Страница 103 из 150
– Так-а-ак! – с тяжёлым вздохом сказал князь и подошёл к двери. – Значит, теперь уже меня подчинили Скобелеву! Не гожусь, значит!
Он приоткрыл дверь и крикнул на двор:
– Модест! Прикажи запрягать и давай мне одеваться.
– Князь, – воскликнул Паренсов, – да что случилось? Куда ты едешь? Зачем?
– Как куда? В главную квартиру. Что же, любезный, или ты думаешь, что я здесь останусь? Да разве ты, знающий всё наше положение, не понимаешь, что Скобелев сразу у меня всё отнимет. Он это умеет… А я с чем останусь?
Князь торопливо надевал в рукава черкеску и препоясывался поясом с кинжалом и шашкой.
– Князь! Я умоляю тебя остаться!
– Остаться? О, да! Я вижу, и ты уже стал скобелевцем! Остаться?.. Восемь дней тому назад мне за Ловчу дали Георгия – значит, не так уж я плох!.. А теперь отставляют от командования отрядом и даже мою дивизию отнимают у меня… И ты ещё спрашиваешь, зачем я еду…
– Князь! А долг солдата повиноваться при всех обстоятельствах?
– Долг? Ты мне указываешь мой долг?.. Долг солдата… Нет, уж прости меня – я уеду…
– Князь, подумай! Как можно уезжать с поля сражения, покидать свои войска за несколько часов до штурма?
Низко опустив красивую седеющую голову, князь молча шагал по комнате. Паренсов подошёл к нему, обнял его за плечи и сказал глубоким, проникновенным голосом:
– Князь, голубчик, останься! Ну, хочешь… Я на колени стану и буду умолять тебя исполнить твой долг! Подумай о государе!
Имеретинский отстранил Паренсова и снова стал ходить взад и вперёд. Так в напряжённом молчании прошло несколько минут. Одна свеча догорела и погасла. В хате стало темнее, и, казалось, в ночной тишине слышнее был мерный, ровный шум дождя.
– Хорошо, – останавливаясь против Паренсова, тихим голосом сказал Имеретинский. – Изволь! Но помни, завтра же с утра Скобелев отберёт от нас всё, и мы останемся с тобой вдвоём… Садись, пиши приказ!
XXIII
Скобелев встал до света, вышел во двор хаты и долго смотрел, как Нурбайка и вестовой, терский казак, чистили в полутьме под навесом сарая его лошадей. Мягко шоркала щётка, скребница отбивала о камень, в мутном свете походного фонаря со свечою серебром отблёскивали крупы серых коней.
– Со светом поседлаете, – сказал Скобелев и по скользкой дощечке, положенной через грязь и лужи двора, прошёл в хату. Там, при свете одинокой свечи, одевались его ординарцы. Озабоченный Куропаткин, начальник штаба Скобелева, в накинутом на плечи сюртуке с аксельбантами, торопливо писал приказание.
– Вот что, Алексей Николаевич, – сказал Куропаткину Скобелев, – В приказе написано: «Наступление начать в три часа дня…» Это не годится. По такой грязище скоро не пойдёшь, да и люди вымотаются. Пиши: «Людей не позже одиннадцати часов накормить горячим обедом с мясом. Движение начать в полдень. Я буду при авангарде Владимирского полка». Как рассветёт, так и поедем. Кажется, и дождь перестаёт.
Пришедший со двора ординарец Скобелева, осетин Харанов, сказал:
– Дождь, ваше превосходительство, точно перестал, но туман! Такого и тогда не было!
С первыми проблесками дня дождь прекратился. Земля клубилась седым паром. За двадцать шагов не было видно человека.
«Туман Инкермана, – подумал только что вернувшийся от Добровольского Порфирий, вспоминая утро 27 августа. – Нет, сейчас ещё хуже».
Тогда туман, всё густея, поднимался и потом растаял в знойном воздухе, и из-за него проглянуло солнце. Теперь небо было сплошь затянуто чёрными тучами, и туман бродил под ними седыми пеленами. По-осеннему пахло сыростью и дождём. На дворе по соседству редко и хрипло – на осень, на ненастье, – точно жалуясь или бранясь, лаяла собака.
Дороги так развезло, что ноги вязли в грязи по щиколотку. В улице, где грязь была покрыта опавшими листьями, ноги скользили.
Уже гремела по всему фронту артиллерия, но кто и куда стрелял – нельзя было определить. За туманом не было видно ни вспышек выстрелов, ни разрывов шрапнели и гранат, ни порохового дыма. Точно далёкие небесные громы, предвестники грядущей грозы, катались над землёю.
Скобелев, в свежем кителе, в лёгком генеральском пальто с алыми лацканами нараспашку, в белой свежей фуражке, на сером коне, просторным шагом выехал по растоптанной людьми грязной дороге в поле.
По сторонам дороги, за составленными в козлы ружьями стояли тёмными колоннами солдаты. Должно быть, подвезли ротные котлы: пахло щами, чёрным хлебом, махоркой, пахло пехотным солдатом. В тумане были видны лишь ближайшие ряды да вспыхивали огоньки солдатских трубок. В колоннах было тяжёлое молчание. По серой лошади, по значку, по свите кое-где признавали Скобелева. Порфирий слышал, как кто-нибудь скажет:
– Скобелев!.. Скобелев!.. Наш генерал проехал!
Кое-кто станет смирно за ружьями. Офицер приложит руку к козырьку фуражки… Всё это мелькнёт в тумане, как видение, и растает.
– Стрелки, что ли? – крикнул в колонну Куропаткин.
– Никак нет… Володимирский полк… Стрелки сзади осталась…
«Призраки, – подумал Порфирий, – мелькнули и исчезли, как и все мы в жизни мелькнём и исчезнем. Что ожидает нас всех сегодня, меня, Афанасия, Скобелева, Харанова? Вон как гремит артиллерия… Граната разорвалась где-то неподалёку, разрыва не видно, а как жутко и совсем близко просвистели осколки. Туман… Ничего не видно… Куда мы едем?.. Туман Инкермана!.. Брррр!»
Остановились, слезли с лошадей, подтягивали подпруги. Как исполинский серый призрак, стоял у дороги громадный карагач. Вода с него капала. Под деревом собрались пехотные солдаты. Кто-то, должно быть пришедший из разведки, рассказывал:
– Нарыто у него! Чисто кроты какие! И ходы, и переходы, и всё турами[191] оплетёнными обставлено. Наша артиллерия почём зря бьёт. Не дохватывает до его. А он там как в дому сидит, что в крепости за стенами. Ему и не страшно вовсе!
– А тебе, поди, страшно было?
– А ты сам попробуй? Страшно… Ну, однако, не очень…
– И всё, ребята, ничего, кабы только не погода. Уж очень – грязь. Грузко стало. Ни тебе окопаться, ни лечь – так и ползёт.
– Кручи большие, не взберёшься…
Говорившие сквозь туман разглядели Скобелева. Замолчали, Кто-то тихо сказал:
– Никак Скобелев?
Стали «смирно».
Скобелев сел на лошадь.
– Что, ребята, пообедали? – спросил он.
– Так точно, ваше превосходительство.
– Лопаты получили?
– Получили.
– Не так чтобы много… Не на каждого.
– Чего говоришь, что не надо! Получили, ваше превосходительство.
– Турка не боитесь?
– С вами, ваше превосходительство, самого чёрта, и того не боимся.
Скобелев тронул лошадь. Зачмокали по грязи копыта лошадей его свиты. Полетели грязевые брызги.
Мелкий, холодный и упорный дождь снова посыпал с неба.
Впереди падали гранаты. Сквозь серую пелену тумана и дождя было видно, как вдруг исполинскими кустами вздымались клубы от взрывов и медленно таяли в воздухе. Свистали и выли осколки.
Владимирцы рассыпались в цепи и ползли на холм, как улитки. Всё чаще и слышнее становилась трескотня ружей. Скобелев поднялся на гору и остановился на шоссе. По одну сторону шоссе наступал Владимирский полк, по другую – стрелки.
Турецких редутов не было видно – они скрывались в сумерках дождливого дня и давали о себе знать пушечными громами и непрерывной стукотнёй ружей. Точно вода кипела там в громадном котле.
Пули свистали над Скобелевым. Сзади с лёгким шуршанием проносились снаряды наших батарей и лопались где-то вдали невидимыми взрывами.
Под сотником Александром Верещагиным, скобелевским ординарцем, убило лошадь, казак-вестовой соскочил со своего коня и повёл его к Верещагину, но тут упал и сам Верещагин, раненный. Его понесли вниз, под гору. Только что люди с ним скрылись на шоссе, как прискакал казак и доложил Скобелеву, что посланного вперёд, к стрелкам, ординарца Сергея Верещагина – «зараз насмерть свалило… Сильно теснят турки стрелков. Наши начали подаваться назад…».
191
Туры – плетёные корзины, наполненные землёй, применявшиеся в строительстве укрытий от пуль и снарядов.