Стая

Знакомый голос нарушил тишину леса:

— За-агонщики! Ди-истанция сто метров! Двигаться по моей команде!

Бим растерялся. По стволам деревьев ударили палки, глухое эхо заметалось вокруг, звуки понеслись со всех сторон сразу. Выделялся лишь знакомый голос хозяина, уверенный, сильный:

— Аа-та-та-та-ту! О-оп! О-оп! О-оп! Кравченко, не отставать! Аа-ля-ля-ля-ля!

— Аа-та-та-та-та! Кравченко! Кому говорю, быстрее!

Егерь почти не вмешивался, но когда понял, что левый фланг двигается медленно, перекинул ружье на другое плечо, махнул рукой прапорщику:

— Торопитесь! Приотстать! Я подгоню левых! — егерь трусцой побежал влево.

— Гоп-гоп-гоп-гоп! — старался прапорщик! — Бойченко! Не торопись! Тормози!

Николаю Васильевичу было жарко, пот застилал глаза, лыжи вязли в рыхлом снегу. Разгоряченного охотой, счастливого видел он себя сейчас рядом с командиром, осознавал причастность свою к метким выстрелам. Еще бы!

— Кому говорю, Бойченко! Не торопись!

Волки вышли из ельника прямо на прапорщика. Жаркий пот на лице сделался стылым и холодным, лыжи намертво приклеились к снегу. Волков было два, мелкой трусцой они приблизились к прапорщику, а он никак не мог их пересчитать. Ему виделись еще два волка слева, еще два справа, еще и еще. Только что егерь убежал к левому флангу загона. Как нужно его ружье здесь, где оставили его один на один с волчьей стаей.

В глазах прояснилось, когда волки обежали Николая Васильевича и он, наконец, сумел их пересчитать: «Два!» Хищники приостановились, и страх, так внезапно охвативший его холодом, медленной волной стал откатываться от него прочь. Пот на лице сделался немножечко прохладнее. Николай Васильевич понял — это не волки. Когда звери приостановились и передний повернул голову к нему, он уже готов был закричать от радости — на него смотрел Бим!

Собаки удалялись от прапорщика, мелькнули в кустах их спины, потом скрылись в лесной глуши. Не почудилось, не привиделось? Нет-нет! Можно следы потрогать — вот они. Свеженькие! Справа, слева Николай Васильевич услышал голоса загонщиков и почувствовал, как горячий пот опять защипал глаза.

— Аа-а! Ой-я! Ой-я! О-о-о-о! — кричалось ему легко, свободно, он еще не смог объяснить, почему обманывает себя, командира, всех охотников, почему не дает команды «отбой».

— Оп-оп-о-оп! Бойченко, не спеши! О-оп-па! — Николай Васильевич кричал, как и все, добросовестно.

«Не-ет! Он никому не скажет, что это собаки. Значит, сторожа покусал Бим? Почему, спросит командир, собак распускаешь? Ты виноват. Твои собаки террор несут населению! Дудочки! Умерла так умерла! Волки покусали, не Бим. Никакого Бима я не видал».

Загонщики приближались к линии стрелков. Как и все, покрикивал и Николай Васильевич, мысленно давал себе клятву больше никогда не вмешиваться в дела охотников.

Главный охотник сыграл, наконец, отбой, егеря снимали стрелков, а Николаю Васильевичу очень хотелось затеряться среди охотников. Егеря отправились в лес, выяснить причину неудачной охоты было поручено им.

Егерь, начинавший загон вместе с прапорщиком, вернулся первым, отозвал главного охотника в сторону. Николай Васильевич чувствовал спиной, что егерь кивает на него, и сейчас ему придется объясняться.

Не ошибся. Главный поманил пальчиком, а когда прапорщик торопливо подбежал к нему, спросил:

— Скажи честно, испугался?

Николай Васильевич заставил себя улыбнуться, пожимая плечами, спросил:

— Кого?

— Кого-кого. Не меня, конечно, — голос главного чуть повысился, — волков!

— Каких волков? — Николай Васильевич оглянулся, снова пожал плечами. Главный недоверчиво смотрел на него:

— Скажи честно, прапорщик! Волков видел?

Николаю Васильевичу сделалось легко. Если бы его заставили ради правды поклясться здоровьем жены и Ильюшки, он бы не задумываясь сделал это. Подчеркивая важность ответа, он встал по стойке смирно, четко, по-военному отчеканил:

— Даю честное слово, всем могу сказать это — волков я не видел!

Главный поверил, кивнул ему, мол, идите, закончил разговор с егерем:

— Мог и не увидеть. Бывает. Я-то поохотился на них — знаю. Загляделся в другую сторону, шмыгнули рядом. А вообще, вы правильно говорите — на следующую облаву будем брать только опытных охотников.

На другой день облаву задумали повторить, но волки ушли от лагеря далеко. Егеря, тропившие след, так и не смогли догнать хищников, измученные, вернулись к сторожке вечером.

Бим вспоминал детство все реже и реже. Когда-то он умел вилять хвостом человеку, радоваться встрече с ним, улыбаться ему. Жизнь научила относиться к людям по-другому. Несколько раз они с Чапой спасались от облав, хорошо знали цену белым халатам. Они научились не дожидаться, когда встанут по номерам стрелки, а загонщики примутся гикать. Если белый халат разглядывает их следы, ждать хорошего нечего. Их объявили «вне закона», Бим и Чапа чувствовали это, старались не попадаться на глаза людям, держаться от них подальше.

Зиму прожили с Чапой трудную. В конце ее, когда снега стало по брюхо, перебрались они в другой район охоты. На пути их лежало озеро, несмотря на мороз, оно парило. В некоторых местах снег потемнел, напитался водой. Шли как по гвоздям, на подушечки лап намерзали острые льдышки, приходилось останавливаться, выгрызать их. Они достигли середины озера, когда услышали сзади гул. Маленькая темная точка неслась к ним, быстро увеличивалась, а гул от нее становился сильнее. Бим понял мгновенно — надо успеть уйти от гудящей машины к берегу.

Это был самый трудный километр в их собачьей жизни. Шли на самых больших махах, деревья на берегу приближались к ним медленно, а точка, превратившись в машину на гусеницах, ревела метрах в ста от них.

У самого берега Чапа вдруг захромала, сбавила ход. Злой рык Бима подстегнул, на ходу он укусил ее в плечо, заставил эти метры бежать, бежать, бежать.

Из-за рева красной машины выстрелов из пистолета Бим не услышал. Пули с визгом отскакивали ото льда, брызгались холодными крошками. На краю озера раскинулся овраг, и сил едва хватило перевалить его. И красная машина обессилела перед оврагом. Они остановились, а пули щелкали теперь по деревьям, посвистывали им вдогонку.

С человеком шутить не следует. В этом убедились еще раз, вконец обезножев от гонки по раскаленному льду озера.

Раны на ногах заживали медленно. Надо было выходить на охоту, иначе подстерегала голодная смерть. Ни тот, ни другой охотиться не могли. Видимо, красная машина их разыскивала, несколько раз слышали ее рев. Бим понимал — наткнись машина на них, спастись они не смогут.

Где-то далеко-далеко грохнуло несколько выстрелов, снова проорала машина. Бим, с трудом подняв голову, слушал лес. Чапу больше ничего не интересовало, в тяжелом сне ей снилось, как она мышкует на поле и никак не может поймать проворного мышонка. Хотя бы маленького мышонка съесть! Бим тоже дремал, машина снова прогремела и стихла, и не во сне, наяву он услышал крик ворона. Бим знал, эта птица кричит не только на крови, кричит, даже предчувствуя ее.

Он вставал долго. Чапа не подняла головы, Бим не интересовал ее. Ноги сначала разъехались в разные стороны, но Бим заставил их выпрямиться, справился с болью. Кричал уже не один ворон — стая.

Бима пошатывало, но он шел и шел на крики. По следу гусеничной машины он попробовал бежать — не смог. След и привел его на поляну к остаткам лосиной требухи, к стае пирующих воронов.

Слышался жадный клекот, упругое взмахивание сильных крыльев, пощелкивание клювов. Словно и не болели ноги, Бим с лаем бросился к стае, поднял на крыло. Обнаглевшие птицы не улетали, кружили над ним. Он прыгнул, попытался поймать одну, крыло ворона больно ударило по носу, у самого глаза щелкнул злой клюв. Вороны, поорав и покружив над ним, расселись на деревьях и ждали.

Требуха начинала подмерзать. Бим грыз ее, глотал большими кусками, изредка бросался отогнать наглеца, вздумавшего спуститься с дерева и помочь ему. Челюсти Бима устали, а он пока не чувствовал сытости. Прыгать за птицами делалось все тяжелое, они пикировали с деревьев на землю, подступали к нему со всех сторон.