Страница 7 из 10
Грязь была рядом, и он поторопился вымазать ею макушку, затылок, спину… Только после этого Четыре Уха сообразил, что мог бы просто упасть спиною в Водопой и поерзать там. Это ведь когда в одну из оставшихся от Озера таких вот луж бросается сразу много заедаемых клопами, каждому вместо воды достается вязкая жижа. А здесь и сейчас Четыре Уха один. И умирать он собирается не в гнезде (слишком устал он, чтобы с гнездом возиться), а прямо на бесклопной земле, так что грязью можно было вообще не мазаться.
Когда умная мысль придумывается слишком поздно, это гораздо хуже, чем если бы она не придумывалась вообще. Потому что делается очень обидно.
Теперь-то уж, чем переделывать все по-правильному, быстрей было дождаться проку от набитой под чешую грязи. Быстрей, но не легче.
Грязь ведь не помогает сразу, сразу от нее только хуже: клопы, которые уже успели залезть глубоко под чешую, начинают кусаться пуще прежнего – наверное, уже не от голода, а от возмущения. Вскоре-то они умрут насовсем, но до этого «вскоре» нужно еще дотерпеть…
Так вот, когда Четыре Уха сделалось хуже всего – и из-за клопов, и из-за обиды на слишком поздно придумавшуюся умную мысль – в довершение всяческих пометностей этой его самой пометной жизни с неба чуть ли не прямо ему на макушку упал большой блестящий Дурак.
Сперва Четыре Уха обрадовался. Когда очень-очень обидно и плохо, очень-очень бы хорошо кого-то убить, даже если этот кто-то всего-навсего глупый Дурак.
Но чуть погодя ему (Четыре Уха, а не Дураку) сделалось еще хуже, чем прежде. Потому, что очень-очень плохо хотеть кого-то убить, но не мочь. А он не мог. Встать, вернуться к костру, взять топор, вернуться к Дураку, размахнуться… На все это не было сил. Пометные клопы так кусались, что сил хватало лишь на бить себя по залепленной грязью чешуе. И выть. И ругаться. А пометный Дурак стоял рядом и таращился своими глазами, огромными, как у пометного вонючего ползуна.
Дураки все пометные, от них всегда одни неприятности.
Никто из Народа Озера уже не помнил, когда вблизи хижин появился первый Дурак. Помнили только, что давно-давно было время, когда Дураки не приходили. А потом вдруг начали приходить. Откуда? Э, да кто же может знать что-нибудь толковое о Дураках?!
Дураки бывали разные. Бывали большие и сильные, а бывали очень большие и очень сильные. Некоторые Дураки только выли, скулили да кашляли, а некоторые умели говорить, но говорили такое, что лучше бы не умели вовсе. Кое-кто из них бывал одет совсем как в обычае у Озерного Народа; иные приходили голыми, в одной своей дурацкой коже; а иные (правда, такие не являлись уже очень-очень давно) поверх одной своей кожи надевали две-три еще более дурацкие.
Впрочем, во всех Дураках всегда бывало одно и то же: глупость. Даже самые сильные из них совершенно не умели своей силой пользоваться. И еще все они бывали уродливы – по-разному, но непременно по-глупому. Если кому-то сломали нос, или откусили несколько пальцев, или если у кого-то на горле случайно вырос мешок – это уродства понятные. Но если вдруг откуда ни возьмись объявляется на Озерном берегу тварь двуногая и двурукая, но вовсе без чешуи, да еще с огромным плоским зубом вместо носа и рта… Ну кто, кроме Дурака, мог бы додуматься жить с таким лицом?!
И еще одно одинаковое было во всех Дураках: неприятности.
Например, тот Дурак с зубом вместо лица (он приходил много-много жизней назад, когда над хижинами Озерного Народа еще не появилась Звезда, Которая Не Как Остальные, Потому Что Висит)… Так вот, тот Зуболицый даже не додумался прятаться или красться; он нахально возник прямо из ниоткуда и не торопясь подошел к мосткам. Охранявшие вход на мостки сами поглупели от такой глупости; они позволили ему живым – даже не раненым! – подойти, усесться и разложить на мостках всякие глупые вещи. Там были какие-то блестящие катышки, и что-то плоское, тоже блестящее, по которому плыли облака и из которого ни с того, ни с сего вдруг кто-нибудь выглядывал, и еще там были разные другие Дурацкие Вещи. Из хижин сразу прибежало много-много всех, и Зуболицый стал говорить. Кажется, он хотел, чтобы Народ Озера взял его Дурацкие Вещи, а взамен отдал бы что-то другое. Он, Зуболицый, был Дурак и поэтому не мог понять: никто не хочет его глупых вещей (кому захочется, чтобы на него выглядывали из плоского и блестящего?!), зато каждый хочет иметь такой зуболицый Дурацкий череп. Все тогда сразу поняли, что если такой череп надеть на палку, то он своим зубом станет показывать, куда дует ветер – смотреть на это будет интересно и весело.
Всем так хотелось череп Зуболицего Дурака, что самого Зуболицего Дурака сразу убили, а потом две или три жизни подряд Озерный Народ беспрерывно дрался за этот череп. Очень-очень многие тогда умерли навсегда. Столькие тогда умерли, что те, которые еще не успели друг друга поубивать, наконец, решили: пускай этот пометный череп будет общий. Его надели на столб в том месте, где Зуболицый сидел, пока еще был жив, но смотреть, как этот самый череп крутит зубом вслед ветру, оказалось не так уж и весело.
Вот какие неприятности бывают от Дураков!
А еще однажды (задолго до гибели мокрых богов, но намного позже прихода Зуболицего) к хижинам подобрались аж два Дурака. Вот ведь как: то, бывало, целых четыре раза по четыре руки жизней и даже дольше не приходил ни один, а в ту жизнь вдруг объявились сразу двое. Они, тогдашние двое, правда, тоже были без чешуи, как и Зуболицый, но были они оба волосатыми; на их безобразных лицах имелись почти настоящие рты и носы; оба они носили набедренные повязки из настоящего (только по-ненормальному чистого) меха… А еще они оба крались к хижинам, почти как умные. Так хорошо крались, что Народ Озера их долго не замечал.
Может быть, Озерный Народ и совсем бы не заметил их, тех Дураков, если бы они сами не заметили один другого. А когда те двое Дураков один другого заметили, они сразу принялись драться. Дрались они так по-дурацки, что смотреть на их драку сбежались все. Те из всех, которые ловили рыбу с берега и с мостков, тоже стали смотреть на дурацкую драку, а о рыбе забыли – поэтому почти вся пойманная рыба убежала обратно в Озеро. Двое из всех тогда раздобыли для своих кровель по голове Дурака; и еще некоторые из Озерного Народа добыли себе головы тех, кто ловил и упустил рыбу; но всякий скажет, что добыть много вкусной рыбы было бы намного лучше, чем добыть несколько голов, две из которых к тому же Дурацкие.
И еще однажды (это уж совсем почти что недавно) пришел огромный рыжий Дурак, который все время скалился. Этот тоже был одет почти как умные (все Дураки, приходившие при Звезде, Которая Висит, бывали одеты почти как умные), и у него был хороший и умный каменный нож. Никто из Народа Озера никогда не делал и не имел ни одного такого умного ножа – такого гладкого и такого острого. Но Дурак, который пришел с этим ножом, был все-таки глупый Дурак.
Он то ли прокрался совсем незамеченным под мостки, то ли появился там вдруг и ниоткуда, как появился когда-то на берегу Зуболицый.
Того рыжего Дурака первыми заметили чмокалки. Они подняли такой крик, что все подумали, будто под хижинами прячется рогатый хрипун или очень страшный грызун. Все схватили оружие, какое подвернулось в руку, и кинулись под мостки. И почти все вай-вай-вай тоже кинулись под мостки, потому что каждая из них услыхала крики чмокалок, но ни одна не поняла, ее это чмокалки кричат, или чужие.
Когда рыжий Дурак увидел вокруг себя весь Озерный Народ с оружием, он испугался. Он схватил одну вай-вай-вай, приставил ей к шее свой умный нож и закричал, что сразу отрежет ей голову, если ему не принесут полную корзину во-он тех разноцветных камушков. Конечно, все стали смеяться над этим самым глупым из всех Дураков. И конечно, все захотели увидеть, как Дурак будет по-дурацки отрезать голову. А он, тот рыжий Дурак, кричал да кричал свои глупости и растерянно вертел головой, словно бы не понимая, отчего Народ Озера смеется.
А потом Кистехвосту это надоело, и он – Кистехвост – метнул в спину рыжему Дураку острогу. Рыжий Дурак почти совсем по-умному прятал свою спину за толстой опорой мостков, но Кистехвост все равно изловчился сразу убить рыжего Дурака.