи нетленные лежат в церкви, где Сергей Михайлович работает старостой, в позолоченной гробнице — раке. Лежат нетленными! Это значит, что как Симеона Столпника после смерти положили в гроб ещё давным-давно, так он и не истлел до тысяча девятьсот двадцать седьмого года, сохранился в целости.

Про святого Борька знает все-все. Ему и мать покойная рассказывала про Столпника, и мачеха, и Сергей Михайлович. И книжка замечательная есть у Борьки: «Житие преподобного Симеона Столпника и матери его преподобной Марфы». Он её ничуть не меньше любит, чем стеклышко-лупу, которым можно выжигать по дереву. Дороже этой книжки, правда, пищик, который подарил клоун Коко.

Любого верующего про Симеона Столпника спроси, его все знают. Изо всех святых святой! Какую жизнь прожил! Происходил, как и Борька, из бедной семьи сапожника. Постригся в монахи с детства. Стал первым из всех. Те постились только до вечера, а он вообще ел раз в неделю. И хоть бы что!

А что учудил в монастыре с веревкой от бадьи! Пропала веревка от колодца. Ну, пропала и пропала, бог с ней. Так и не нашли бы её, если бы не Симеон… Монахи стали настоятелю монастыря фискалить на Симеона за то, что он дурно пахнет. Настоятель начал допрашивать Симеона: «Почему, мол, ты так воняешь? Что с тобой?» Ничего не ответил Симеон. Настоятель приказал ему раздеться. Скинул божий угодник подрясник, и все увидели, что он украденной веревкой перепоясался, и до того туго, что она врезалась в тело до самых костей. Тело начало гнить. Настоятель разозлился, поругался с Симеоном, тот наплевал на монастырь и ушел себе в горы. А там отыскал подходящую яму с гадюками да и поселился в ней. Вот характер! Прожил в яме с гадюками четыре года и три месяца.

А потом придумал такое, до чего не додумался ни один из святых в мире. Врыл в пустыне столб (по-церковному «столп»), высокий-превысокий. Взял, чудак, да и залез на него, чтобы быть поближе к богу. Восемьдесят лет простоял на своем столпе. Ни разу не спустился. Стоял и в дождь, и в снег. Бородищею оброс до пояса. Так и помер на своем столпе во время молитвы. За это его и прозвали Столпником.

А три года из восьмидесяти простоял вообще на одной ножке. И все из-за кого? Из-за дьявола-искусителя. Притворился дьявол ангелом, возьми да и прокатись по небу на огненной колеснице вокруг Симеона! Мало того, разыграл ещё старика: «Айда, говорит, со мной на небо, бог тебя за твою жизнь праведную видеть хочет, к себе в рай приглашает. Я тебя враз домчу, как на извозчике». Поверил бедняга преподобный, задрал правую ногу, чтобы сесть в колесницу, да вовремя спохватился. «А вдруг, — думает, — это не ангел вовсе? Вдруг это меня искушает сам чёрт?» Перекрестился — видение и исчезло. Вот и решил Столпник за такой грех наказать свою правую ногу! Одно слово — сила воли.

А как молился на своем столпе! Один дяденька насчитал тысячу двести сорок четыре поклона, устал, сбился, бросил считать, богоносный отец все кланялся да кланялся… Недаром и мощи его нетленные до сих пор делают чудо за чудом. Исцеляют больных, калек. Достаточно нужную молитву-заклинание произнести, как мощи начинают источать силу, да такую, что и ото всех болезней вылечит, и от врагов избавит. Не всех, конечно, а кого бог сочтет достойным. Самых безгрешных, самых верующих. Борька знает точно. Своими глазами видел одно чудесное исцеление. Запомнил на всю жизнь…

Обязательно надо свечку поставить Симеону Столпнику! А то и две. Самых толстых.

Был раньше у Борьки первого сентября и другой праздник: начало учебы в школе. В этом году уже не поучишься! Сергей Михайлович с мачехой предупредили: «Четыре группы закончил — хватит! Дома будешь сидеть. Коленьку нянчить!»

Придется теперь сидеть с братишкой. Был бы отец жив — не допустил бы, чтобы Борька бросил учиться. Очень он хотел, чтобы вышел Борька ученым. Сам-то ведь был неграмотным. Говорил часто: «Школу закончишь — определю на рабфак. Такую машину придумаешь, чтобы сама тачала сапоги! Кнопку чтобы нажал — и все!»

Отец радовался, бывало, когда Борька приходил домой из школы. Расспрашивал обо всем, что было на уроках, и что объясняла учительница, и кто как отвечал. Отложит молоток в сторону и слушает.

А мачеха шипела:

— Работай!

Не любил отец, когда Борька учил уроки молча. Сердился:

— Что это ты притих? О баловстве небось думаешь? Уроки всегда надо учить громко! Вслух!

— Зачем?

— Чем громче, тем полезней. Запомнишь лучше!

А когда Борька писал, переставал стучать молотком, подходил сзади и заглядывал в его тетрадь через плечо. Не вынимая изо рта гвоздиков, шептал:

— Так, так, правильно… Будто понимал что!

От отца вкусно пахло кожей, махоркой и варом, которым он сучил дратву…

По вечерам, за чаем, Борька читал отцу газету. На это уходило много времени: газета прочитывалась целиком — от первого листа до подписи редакторов. Правда, места, которые казались Борьке неинтересными, он пропускал.

Мачеха больше всего любила отдел происшествий. Борька — объявления.

— Смотри-ка! — говорил он. — В Омском цирке опять полная перемена программы. А чего же к нам в Пореченск цирк не едет?

— Тоже сравнил! В Омске, брат, центр всей губернии!

— Ну и что? Думаешь, у нас цирка не будет? Будет! Раз обещали артисты приехать снова, значит, приедут!

— Год-то прошел…

— Значит, не могли. Когда-нибудь приедут… Обязательно!

Отец обрадовался не меньше Борьки, когда грач впервые произнес слово «чёрт». Мачеха и та засмеялась:

— Ну и потеха! Надо же! Вот циркач! — а потом добавила, перекрестившись: — Богохульник ты все-таки! Неужто иного слова, кроме как «чёрт», нет?

— А я грача и другим словам научу! — пообещал радостный Борька. — Он у меня не хуже попугая будет говорить!

Из окна прачечной повалил густой пар. Запахло сыростью и мылом.

Мимо, громыхая, ползли трамваи, мчались автомобили и пролетки, шли пешеходы. Никто не подходил к Борьке. Ему стало тоскливо. «Самому себе почистить ботинки, что ли?» — подумал Борька.

Он распечатал новенькую банку лучшего крема «Эллипс», аккуратно окунул в него щетку и стал с усердием надраивать свои рваные, старые башмаки. Вспотел даже.

Ноги прохожих шли мимо.

— Господи, — зашевелил губами Борька, — пошли хоть кого-нибудь! Для почина! Очень тебя прошу! Ну, что тебе стоит?

На тротуар легла тень. Борька поднял голову. Над ним стояли двое мальчишек. Один высокий и толстый другой — худой и маленький. Ещё ниже Борьки.

— А ну-ка, рыжий, убирайся отсюда, пока тебе шею не намылили! — сказал маленький.

Борька не знал его. А толстого знал. Толстого дразнили Ноздрей. У Борьки с Ноздрей были старые счеты. Он жил через двор. Торговал спичками и папиросами. Это он кричал каждое утро на всю улицу пронзительным, противным голосом: