Страница 89 из 118
Я, не глядя на него, прошел к крыльцу и подобрал кинжал. Володя впихивал бесчувственного Мишку в кабину. Люди с противоположной стороны улицы тихо смотрели на эту сцену. Со стороны это, наверное, выглядело забавно, но они не смеялись. Может быть, привыкли. Я встал перед Володей и сказал нарочито негромко:
— Хватит, поехали.
— Ну, что ты, Борис, — горячо заговорил Володя. — Там выпивка осталась, закуска. Пошли, не пропадать же деньгам.
— Хватит, поехали, — сказал я. Рядом с Володей появился откуда-то паренек в возрасте Мишки с серьезным лицом. Он стоял и слушал. Чем-то он показался мне симпатичным, но я тут же забыл о нем.
— Боря, в самом деле, пойдем немножко поедим, — быстро заговорил Юра. — Ну Мишка перехватил, ну пусть лежит.
— Ладно, — сказал я. — Идите доедайте. Но смотри, Юрка, я на тебя рассчитываю…
— Ну, спрашиваешь! Ясное дело, ты же меня знаешь…
— Эх, Борька! — завопил Володя. — Хороший ты человек. Ну пошли выпьем, не обижай!
— Иди, иди, — сказал я сдерживаясь. Я лопался от злости, но ничего не мог поделать. Не умел. Они были сильнее меня, и им было наплевать на всё.
Я снова уселся в машину. Мне было стыдно этих простых грязноватых людей на улице. Наши машины были с московским номером,[26] я был в очках и, несмотря на небритую морду, ватник и сапоги, несомненно выглядел интеллигентом. Цивилизация. Сволочи. Серьезный парень возился с Мишкой в кабине рядом. Я искоса на поглядел на него. Он укладывал Мишку поудобнее. Я понял, чем он мне понравился — он был трезвый.
— Я Мишкин приятель, — сказал он. — Я поеду с вами, помогу вам разобрать лагерь и вообще хочется посмотреть как и что.
— Ладно, — сказал я угрюмо. Я посмотрел на часы, было половина третьего.
К отрывкам из дневника прилагается страница, пожелтевшая от времени, заполненная карандашными записями:
Всю последнюю неделю шел дождь. Он начинался утром и моросил весь день. Все было мокрое и холодное. Под сапогами хлюпала мокрая земля. Мы сидели в палатках над примусами.
По-моему, многие считают, что в экспедиции самое страшное — это разнообразные опасности. Например, в горах — пропасти, грозы, дикие звери.
Юра, весело напевая, тронул машину, и я оглянулся на лагерь. Бедный Тишуй все стоял у палатки — нелепый и длинный, непонятно на кого похожий в грязных штанах и в ватном жилете. На голове у него была ушанка с оттопыренным ухом, а сапоги были сырые от мокрой травы. Он увидел, что я смотрю на него и жалостно заулыбался и помахал рукой. Я тоже помахал ему и отвернулся. Машина с ревом катилась под гору, по черной колее, которую мы наездили здесь среди травы за месяц. Колея была очень черная и грязная. Вокруг тихо стояли розовые и черно-синие горы, солнце было еще низко, и все вокруг было сырое после ночного дождя и всех дождей, которые так надоели за последние дни.
— Сыро все-таки, — сказал я.
— Ничего, — бодро сказал Юра. Он сказал, правда, не «ничего», а гораздо крепче, но я его отлично понял. У него был очень богатый лексикон, но этот лексикон не годится для любого уха. Я-то к этому привык быстро, но я знаю людей, которые никогда не смогли бы привыкнуть.
— Нам такие дороги раз плюнуть, — заявил Юра.
Черновик представляет собой компьютерную распечатку, страницы не пронумерованы, названия и эпиграфов в нем нет, в конце текста стоит дата: 20.04.2002.
Чистовик (также компьютерная распечатка) — уже с названием и эпиграфами, 161 пронумерованная страница, в конце дата: 16.05.2002. Это не вполне чистовик (как известно, в издании приведена другая дата: 3.10.2002), хотя отличается он от опубликованного варианта минимально, в основном финалом, где присутствуют еще отрывки из черновика, позже перенесенные в текст ранее или убранные вообще.
Крупные изменения в черновом тексте (отсутствие или наличие каких-либо отрывков, перенесение частей текста в другие места) приведены ниже.
Во время работы над черновиком уточняется прозвище одного из испытуемых на продление жизни: Сынуля в черновике назывался Профессором и барином. И вместо «Не знаю уж, чей он там был сынуля» в черновике сообщается: «Похоже, он и был профессор». И заголовок «лирического отступления № 3» — не «Главврач, папаша Сынули», а «Главврач, отец Профессора». В повествовании позже появляется еще один Профессор — Интеллигент, вероятно, поэтому первый Профессор был заменен Сынулей, ибо в таком сложном мозаичном повествовании с использованием то имен, то прозвищ дотошный читатель вполне мог себе вообразить, что Интеллигент и является тем самым испытуемым.
Появляется еще одна подсказка читателю: в черновике страхагент не картавил. Соответственно, и Большой Начальник крича на Главного, обзывает его не «говном еврейским», а «говном фашистским».
Позже появляется еще одна подсказка — и в легендах о смертоубийствах, и после воздействия Ядозуба пахло горелой бумагой.
Меняют названия девятая глава: «Роберт, Вадим и Эль-де-през» на «Закрытый перелом», одиннадцатая: «Начинай прямо сейчас» на «Совершенно нет времени».
Отсутствует в черновике рассказ о посещениях сэнсея Академиком и их разговоры о марках. Академик вообще не упоминается в черновике, а диалог о марках:
Тенгиз утверждает, что они оба — знатоки. Возможно. Во всяком случае, я в их разговорах не понимаю абсолютно ничего.
— Это безводные?
— Нет, с водой.
— Горизонталки?
— Три горизонталки, а не вырезке — вертикалка.
Угу. Хорошая калоша… Тройка. Это Кронштадт, кажется? Жалко, что смазана.
— Уж какая есть. Не я ставил.
— А крупнозубых у него нет?
— Есть единичка, чистая, в квартблоке.
— А пятерки нет?
— Гашеная. Штрайф из трех…
И так далее.
В черновике происходит между сэнсеем и его сыном. В чистовике вместо этого разговора идет рассказ о часах: «Но главным образом, он (я имею в виду — сын) давно и безуспешно охотится за Тенгизовыми старинными часами. С ума сходит по этим часам, с каждым приездом предлагает за них все больше и на ломаном своем русском (каша во рту) умоляет папочку (Daddy) помочь Тенгиза уговорить. Daddy вежливо уклоняется, Тенгиз — тоже, и через полгода все повторяется сначала. Кроме этих часов, по-моему, ничто с сыном его не связывает. Чужие, вежливо безразличные друг к другу люди».
Лирическое отступление № 4 «Чия-то дочь» в окончательном варианте расположено после пятой главы. При правке его планировалось поместить после четвертой главы, а вот в черновике его вообще нет, а рассказ о «Злобной Девчонке» идет в самом конце повествования.
Отсутствует в черновике мнение (диагноз) сэнсея о своих учениках, этот отрывок появляется только в чистовике:
Он ткнул окурком в блюдечко — с ненавистью, словно это был глаз заклятого врага.
— Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы — остановились. Вы стоите. В позе. Или — лежите. Вы сделались отвратительно самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ — даже самые недовольные из вас…
Тенгиз рассказывает Ольге о Ядозубе. В черновике было просто: «он всех нас ненавидит». Но чтобы разграничить неприятие людей Тенгиза и Ядозуба, Автор вставляет в диалог:
— Ну и что? Ты тоже всех ненавидишь.
— Неправда. Меня просто тошнит иногда. А вот он — да — ненавидит.
И чуть позже опять же правится состояние Тенгиза: «заряженный мучительной ненавистью, как несытый дьявол» на «заряженный мучительным отвращением к себе и ко всему этому миру».
Отсутствует в черновике «Лирическое отступление № 5. Отец Ядозуба, или Большие дети — большие неприятности».
«Лирическое отступление № 6. Жизнь продолжается». Этот текст складывается из нескольких частей, разнесенных в черновике в разные места. Переносится из главы «Ночь патриарха» рассказ Винчестера о супруге сэнсея:
26
Опознать московский номер было очень просто: к концу 50-х все московские машины, даже грузовики, имели только один номерной знак, сзади, причем белым по черному. А по всей стране знаки (спереди и сзади) были черным по желтому. (Номерные знаки единого образца — стандарт 1959 г. — внедрялись несколько лет.) — В. Д.