Стая

Он быстро нагнулся, схватил из-под ног еще одно полено, замахнулся и швырнул в Чапу. Она успела отпрыгнуть, у самых ног брызнул фонтан из снега, морозная земля гулко щелкнула.

Бим сделал несколько прыжков к дому, встал рядом с Чапой. Он приготовился защищать подругу, ждал, рычанием предупреждая человека — за поленом не нагибаться.

Сторож хорошо понял Бима — не нагнулся. Он выругался негромко, сделал шаг к крыльцу, одним прыжком оказался у двери и захлопнул ее за собой. Бим не успел еще лизнуть Чапу и выразить тем самым свое сочувствие, как дверь сторожки шумно распахнулась.

Чапа первая почувствовала смертельную опасность, увлекая за собой Бима, бросилась за сарай. Выстрел все же успел грохнуть. Бим почувствовал, как у него отвалились вдруг ноги, прожгло насквозь тело. Он ударился о землю грудью, перевернулся через голову. Хозяин сторожки переломил одностволку, выдернул из патронника гильзу, выругался. Вместо картечи он второпях зарядил бекасинник и теперь шарил в кармане, отыскивая нужный патрон.

Бим поднимался на ноги тяжело и медленно. Тело почти не слушалось, его тянуло к земле, боль не давала сделать и шага. Шагнул все-таки, его мотнуло в сторону, шагнул еще, хотя и плохо, а ноги держали. Он нашел в себе силы прыгнуть, и в этот момент грохнул второй выстрел. Картечь, не задев Бима, врезалась в землю, засвистела впереди него, щелкнула по деревьям. Подхлестнутый выстрелом, Бим за несколько прыжков достиг спасительного леса.

Бим проболел долго. Запасенные утки выручали обоих. По всему телу бекасинник наделал нарывчиков, целыми днями он выгрызал их, зализывал ранки.

Наступил, наконец, день, когда Бим снова почувствовал в себе силы, можно стало охотиться. Зима стояла в разгаре и снега выпало не особенно много. Охотиться по такому снегу не составляло большого труда. Куропаток, тетеревов, зайцев вокруг лагеря почти не осталось, и приходилось уходить промышлять за многие километры.

С лагерем их теперь ничего не связывало. Но, уходя далеко на охоту, они все же возвращались к нему. Изредка Чапа навещала лесную сторожку, издалека наблюдала за ней. Бим терпеливо ждал, не мешал. С какой радостью бросилась бы Чапа сейчас навстречу прежнему хозяину! Но на крыльцо выходил враг, обе собаки уползали в лес и спешили уйти подальше. Еще раз получить заряд дроби желания не было.

И все же с хозяином лесной сторожки пришлось встретиться. Он шел из магазина навеселе и, конечно, ничего не боялся. Большой рюкзак оттягивал плечи, но не мешал напевать веселую песенку. Слова песенки придумывались на ходу, некоторые из них он произносил вполголоса, мурлыкал под нос, а те, что удачно складывались, летели по лесу громко. Перепуганная белка уронила с дерева снег, а хозяину рюкзака казалось, что это он так здорово умеет петь, от его голоса вздрагивают деревья.

На лес опускались сумерки, Бим и Чапа охотились. Они тропили зайчишку, и след косого вывел их на лесную дорогу. Только что по ней прошел человек, следы его пахли остро. Может быть, и не обратили бы на них внимания, следы зайчишки были для них важнее. Из леса донеслись звуки, Бим и Чапа замерли, слушали их. Бим ощетинился первым, узнав ненавистный голос, легонечко зарычал. Вместе с ним начала рычать и Чапа.

Хозяин сторожки пел. В кармане рюкзака торчала початая бутылка, и он думал о ней и тревожился — хорошо ли заткнута пробка. Тревога окончательно взяла верх, зоркий взгляд отметил на краю дороги широкий сосновый пень, и через несколько шагов рюкзак прочно припечатался к этому пню.

Тревога оказалась напрасной. Капроновая пробка обламывала ногти и не хотела покидать горлышко. Наконец она поддалась, стронулась с места, содержимое в бутылке знакомо булькнуло. Хозяин бутылки прикрыл теперь горлышко большим пальцем, несколько раз крутанул ее, зажмурился.

Петь он давно перестал, было не до песен. Початая бутылка жгла руки. Он открыл глаза, вздрогнул, горлышко дернулось перед самым ртом, скользнуло по губам и уперлось в подбородок. В нескольких метрах от него на дороге стояли два волка и в упор разглядывали его. Человек икнул, снова закрыл и открыл глаза. Не мерещилось — волки так и стояли перед ним на дороге. Первое, что захотелось сделать, — швырнуть бутылку в волков. Бутылка была одна, а волков — два.

— К-кыш! Прочь, окаянные! — все еще надеялся — волки ему мерещатся. Чертей-то с перепоя видывать приходилось!

Холодно-холодно сделалось за воротником, зубы выбили быструю дробь. Не черти — волки были перед ним на дороге, а ружья он с собой не взял. Прямо на полу ватника булькало содержимое бутылки, он не замечал этого, больше и больше цепенел от леденящего страха.

Волки не двигались, казались неживыми, так и стояли перед ним. Пустая бутылка выпала из рук, мягко шлепнулась в снег, и от этого шлепка он вздрогнул, почудилось, волки начали драть его, слышал треск ватника от крепких зубов. Одно-единственное слово глухо понеслось по лесу:

— Ма-ама! Ма-ама!

Волки отскочили на край дороги, замерли снова, и пока один из них издавал по собачьи «р-рр!», хозяин сторожки прыгнул на осину, обеими руками обхватил ее, резво, по-молодому полез по скользкому стволу вверх. Ноги и руки сами находили на стволе сучки, рывками дергалось тело. Волки, по-собачьи лая, бросились к осине одновременно. Волчица, она была поменьше, прыгнула и достала подшитый валенок. Волк тоже прыгнул, вцепился в ватные брюки пониже ремня, несколько секунд не разжимал зубы.

— Ма-ма! Ма-ама! — жалобно неслось по лесу. Волк разжал зубы, упал на четыре лапы.

Чапа, захлебываясь от собственного лая, отдыхала от высоких прыжков. Хозяин сторожки забирался по стволу выше и выше. Бим не лаял — злобно рычал. Каждый заживший нарывчик он снова чувствовал на своем теле.

Собаки долго не могли успокоиться. Первым пришел в себя хозяин сторожки. Не сразу, но до него все-таки дошло — волки не лают. Он, наконец, понял, кто загнал его на осину:

— А-аа! Сволочи! В другой раз картечь не перепутаю! А-аа!

Не обращая внимания на крики сверху, собаки подошли к рюкзаку.

Ткань оказалась крепкой, но запахи из рюкзака до раздражения щекотали ноздри. Пахло чем-то забытым. Бим и Чапа долго тащили рюкзак в разные стороны, и ткань не выдержала, с треском лопнула. На снег посыпались белые булки, буханки хлеба, сверточки и свертки. Палку колбасы разорвали с двух сторон, Биму достался кусок побольше. Через несколько секунд колбасы не стало.

— Уу! Твари! Посчитаемся ужо!

Собаки перестали смотреть на осину. Свертков на снегу было много. Прямо с бумагой Чапа ела халву, Бим расправлялся с сыром. Все было свежее, вкусное.

— Убью! Все равно убью, гады! Пе-ерестреляю!

Чапа проглотила липкую халву, подошла к осине, подняла морду на крик, встала на задние лапы и поцарапала ствол. Крик прекратился, сверху упал сломанный сучок. Чапа несколько раз тявкнула и вернулась к сосновому пню.

В лесу стало совсем темно, далеко на дороге вспыхнули тракторные фары, звук мотора насторожил собак. Убегать от разодранного рюкзака им не хотелось, на снегу дожидалось их еще много вкусного. Крик с вершины осины их не пугал, не портил им аппетита.

— Аа-а! Аа-а! Лю-юди! — человек на осине пытался перекричать шум дизеля.

Пришлось отбежать в темноту, лечь. Трактор не остановился, протарахтел рядом, а сучок, сброшенный на дорогу, не привлек внимания тракториста. Бим и Чапа снова вернулись к пню, тщательно обнюхивали теперь каждый сверток, ели с разбором.

Скрип полозьев насторожил собак. Скрип приближался, слышался людской говор. Есть больше не хотелось, но все равно оставлять добро было жалко.

— А-а! Помогите! Люди добрые, помогите! — голос с осины хотя и просил о помощи, но он осмелел, сделался несмолкаемым.

Бим прихватил в зубы буханку хлеба, Чапа сделала то же. Около соснового пня остался лежать драный рюкзак, рассыпанный сахар, булки и кусок туалетного мыла, надкушенный нечаянно Чапой. С буханкой хлеба в зубах она отбежала в глубь леса и ждала Бима. Обнюхав сосновый пень, он оставил на нем свою метку. Перехватил поудобнее буханку, поторопился за Чапой. Непрерывные крики о помощи с самого верха осины их уже не интересовали.