Роковая молния

— А насколько верны донесшиеся до меня слухи? — спросил Пэт.

— Ты о Джубади? — заговорил Эндрю.

— Он и правда умер?

— Вернее сказать, убит, — мрачно поправил Эмил.

— Что ж, это заставит грязных ублюдков встряхнуться, — задумчиво протянул Пэт. — Как это произошло?

Эндрю коротко рассказал, как Юрий с расстояния в тысячу ярдов застрелил Джубади из снайперской винтовки Уитворта.

Пэт расплылся в довольной ухмылке.

— Не пожалел бы месячного жалованья, лишь бы увидеть такое. Это же почти полмили. — Он покачал головой. — Кто бы мог подумать, что Юрий на это способен? Я всегда подозревал, что он заслан, чтобы пристрелить Эндрю.

«Это вполне могло быть двойной игрой, — подумал Кин. — Скорее всего за всеми интригами стоит Тамука. Может, выстрел Юрия был на руку щитоносцу мерков?»

— Упокой, Господи, его душу, он обеспечил нам тридцать дней передышки, — тихо произнес Эндрю.

Пэт согласно кивнул.

— За эти тридцать дней мы подготовимся как следует и разобьем их в пух и прах. Отправим все население в Рим, а сами окопаемся в Кеве и превратим в пустыню все пространство вплоть до Вазимы.

Ты хочешь еще больше опустошить нашу землю? Подняв голову, Эндрю увидел, что на платформе рядом с ними появился Калин. Президент республики Русь выглядел таким же потрепанным, как и все остальные. Лицо отражало крайнее истощение и усталость, цилиндр, всегда смотревшийся комично на коренастой фигуре русского крестьянина, теперь был помят и забрызган грязью, как если бы хозяин выбросил его, а слуга подобрал и нацепил на себя.

— Точно так, — оживился Пэт. — У нас есть достаточно лошадей, чтобы создать конный отряд добровольцев. Надо послать их назад и завершить разрушение. Отрядить пару команд на север, в леса. С заката солнца до рассвета они должны отравлять колодцы и уничтожать все оставшееся продовольствие. Устраивать засады, по возможности нападать на отдельные соединения, чтобы максимально замедлить продвижение орды. И оставить после себя пустыню.

— А что будет, когда мы вернемся? — возмущенно спросил Калин.

— Вы действительно верите, что мы когда-нибудь сможем вернуться? — фыркнул Пэт.

— Земля — это мы, а мы — это наша земля, — резко ответил Калин. — Если мы сражаемся не для того, чтобы вернуть себе страну, то ради чего?

— Чтобы уничтожить мерков, — раздраженно бросил Пэт.

— Хватит об этом, — прервал спор Эндрю, в упор глядя на Пэта.

Тот недовольно заворчал, но потом кивнул и отвернулся от Калина.

— Мы сражаемся ради того, — спокойно продолжил Кин, — чтобы вернуть себе свои дома, чтобы обеспечить нашим детям мирное будущее. Если придется ради победы опустошить страну, мы пойдем на это, но, клянусь Богом, я не меньше любого из вас страдаю от этой жестокой необходимости.

Эндрю отвернулся и молча уставился в темноту. Он вполне сознавал, что творилось в душе Пэта, поскольку и самого его в редкие минуты спокойного раздумья тревожили те же демоны. Эндрю Кин всегда старался соответствовать образу идеального офицера армии северян: невозмутимая стойкость под обстрелом, презрение к опасности, сдерживание темной страсти к разрушению, кипевшей в сердце каждого воина. Но время от времени наступали моменты, когда разрушительные силы войны побеждали в его душе, утверждая свою всесокрушающую власть, и первобытные инстинкты вырывались наружу. Он со стыдом вспомнил такой случай под Фредриксбергом. Город мятежников пылал, объятый пламенем, а Эндрю с восторгом наблюдал за ужасающим зрелищем. Пожар длился всю ночь напролет, и все это время Эндрю не покидало чувство злобной радости, которое испугало его самого.

То же самое повторилось в Чанселлорсвилле и в Спотсильвании, когда мушкетные залпы оглушительно гремели по всему лесу, и Эндрю наслаждался этими звуками и пронизывавшей все его существо первобытной энергией. Так заядлый курильщик опиума радуется зажженной трубке и первой одурманивающей порции дыма, заполняющей легкие. Волны звуков сражения омывали его подобно океану, тысячи голосов смешивались с громом смертоносных машин и кружили его в своем потоке, оглушая безумной песней, а кроваво-красное солнце светило сквозь вспышки огня и клубы дыма.

Эндрю подозревал, что те военные, кем он больше всего восхищался — Хэнкок, Кирни и Чемберлен, — испытывали то же самое. Просто об этом было не принято говорить, поскольку такие чувства были недостойны истинного джентльмена и христианина.

На короткий миг, пользуясь укрывающей его темнотой, Эндрю подумал, как бедна была бы его жизнь, если бы он не знал этого наслаждения — наблюдать, как на поле сражения разворачивается фронт в целую милю длиной, как вспышки снарядов высвечивают трепещущие в дыму знамена и вымпелы, как целая армия с громкими криками вступает в битву, танцует в обнимку со смертью и ускользает из ее зловещих объятий. Только в непосредственной близости от гибели он чувствовал себя живым.

Кин постарался прогнать эти мысли, устыдившись минутной слабости. Боль былых потерь охватила его душу. В памяти возникло видение, так долго преследовавшее его: поле боя, брат Джонни, на глазах превращающийся в скелет, призрак смерти. Эндрю не мог помочь Джонни, как не мог вернуть ни одного из павших солдат 35-го полка, которым командовал, или из русских, погибших с тех пор, как он появился в этом мире. «Боже правый, сколько людей я погубил своими ошибками? — подумал он. — А скольким еще суждено погибнуть из-за моего решения убить Джубади?»

Эндрю знал, что его ждут и за ним наблюдают, как бывало всегда, когда он замолкал и погружался в размышления. Он вздохнул и оглянулся через плечо, прищурившись из-за холодных дождевых струй, хлеставших по лицу.

Пэт уловил молчаливый упрек, но ничего не сказал. По его взгляду Эндрю понял, что непрекращающиеся сражения, а больше всего судьба Ганса, оставили в душе ирландца неизгладимый след. Кину слишком часто приходилось видеть такой взгляд. Глаза сорокалетних мужчин и восемнадцатилетних мальчишек были одинаково старыми. Так случилось и с Готорном, и с большинством остальных мальчиков, мгновенно повзрослевших на войне. Они превратились в профессиональных солдат, не представлявших себе мир без войн, без армий, без убийств и без редких мгновений восторга во время битвы. А в Калине говорил голос потомственного крестьянина, сложившийся на протяжении пятидесяти поколений. Он никогда не сможет стать настоящим солдатом. В этом состояло вечное противоречие между воинами, готовыми на все ради победы, и крестьянами, наблюдавшими, как рушится их мир при появлении солдат. Душа русского крестьянина коренилась в земле; отними ее, и люди станут постепенно умирать.

С тех пор как была прорвана линия обороны на Потомаке, Калина и его народ гнал вперед страшный призрак врага. Именно ощущение близкой опасности подвигло их на эвакуацию всего населения и вывоз машин и оборудования, необходимых для продолжения войны. Но рано или поздно последствия пережитого шока скажутся, и тогда-то и начнутся проблемы. Эндрю предстоит решить эти проблемы, и как можно скорее, пока орда мерков остановлена смертью Джубади. У него есть только тридцать дней, а потом мерки двинутся за ними. Ему придется поднять против врага всю страну и сражаться с удвоенной яростью, потому что первую схватку они проиграли.

Еще труднее будет убедить людей, что они все-таки могут победить, и не просто выиграть сражение, но уничтожить мерков и вернуться домой. Но это обязательно надо сделать, иначе все последующие битвы приведут только к окончательному поражению. Если русские уйдут в Рим, все промышленные предприятия будут окончательно потеряны, а без фабрик, без пороха, пуль и ружей, определяющих ход современной войны, с Республикой Русь будет покончено. Оставшиеся русские превратятся в вечных странников, бегущих впереди орды.

Несколько недель потребуется на восстановление фабрик, оборудование которых сейчас перевозилось на грузовых платформах на восток. И даже тогда они смогут выпускать только три четверти прежнего объема продукции. Между тем необходимо возместить потери боеприпасов после проигранной кампании. Два новых корпуса, проходящих подготовку под руководством Готорна, нуждаются в оружии, боеприпасах и продовольствии. Надо выиграть время. Каждый день прибавляет силы русской армии, а мерки понемногу слабеют. Каждый день бесконечно дорог. Все и всегда зависит от времени, а оно достигается дорогой ценой. Жертва, принесенная 35-м Мэнским полком под Геттисбергом, дала 1-му корпусу пятнадцать минут, позволив уйти из-под обстрела. Промедление в войне с тугарами, проигранная кампания на Потомаке — за любой выигрыш во времени приходилось платить драгоценными человеческими жизнями и материальными ресурсами.