Второе апреля

Я как-то смотрел небольшой документальный фильм об уральских кузнецах. Если бы прочесть дикторский текст глазами, наверное, он показался бы вполне пристойным. Но в кино он звучал совершенно кощунственно. Потому что происходившее на экране жестоко разоблачало пустоту трескучих фраз, которые торжественно произносил диктор.

Люди на экране работали в труднейшем цехе, у жародышащих прессов. Их лица были напряженны и прекрасны. А диктор болтал что-то вроде: «Трудовая честь — главное в жизни Ивана Ивановича». И было мучительно неловко, будто и зрители были причастны к этому действу.

Вспомним ярость Маяковского, когда при нем какой-то фертик читал рабочим «призывные» стихи:

Знакомый инженер в некотором смущении пересказал мне свой разговор с гостем, деловым человеком из Праги.

— У вас повсюду так много надписей, — осторожно заметил чех. — Я, по пражской привычке, читаю все. И, простите, часто не могу понять, для чего они.

На той же стройке большой химии я познакомился с милым печальным старичком. Он, собственно, уже несколько лет на пенсии. Но каждую весну его, ради всего святого, умоляют поработать. Потому что он совершенно незаменим в одном деле.

Дело это поразительно и фантастично. Оно сродни разве что ремеслу двух героев Рабле, которые стерегли луну от волков. Этот старичок — мастер сочинять правдоподобные заявки.

Что сие значит? А вот что. Составление заявок по техснабжению на будущий год должно быть закончено во втором квартале текущего. Позже их уже не принимают. Тут порядок железный. Заявки должны быть абсолютно точными, подкрепленными цифрами и чертежами. Чтоб лишний болтик не пролетел!

Но...

...Значительная часть проектов, по которым будет вестись стройка в будущем году, еще даже не получена. Заказчик — химкомбинат — пока еще и сам не знает, что там потребуется. Он это может узнать только в третьем квартале. Не раньше.

А заявки надо сдать во втором. Не позже! Порядок, как я уже сказал, железный. И — выхода нет — заявки сочиняются. Вот тут-то нужен человек с опытом и фантазией, который мог бы придать этим пустым бумажкам видимость подлинных. Чтоб он составлял их технически грамотно, без особых, бьющих в глаза нелепостей. Ведь все будет дотошно проверяться «наверху» (хотя и там, конечно, твердо знают, что это развесистая клюква, не могут не знать).

Старичок стесняется своего мастерства. Но ведь это единственный способ спасти родную стройку. А он ее любит, он здесь проработал семнадцать лет.

Есть у нас учреждения, где пустые слова, так сказать, входят в правила игры.

Как оно бывает... Едва на трибуну собрания забирается какой-нибудь болтун, словно сотни выключателей разом щелкают. Люди — опыт, увы, большой! — сразу определяют, чего ждать от оратора, и привычно отключаются, перестают слушать, занимаются своими разговорами и размышлениями. Но почему они не гонят пустобреха с трибуны? Притерпелись? Думают, так полагается? Почему мы вообще терпим такое и не требуем сразу: говори дело или уходи? Почему мы не спрашиваем по всей строгости за слово, сказанное и напечатанное? Почему не докапываемся в каждом случае, что стоит за пустословием, вместо чего оно?

Тут нужна нетерпимость! Тут нужна «травля негодного», о которой писал Ленин. Необходимо воспитывать уважение к слову.

Объявлена беспощадная война очковтирателям — виновникам подделок и приписок. Так давайте условимся: очковтиратели и те, кто произносит и пишет, кто вызывает к жизни и пускает в обращение слова с виду иногда весьма правильные, но по сути пустые. К тому же за этими словами очень часто прячутся глупость или безделье, ханжество, подлость, равнодушие к людям или моральная спекуляция.

Пустота эта не пуста. Она вошла в обиход в те времена, когда пустыми словами мостились непроезжие дороги и маскировались пропасти. XX съезд вернул вес и силу многим дорогим для нас словам. И это одна из самых важных примет времени.

На банковских билетах написано: «Обеспечиваются золотом, драгоценными металлами и прочими активами...»

А слова... Каждое наше слово должно быть обеспечено мыслью и делом. Иначе нельзя.

Сегодня побеждает здравый смысл. Будем же верны времени!

ЦЕНА СЛОВА

После опубликования статьи я получил великое множество писем...

Авторы их страстно ратуют за решительную непримиримость к болтовне, прикрывающей бездумие, бесчувствие и безделье. Разрыв между словом и делом нетерпим, говорят они. Мы все в ответе перед своей совестью за то, чтобы каждое слово было настоящим.

Вот одно из писем:

«Дорогие товарищи! Я прочитала в «Литературной газете» статью «Обеспечено мыслью и делом». Горячо желаю газете продолжать борьбу с пустословием. Оно у нас всюду развелось в больших размерах и для некоторых работников почти полностью заменяет какую-либо работу.

В конце августа в Ростове-на-Дону спешно собрали большую группу учителей (городских) и предложили им немедленно выехать в районы области для пропагандистской работы по сельскому хозяйству. Когда мы возразили, что не все из нас видели, как «растет пшено», нам ответили, что это и не нужно, и перед самым отъездом вручили заготовленный текст — блестящий образец громких слов, призывов и цифр, в которых мы, «лекторы», абсолютно ничего не понимали. Поехать нас обязали, но выступать с данным нам текстом многие не решились: стыдно было перед колхозниками. Мы заменили его, насколько смогли, сообщением о международном положении и новом полете в космос. И нам, и председателям, и парторгам колхозов было совершенно ясно, что это широко организованное, оплаченное пустословие было задумано с единственной целью: поставить «галочку» о проведенной «пропагандистской работе». Что могла дать такая «пропаганда»?

Производителей пустых слов много, без них не обходится ни совещание, ни конференция, ни собрание. Их действительно никто никогда не слушает, но никто никогда и не останавливает, потому что это вошло в обычай, в норму. Сколько времени пропадает напрасно, сколько по-настоящему дельных предложений останутся невысказанными из-за бесконечного потока ненужных слов!..

Н. Киселева Ростов-на-Дону, школа 59».

Я хочу процитировать еще несколько писем.

«Разрыв между словом и делом приносит грандиозный материальный ущерб народу», — пишет В. Соловьев из Ленинграда. И как бы в подкрепление этой резкой его формулировки А. Ландо из Запорожья рассказывает:

«Я хорошо помню, как несколько лет назад руководство завода, который не выполнял и по ряду причин никак не мог выполнить план, брало встречные повышенные обязательства. Они «серьезно» обсуждались, под ними собирали подписи «четырехугольника» завода и передовиков производства, они превращались в закон. Бумажный закон. По нему корректировали графики, его требовали довести до каждого рабочего, вывешивали «молнии-призывы». Завод же вновь выполнял план на 50-60 процентов, а на будущий месяц снова брали обязательства на 105 процентов. Мерзкое издевательство над соцсоревнованием. Лотерея вертелась. В цехах срочно дописывались в график освоения аннулированные конструктором детали — мертвые души — и сейчас же закрашивались в цвет освоенных».

Дело тут в душевной коррозии, угрожающей многим. Ведь вывешивая график, ратуя за него или даже молчаливо осуждая эту бумажку к порядочные люди как бы признают допустимость, легальность, терпимость в известных условиях фальши, пустословия, а проще говоря, самой наглой брехни.

Автор письма из Запорожья пытается докопаться до корней этой истории:

«Одной из основных причин появления руководителя-краснобая является и некоторое несоответствие между его правами и обязанностями, несоответствие между занимаемой должностью и той ответственностью, которую он в силах на себя взять. Люди ждут от него, как от руководителя, многого, а он (то ли потому, что не уполномочен, то ли потому, что не научен или привык все согласовывать по инстанциям) не может дать этого ожидаемого многого. И вот, вольно или невольно, о я прикрывает свою беспомощность громкими или негромкими, но словами. Словами-пустышками, а не делом. Он не уполномочен делать, но болтать уполномочен».