Второе апреля

Река Ишим. Теперь уже ясно, как ехать. Дело за малым: выбраться надо. По льду не прорвешься. У нас одного такого, который прорывался, уже похоронили. Надо выползти на берег своими силами. Дожидаться помощи было нельзя. То есть, вообще-то говоря, можно: еда была, шубы теплые, ватные штаны, валенки. Но не имеем права: совхоз же от нас зависит. В общем, я первый раз в жизни почувствовал свою власть и от нее был как пьяный До сих пор мне помогали, помогали, а я никому. А тут пришел мой случай!

Разобьюсь, думаю, в лепешку, а сделаю. То есть, думаю, если разобьюсь, то именно не сделаю. Надо мне не разбиться.

Заместитель директора влез в кабину.

«Давай, — говорит, — вместе, так мне спокойнее».

Но я ему велел сойти.

«Не включу, пока не сойдете».

Даю заднюю скорость. Нет! Гусеницы буксуют, и мой «С-30» медленно и страшно сползает вниз. Еще одна такая проба, и вполне можно загреметь.

Но делать нечего. Опять дал третью заднюю скорость. Трактор немного подался вверх и опять сполз. И вот так раз двадцать повторяли маневр. У меня уже в висках молоточки бьют, снял по глупости шапку, голова совершенно мокрая, как из бани. Посидел, подышал. Еще раз рванул и чувствую: выкарабкался.

Вылез из кабины, вижу, пурга почти совсем стихла. Руки у меня дрожат. Только с третьей спички закурил и тому дал огонька.

«Порядок?» — спрашивает.

«Порядок», — отвечаю.

А тот говорит:

«Вот. Парень ты вроде подходящий».

Больше мы не плутали. В середине дня доехали до Есиля. Настроение прекрасное. Вполне понятно. Прицеп наш уже две недели стоял во дворе базы — грузи и поезжай. Но тут выясняется, что в рыжеусовых бумагах что-то недооформлено, и продуктов нам не дают.

«Тут, — говорят, — замешаны большие суммы, нельзя, не по форме. Если б по форме, мы б с дорогой душой, мы ж тоже целинники, понимаем и чувствуем».

До конца рабочего дня всего полтора часа оставалось. Ну, туда-сюда, к властям, чуть глотки им не порвали, но взяли-таки продукты. И сразу в обратный путь, и все сначала. Но, конечно, уже легче было. И дорогу мы не теряли, и пурги не было. Привезли к утру все, что положено, и завалились спать, как подстреленные. Вот он весь, целинный эпизод.

Во время той поездки Микола застудил голову. Очень болела голова, прямо раскалывалась. Фельдшер дал пирамидон — не помогло. Микола стал хуже видеть: все предметы, даже ближние, утратили четкость. Врач в Есиле сказал: «Немедленно переменить климат» — и написал бумажку.

Все-таки он кое-что на целине успел сделать: два совхоза строил, возил людям дрова, стройматериалы и продукты. Выходит, не зря тут жил. Все-таки не так обидно.

Вернулся в Мироновку. Стал работать на экскаваторе. Потом не смог. Ослеп, видел только светлые пятна, когда глядел на лампочку или на окно. Мать совсем растерялась от горя, весь день сидит плачет. И он, честно говоря, все проклял: и целину, и буран, и себя, и Козлова, что нашел мать для таких мучений.

Но некоторым людям в Мироновке было не все равно и даже важно, как там Илик. Девчата, которых он едва помнил по старому, доцелинному времени, приходили к нему по очереди читать вслух книжки. И каждая — даже смешно — осведомлялась: «Как закалялась сталь» Островского читал?» Они все считали, что именно это должно помочь. Но, честно говоря, не очень помогало... «Жизнь дается человеку только один раз» — и т. д.

Но черно было у Миколы на душе.

Когда он вечером сидел на лавочке перед домом, непременно кто-нибудь подсаживался, а он всех гнал от себя, утешителей. И вот однажды комсорг ГРЭС, которого он считал пустозвоном, пришел к нему и сказал:

— Я наводил справки. В области есть специалист, доктор Робинзон. Надо тебе ехать. Мы тебя сами отвезем.

Специалист ничего не обещал. Но сказал:

— Будем надеяться.

Миколе долгие месяцы делали уколы, еще что-то он принимал вовнутрь. Зрение стало улучшаться. Прописали ему очки, через полгода — другие, послабее. Теперь вот — эти носит — минус шесть с половиной. Уже ничего.

Вместе с Козловым и другими мироновскими переехал на новую ГРЭС. Опять настроение было приподнятое: ничего нет, начинай все на голом месте...

Ну, работал он, в общем, нормально, больших перевыполнений не показывал, особых талантов не проявлял. Но одно дело ему, безусловно, зачтется.

Пришли на ГРЭС детдомовские, большая компания. Ребята — оторви да брось! В первый день мастера матом стегнули, потом из кладовой ватники сперли...

Наконец будят Миколу среди ночи, говорят, пьяные хлопцы в женское общежитие лезут. А девчата в одних рубашках. Паника, визг.

Прибежал в общежитие, там уже комсомольский патруль, не знает, что делать. Славка Долгушин со зверским лицом бегает по коридору и размахивает финкой: «Не подходи!» Знакомая картина.

Микола, конечно, прыгнул на Славку — очки очками, а прошлая квалификация осталась, — заломил руки, забрал нож. Остальные сбежали.

— Пойдем, — сказал Славке.

— В милицию?

— Нет, ко мне. Я тебе устрою художественную часть.

До двух часов просидели. Все беседовали. Наверное, Микола с точки зрения педагогики действовал неправильно. Он попросту сказал этому Славке:

— Разве ты блатной? Ты сявка! Вот я действительно был блатной и то пришел к убеждению...

И объяснил, к какому он пришел убеждению.

Славка — свое, Микола — свое! На том и разошлись.

Славкина компания работала в Металломонтаже. Микола стал зачем-то ходить на их участок. И приручил хлопцев.

— Наш комсорг знаешь какой блатной парень, он в тюрьме три раза сидел! — почтительно говорили эти дураки.

Он, конечно, не того хотел, не того добивался. Но, в общем, получилось не так уж плохо. Ребята к нему прилепились и, чтобы не подвести хорошего человека, вели себя вполне прилично. Время от времени выкидывали какую-нибудь штуку. Он бросал дела и бежал расследовать и карать. Но все как-то обходилось.

Микола потом ездил к начальнику Металломонтажа, стучал кулаком по столу. Народ детдомовский, все имущество — штаны да ботинки, надо людям заработать. Надо их немедленно перевести в сильную денежную бригаду. Перевели. (Не немедленно, правда, но перевели: он заставил.) И до сих пор эти ребята держатся Миколы, хотя он не комсорг, не директор, никто — просто компрессорщик, а они все монтажники, центральные фигуры.

На компрессоре работа довольно спокойная, прямо как курорт для печеночных больных (не знаю, почему именно для печеночных).

Один был подходящий случай. Прошлой зимой на бетонном заводе два компрессора полетели. То есть сломались. А там воздух — все, там воздухом цемент подается в бункера, воздухом опрокидывается бетономешалка. Зарез! Пригнали на выручку Миколин компрессор. Поработал две смены, и застучали у него шатунные подшипники (Микола сказал: «У меня застучали»).

Домой идти не пришлось. Всю ночь копался в машине, сделал перетяжку — красиво сделал, чисто, — и к утру был полный порядок. Да, но, в общем, таких случаев, к сожалению, мало. Микола подумывает уже о перемене профессии и места. Если хоть немножко уладится со здоровьем. Хотя, кажется, надежда на это плохая...