Страница 43 из 55
— Ну, хорошо, бог с тобой. Допустим, я его не люблю.
— Но тогда для чего, пропади всё пропадом, ты согласилась на его предложение?
— Для смеха.
— Для смеха?
— Вот именно. И я повеселилась от души. Видел бы ты Тяпину физиономию, когда я сообщила ему о помолвке.
Внезапно меня осенило.
— Ха! Это был жест.
— Что?
— Ты обручилась с Гусиком, чтобы досадить Тяпе?
— Да.
— Ну вот, я и говорю. С твоей стороны это был жест.
— Ну, можно и так сказать.
— И я скажу тебе кое-что ещё, чтоб ты знала. Этот твой жест — низкий, подлый трюк, иначе не назовёшь. Мне стыдно за тебя, юная леди.
— Не понимаю, чего ты разбушевался?
Я презрительно скривил нижнюю губу.
— И не поймёшь, потому что женщина. Все вы одинаковы. Слабый пол! Сделаете пакость, а потом мило улыбаетесь, да ещё задираете нос, что напакостили. Вспомни Далилу и Самсона.
— Вот интересно, откуда ты знаешь про Далилу и Самсона?
— Возможно, ты не в курсе, но когда я учился в школе, я выиграл приз за знание Священного Писания.
— Ах да, помню. Огастес упоминал о тебе в своей речи.
— Да, конечно, — торопливо сказал я. Честно признаться, мне совсем не хотелось вспоминать речь Гусика. — Вот я и говорю, вспомни Далилу и Самсона. Обкорнала бедолагу, пока тот спал, а потом хвасталась этим почём зря. Правильно говорят: «О женщины, женщины!»
— Кто?
— В каком смысле «кто»?
— Кто так говорит?
— Ну, вообще. Ужасный пол. Надеюсь, ты это прекратишь?
— Что именно?
— Свою идиотскую помолвку с Гусиком.
— Ни за что на свете.
— И всё для того, чтобы Тяпа глупо выглядел.
— Разве он глупо выглядит?
— Да.
— Так ему и надо.
Я потихоньку начал понимать, что мне, если так можно выразиться, никак не удаётся стронуться с места. Помнится, когда я выиграл тот самый приз за знание Священного Писания, мне пришлось зубрить факты, касающиеся Валаамовой ослицы. По правде говоря, сей час я уже с трудом вспоминаю, в чём там было дело, но у меня осталось общее впечатление, что она, ослица, упиралась ногами, пряла ушами и ни за какие коврижки не соглашалась и шагу сделать. Так вот, у меня возникло такое ощущение, что эта самая ослица и Анжела — близнецы-сёстры. Всё равно что две горошины из одного стручка. Есть такое слово, начинается на «не» — «не»-как-там, «неподат»-что-то, — нет, забыл. Короче, я имею в виду, Анжела заупрямилась, дальше некуда.
— Глупая гусыня, — произнёс я.
Она взьерепенилась.
— Я не глупая гусыня.
— Ты самая настоящая глупая гусыня и сама об этом знаешь.
— Ничего подобного я не знаю.
— Губишь Тяпину жизнь, губишь Гусикову жизнь, и всё ради сведения дешёвых счётов.
— Тебя это не касается.
Я не мог не воспользоваться предоставленной мне лазейкой.
— То есть как не касается? Думаешь, я стану спокойно смотреть, как ты губишь две жизни, с которыми я учился в школе? Ха! Кроме того, ты влюблена в Тяпу по уши.
— Неправда!
— Да ну? Кому ты это говоришь? Если б мне платили по фунту каждый раз, когда ты смотрела на него с немым обожанием во взоре, я давно бы стал мультимиллионером.
Она посмотрела на меня, но отнюдь не с немым обожанием во взоре.
— Послушай, оставь меня в покое. Сходи, проветрись.
Я встал и выпрямился во весь рост.
— Ты права, — с достоинством произнёс я. — После разговора с тобой мне просто необходимо проветриться. Я ухожу, потому что сказал всё, что хотел сказать.
— Слава богу.
— Позволь мне только добавить:
— Не позволю.
— Прекрасно, — холодно бросил я. — В таком случае счастливо оставаться.
Я надеялся, мои последние слова, если вы меня понимаете, уколют её, лучше некуда.
Когда я покинул беседку, моё настроение можно было определить двумя прилагательными: «унылое» и «угрюмое». Не стану скрывать, я ожидал от нашей беседы совсем других результатов.
По правде говоря, поведение Анжелы меня потрясло. Странно, но факт: никто даже не задумывается, сколько вредности скрывается в женщине, если у неё что-то не получается в любви. Мы с Анжелой постоянно общались с той поры, когда я ещё бегал в коротеньких штанишках, а она шепелявила по причине отсутствия передних зубов, но я никогда не предполагал, что она способна на такое злостное коварство. Я всегда считал свою кузину простой, милой, доброй, одним словом, классной девчонкой, которая и мухи не обидит.
А сейчас она бессердечно смеялась (по крайней мере тот смех, что я слышал, нельзя было не назвать бессердечным), словно была хитрой, расчётливой светской львицей и потирала руки от удовольствия, преждевременно сводя Типу в могилу.
Я говорил и буду говорить, что все девицы немного чокнутые. Прав был Киплинг, что не доверял особям женского пола.
Сами понимаете, в данных обстоятельствах мне не оставалось ничего другого, как пойти в столовую, чтобы подзаправиться холодными закусками, о которых говорил Дживз. После тяжёлого разговора с Анжелой мне просто необходимо было перекусить. Правду говорят, что от всех переживаний лучшее средство — кусок мяса или ломоть ветчины, восстанавливающие жизненные силы.
Не успел я переступить порог столовой, как увидел тётю Делию, с аппетитом уплетавшую лососину под майонезом.
Честно признаться, я смутился и пробормотал что то вроде: «Э-э-э, гм-мм». Если помните, последний раз, когда мы находились с тётушкой tete-a-tete, она посоветовала мне утопиться в пруду, а я не был уверен, что сейчас её отношение ко мне изменилось.
К счастью, у тёти Делии было прекрасное настроение. Вы не можете себе представить, какое огромное облегчение я испытал, когда увидел, как она приветливо помахала мне вилкой.
— Привет, оболтус, — добродушно сказала она. — Так и знала, что долго ждать тебя не придётся. Где еда, там и ты. Отведай лососинки. Пальчики оближешь.
— Анатоль? — спросил я.
— Нет, он всё ещё в постели. Но на судомойку напал стих. До неё внезапно дошло, что она готовит не для стервятников в пустыне, и ей удалось состряпать нечто вполне съедобное. Я так и думала, что с этой девочкой не всё потеряно, и от души желаю ей повеселиться на танцах.
Я положил себе порцию лососины, и мы принялись непринужденно болтать, обсуждая бал для слуг у Стречли-Баддов и гадая, как будет выглядеть Сеппингз, дворецкий, танцуя румбу.
Я дочистил свою тарелку и подумывал, не взять ли мне добавки, когда речь зашла о Гусике. По правде говоря, вспоминая события в Маркет-Снодсбери, я ожидал, что тётя Делия заведёт разговор на эту тему раньше, а когда она начала высказываться, я понял, что ей ничего не известно о помолвке Анжелы.
— Я хотела поговорить с тобой, Берти, — произнесла она, жуя фруктовый салат, — о твоём Бутыльке.
— Ноттле.
— Он Бутылёк, ещё раз Бутылёк, и никем, кроме Бутылька, быть не может. После представления, которое он устроил днём, я всегда буду думать о нём, как о Бутыльке. Так вот, если его увидишь, передай от моего имени, что он порадовал сердце пожилой женщины и сделал её очень, очень счастливой. За исключением одного случая, когда викарий споткнулся о собственный шнурок и грохнулся с кафедральной лестницы, у меня не было в жизни более сладостной минуты, чем когда добрый старый Бутылёк внезапно начал проходиться по Тому. Я считаю, у твоего друга есть вкус. Его речь удалась на славу.
Как вы понимаете, я не совсем мог с ней согласиться.
— Публично полоскать моё имя:
— От этого я пришла в восторг во вторую очередь. Здорово он тебя отчихвостил. Признайся, Берти, ты сжульничал, когда получил приз за своё Священное Писание?
— Естественно, нет. Я трудился в поте лица и не покладая рук.
— А как насчет пессимизма? Ты у нас пессимист, Берти?
Я хотел ответить ей, что события в Бринкли-корте постепенно превращают меня в пессимиста, но вместо этого просто сказал, что таковым не являюсь.
— Замечательно. Никогда не будь пессимистом, Берти. Всё к лучшему в этом лучшем из миров. Жизнь пройти, не поле перейти. Без труда не выловишь рыбку из пруда. Семь раз отмерь, один отрежь. Не плюй в колодец, вылетит, не поймаешь: Попробуй салат. Очень вкусный.