Полный порядок, Дживз!

— Перестань, Гусик. Не принимай ты всё так близко к сердцу. Уверяю тебя, вручать призы до смешного просто.

— До смешного просто? Да знаешь ли ты, что я дни и ночи напролёт только и думаю о своём выступлении, но кроме того, что я не собираюсь произносить долгих речей, в голову мне ничего не лезет? С кем угодно могу поспорить, моя речь не будет долгой. К гадалке не ходи, моя речь будет, короче не придумаешь. О чём, прах побери, мне говорить, Берти? Что вообще говорят, когда вручают призы?

Я нахмурился. По идее, мне надлежало быть крупным авторитетом в этом вопросе, ведь как-то раз я выиграл приз за знание Священного Писания, но мои воспоминания о том дне, как вы понимаете, были весьма смутными. Затем сквозь туман выплыла одна фраза.

— Надо сказать, что важна не победа, а участие.

— Почему?

— Ну, так полагается. Неплохо звучит, и всё такое.

— Я тебя о другом спрашиваю. Почему победа не важна?

— Вот чего не знаю, того не знаю. Но все шишки утверждают, что главное участие.

— Да, но что это может значить?

— Должно быть, они хотят подсластить пилюлю тем, кто не выиграл призов.

— Какое мне до них дело? Меня волнуют шалопаи, которые выиграли призы и выйдут за ними на сцену. А вдруг они начнут корчить мне рожи?

— Не начнут.

— Почём ты знаешь? Может, это их заветное желание. А если: Берти, хочешь, скажу тебе одну вещь?

— Какую?

— У меня руки чешутся последовать твоему совету и пропустить пару рюмок.

Я загадочно улыбнулся. Бедолага даже не догадывался, о чём я думал.

— Брось, Гусик, всё будет хорошо.

Он опять разволновался.

— Почём ты знаешь? Как пить дать, я собьюсь.

— Глупости.

— Или уроню приз.

— Чепуха.

— Или ещё что-нибудь. Нутром чувствую, добром это не кончится. Со мной такое произойдёт, что меня обсмеют с головы до ног, и это так же верно, как то, что я Огастес Финк-Ноттль. Я буквально слышу, как они смеются. Словно шакалы: Берти!

— Я здесь, старина.

— Помнишь школу, в которой мы учились перед поступлением в Итон?

— Конечно. Я выиграл там приз за знание Священного Писания.

— При чём тут твой приз? Твой приз меня не волнует. Ты не забыл, что случилась с Бошером?

Нет, я не забыл и никогда не забуду одно из самых ярких воспоминаний моей юности.

— Генерал-майор сэр Уилфред Бошер, — каким-то безжизненным, тусклым голосам продолжал Гусик, — приехал к нам в школу, чтобы вручать призы. Он уронил книгу на пол. Он наклонился, чтобы её поднять. И его брюки лопнули по шву сзади.

— Как мы взревели!

Лицо Гусика перекосилось.

— Мы вели себя гадостно! Маленькие пакостники! Вместо того, чтобы хранить молчание и сделать вид, что ничего не заметили, мы вопили и орали от восторга, как резаные. И я громче всех. Берти, со мной произойдёт то же самое, что с генерал-майором сэром Уилфредом Бошером. Бог меня покарает за то, что я над ним смеялся.

— Гусик, прекрати. Не лопнут твои брюки.

— Почём ты знаешь? Чем я лучше других? У генерала Бошера был прекрасный послужной список, он воевал на северо-западном фронте в Индии, а брюки у него всё же лопнули. Помяни моё слово, Берти, моя песенка спета. И не спорь, я знаю, что говорю. Не понимаю, как у тебя язык повернулся сказать, что ты принёс мне хорошие вести. Вот если б ты сообщил, что в классической средней школе свирепствует бубонная чума и ученикам прописан строгий постельный режим, тогда я обрадовался бы.

Сами понимаете, у бедолаги совсем крыша поехала. Я решил отвлечь его от чёрных мыслей и для начала мягко положил руку ему на плечо. Он её скинул. Я вновь положил руку ему на плечо, и он опять её скинул. Я поднял руку в третий раз, но он отскочил в сторону и раздражённо спросил, не вообразил ли я себя костоправом.

Вообще-то, ему следовало вести себя повежливее, но я сделал скидку на его полуобморочное состояние и напомнил себе, что после ленча Гусик станет совсем другим человеком.

— Когда я сказал, что принёс тебе хорошие вести, старина, я имел в виду Медлин Бассет.

Плечи у него поникли, а вместо лихорадочного блеска в глазах появилось тоскливое выражение, совсем как у изголодавшейся собаки.

— Ты не мог принести мне хороших вестей о Медлин. Я опозорился перед ней окончательно и бесповоротно.

— Вовсе нет. Приударь за ней ещё раз, и я гарантирую тебе успех.

И, стараясь говорить кратко, я в нескольких словах рассказал ему, что произошло между мной и Медлин Бассет минувшим вечером.

— От тебя требуется только одно, — заключил я. — Назначь ей свидание. Она в тебе душн не чает. Спит и видит, как бы выскочить за тебя замуж.

Он покачал головой.

— Нет.

— Что?!

— Безнадёжно.

— В каком смысле безнадёжно?

— У меня ничего не получится.

— Но я только что сказал тебе, она сама:

— Это не имеет значения. Может, когда-то она меня любила. Но вчера я убил её любовь.

— Не выдумывай. Ничего ты не убил.

— Нет, убил. Теперь она меня презирает.

— Даже не надейся. Она прекрасно понимает, что ты струсил.

— И если я попытаюсь объясниться ещё раз, опять струшу. Ничего не выйдет, Берти. Я жалкая, никчёмная личность. Я слаб и нерешителен. Природа так меня сотворила, что я мухи не могу обидеть.

— Муха здесь ни при чём. При чём здесь муха? От тебя требуется:

— Да, я знаю. Но у меня ничего не получится. Я поставил на себе крест. Всё отменяется. Глупо рисковать, заранее зная, что потерпишь фиаско, а второй раз я этого не переживу. Тебе легко говорить, чтобы я за ней приударил, но ты даже представить себе не можешь, что это для меня значит. Тебе никогда не приходилось объясняться девушке в любви, а затем, вместо того, чтобы сделать предложение, рассказать ей о похожих на плюмаж наружных жабрах у детёнышей тритонов. Нет, хватит. Я смирился. Всё кончено. А сейчас, Берти, будь человеком, исчезни. Мне надо сочинить речь. Я не могу сочинять речь, когда ты торчишь рядом. Если хочешь торчать рядом, по крайней мере расскажи мне парочку анекдотов. Парочка анекдотов хоть немного утихомирит этих лоботрясов.

— Слышал о:

— Нет, ты не понял. Мне не нужны твои сальные анекдоты из курительной комнаты «Трутня». Я хочу рассказать что-нибудь чистое, свежее, чтобы им легче жилось на свете. Не то чтобы я особо переживал, как им будет житься, пусть они все подавятся, но так принято.

— Недавно мне рассказали о парне, точно не помню, но он храпел и мешал спать соседям, а заканчивался анекдот так: «А всё аденоиды. Носоглотка его заносоглотила».

Гусик устало махнул рукой.

— И ты хочешь, чтобы я вставил твой анекдот в речь, которую я произнесу перед аудиторией мальчишек, у половины которых аденоиды, а у другой половины больные горла? Прах побери, меня закидают тухлыми яйцами. Уйди, Берти. Оставь меня в покое. Больше я тебя ни о чём не прошу. Сгинь: Леди и джентльмены, я не собираюсь произносить долгих речей по столь торжественному случаю:

Можете мне поверить, покинув Гусика Финк-Ноттля, Вустер предался размышлениям и в первую очередь поздравил себя с тем, что у него хватило ума сделать все необходимые приготовления и теперь ему, образно говоря, оставалось лишь нажать кнопку, чтобы запустить механизм в действие.

Если вы меня понимаете, я до сих пор надеялся, что, сообщив Гусику о любви Медлин Бассет, мне удастся поднять ему настроение и нужда в стимулирующих напитках отпадёт сама собой. Надеюсь, не надо объяснять, что мне вовсе не хотелось мотаться взад-вперёд по Бринкли-корту с кружкой апельсинового сока.

Однако теперь и ежу было ясно, что мне необходимо привести свой план в исполнение. Жуткое, как я его называю, состояние, в котором пребывал Гусик, требовало принятия срочных и решительных мер. Бедолага был совсем сломлен, и поэтому я, не медля ни секунды, отправился в буфетную, подождал, пока дворецкий испарится по каким-то своим делам, и стащил кружку с полки. Стараясь не попасться никому на глаза, я крадучись поднялся по лестнице и шмыгнул к себе в комнату. А в комнате я первым делом увидел Дживза, копавшегося в моей одежде.