Страница 2 из 4
– Я вас не увольняю.
– Ну, отправляете на покой. Потому что я плохо работаю?
– Да! – соврал Федяев.
– А если бы я продолжал хорошо работать, то вы бы меня не уволили на пенсию? – спросил простодушный Мячиков.
– Нет! – соврал Федяев.
– А я вот сапог нашел!
– Так он под ногами валялся!
– Под руками! – уточнил Мячиков. – Но я раскрыл знаменитое дело шайки Сидорчука!
– Я это проходил в институте!
– Именно я вел дело о плюшевых медведях...
– Об этом написано в учебнике! – безжалостно прервал Федяев. – Все это было до нашей эры.
– Значит, я для вас ископаемое! – обиделся следователь.
– Полезное ископаемое! – уточнил прокурор.
– Поручите мне дело с кражей сапог! – взмолился Николай Сергеевич.
– Тут раскрывать нечего! – пожал плечами Федор Федорович. – Ясно, что кражу совершил тот, кто знает про этот тоннель... А найти его, как говорится, дело техники...
– Поручите мне что-нибудь другое! Я не могу уйти... Что я стану делать дома? – В голосе Николая Сергеевича появились трагические интонации.
– Ну, хорошо, хорошо! – великодушно сказал Федяев, который, как и все работники прокуратуры, любил беззащитного Мячикова. – Давайте договоримся так: поработайте еще месяц. Если вы себя проявите, мы вернемся к этому разговору!
– Я проявлю! – пообещал Мячиков. – Я еще на многое способен.
– Ну и прекрасно! – благодушно сказал Федяев, решив про себя, что за этот месяц не поручит Мячикову ни одного дела.
В течение последнего часа к Федяеву обратились с просьбами два человека: один нужный, а другой ненужный.
А ненужные люди не должны обращаться с просьбами. Только они этого не знают.
Глава вторая
В то время как Николая Сергеевича взашей выталкивали на пенсию, его друг инженер Воробьев уходил на пенсию добровольцем.
Проводы на пенсию – это трогательное мероприятие. Чтобы больше никогда не видеть юбиляра, сотрудники скидываются на подарки, остаются после работы и произносят речи о заслугах бывшего сослуживца.
Комиссия по проводам В.П. Воробьева хорошо подготовила представление.
Валентин Петрович сидел сейчас в президиуме, да не просто сидел, а между референтом министра и управляющим трестом.
Был зачитан заранее организованный телеграфный поток приветствий от всех филиалов треста. И юбиляр принял все за чистую монету.
После приветственных телеграмм над залом появился плакат: «На кого ты нас оставляешь?» Нестандартный текст плаката был предварительно согласован с управляющим трестом.
Юбиляр оглядел президиум и подумал, что действительно оставить не на кого.
На сцену вышел главный бухгалтер. Он должен был выступать первым.
– Дорогой Валентин Петрович! – проникновенно начал главный бухгалтер, прижимая к сердцу электрическую кофеварку.
Перед заседанием Валентину Петровичу объяснили, что, когда его станут приветствовать, он должен вставать.
Валентин Петрович встал.
– Я не представляю себе, что дважды в месяц буду подписывать ведомость на получение заработной платы без вашей фамилии! – улыбнулся бухгалтер.
Он вручил кофеварку и расцеловался с Воробьевым, который мысленно представил себе ведомость, где между Барашом и Добродеевым нет фамилии Воробьева.
Не успел Валентин Петрович поставить кофеварку на маленький столик, специально подготовленный для подношений, и сесть, как на сцене появился начальник планового отдела.
– Дорогой Валентин Петрович! – восторженно закричал начальник планового отдела, прижимая к груди мельхиоровый подстаканник.
Валентин Петрович встал.
– Я не представляю себе, что приду завтра на работу и не увижу тебя! – вздохнул оратор и вручил подстаканник Воробьеву. Они расцеловались, и Валентин Петрович с некоторым удивлением подумал, что не испытывает огорчения от разлуки с начальником планового отдела. «Все-таки я нехороший человек», – отметил про себя Воробьев, поставил подарок на стол и сел.
Плановика сменил главный инженер.
– Друг ты мой, Валентин Петрович! – печально сказал главный инженер, прижимая к груди рыболовный набор.
Валентин Петрович встал и внимательно слушал, стараясь не упустить ни одного слова.
– Ты человек необыкновенный. Я вспоминаю, – закатил глаза главный инженер, – как понадобилось перевезти из Свердловской области глыбу мрамора весом двести с лишним тонн для памятника Фонвизину, который «Недоросля» написал, – пояснил оратор аудитории, – ну, на Фонвизинской площади, – и вдруг выяснилось: этот мрамор перевезти невозможно!
Валентин Петрович покивал головой: мол, действительно, было невозможно.
– Мраморная глыба не помещалась на железнодорожной платформе, – увлеченно продолжал главный инженер, – не проходила под мостами, а ее надо было перевезти целиком, а не кусками. Понимаете, для постамента. Все специалисты зашли в тупик. И тогда эту сложную техническую задачу, которая, кстати сказать, к профилю нашего треста не имела ни малейшего отношения, решил Валентин Петрович. У него вообще светлая голова, в которой полным-полно разных идей.
Оратор повернулся к юбиляру и спросил глухим голосом:
– Зачем ты, Валентин Петрович, преждевременно закапываешь в землю талант инженера?
Воробьев вспомнил про свой талант и подумал, что на самом деле добровольно закапывает его в землю. От этой мысли у Валентина Петровича больно сжалось сердце. Дрожащей рукой он положил рыболовный набор рядом с кофеваркой и подстаканником, налил боржома и выпил.
На этот раз сесть Воробьев не успел. На сцену выскочила секретарь комсомольской организации и запричитала, прижимая к груди трехрожковый подсвечник:
– Дорогой Валентин Петрович! Сколько раз мы, молодежь, пользовались вашими советами. Вы щедро делились с нами своим опытом. Мы осиротели сегодня!
– Это верно, – неожиданно для самого себя вслух сказал Воробьев. – Бедная вы сиротка! – Он нежно поцеловал девушку и сел, забыв взять подарок.
В зале зашушукались. Оторопевшая комсомолка сама поставила подарок возле остальных жертвоприношений.
Пытаясь прийти в себя после неожиданного заявления юбиляра, управляющий трестом наклонился к референту министра:
– У нас заготовлен номер художественной самодеятельности. Вы не возражаете?
Референт министра кивнул.
Тотчас на сцену взобрались двое – парень с гитарой и девица в брюках.
– Не уезжай ты, мой голубчик, – затянула девица, прижимая к груди руки. Ее подарком была песня.
Валентин Петрович встал.
Нервы у Валентина Петровича сдали окончательно, он заплакал, пролепетал: «Спасибо» – и сел.
– Дорогой Валентин Петрович! – тихо начал управляющий трестом, прижимая к груди никелированный самовар.
Валентин Петрович встал.
– Мне трудно говорить, сегодня у меня траурный день, – драматически продолжал управляющий. – Мы проработали с тобой двадцать лет. Ты – моя правая рука. Сегодня ее безжалостно отрубают...
Мысль о том, что управляющий станет одноруким, доконала плачущего юбиляра, и он перестал соображать.
– Дорогой Валентин! – попросил управляющий. – Разреши в трудные минуты обращаться к тебе за помощью...
Голос управляющего дрогнул, он махнул рукой, как бы показывая, что нет у него сил довести до конца эту мучительную речь. Он трижды облобызал юбиляра и вручил самовар. Они вдвоем водрузили его на подарочный столик. Воробьев всхлипывал как ребенок, не стыдясь слез.
Наконец поднялся референт министра.
Референт начал говорить еще тише, чем управляющий трестом. Давно известно: чем выше, тем тише! Сначала был зачитан благодарственный приказ по министерству. Потом референт министра говорил от себя лично. Он ничего не прижимал к груди. Его подарком было его присутствие. Он не мог замыкаться в узких рамках такого частного происшествия, как уход на пенсию. Он смотрел на жизнь шире и глубже. Он долго говорил о поднятии производительности труда, привычно призвал коллектив к новым трудовым успехам, под конец спохватился, вспомнил, ради чего проводится совещание, пожал Валентину Петровичу руку, вручил ему приказ и пошутил: