Райотдел

— Зойка… Зойка готова идти на признанку. Но не одна. С кем-то на пару. Затем я сюда и приехал. У нее к Костерину ненависть большая.

— Да и у меня к нему тоже счетец есть… Но если по вашему делу — это мимо, пустой номер.

— А кто тогда — не пустой? Суслик?

— Не вяжись. Куда вы меня тянете? Опять на суд, опять эти рожи видеть… Не хочу.

— Слишком просто думаешь от всего отделаться… Ну что, станем давай записывать.

— Записывай, если не лень.

Но повела себя на допросе хитро: не стала отрицать, что в один из вечеров, когда они гуляли, выпившие, по улицам железнодорожного поселка, услыхали вдруг крик и от людей узнали, что кто-то ножом ударил человека. Кто причастен из их компании, не знает, потому что была пьяная, и не помнит, все ли парни были на месте, когда раздался крик. И драки никакой не помнит. И разговоров на этот счет не было. Позиция ее была, в общем, ясна: если дело всплывет, ее не в чем будет уличать: да, слышала, было что-то такое, но ничего толком не знаю, пояснить по существу ничего не могу. Симка внимательно прочитала, подписала протокол.

— Ладно, формальности мы с тобой одолели, — сказал Носов, засовывая бумагу в папку. — Теперь давай попробуем поговорить по-людски.

Он достал бутылку газировки, белую мягкую булку, положил на стол пачку хороших сигарет. «Ешь, нехорошая девушка». Шаронова жадно набросилась на еду и питье. Закурили они вместе.

— Значит, Кылосов… Информация интересная. А почему Зойка про Костерина балаболит?

— Он для нее — больное место, враг номер один. Он ведь ее изуродовал, сука, нечеловеком сделал… Бабы такое не прощают. Она всех собак на него навесила бы. И в любую сознанку бы пошла. Но он тогда этого мента стукнул только, а ножом Суслик ударил. И червонец еще у него из кармана вытащил, когда тот на землю упал, мы на эти деньги водки потом купили, пошли в подвал пить. Суслик весь вечер героем ходил.

— Значит, если дело всплывет, Клявина будет показывать на Костерина?

— Конечно.

— А ты — на Суслика?

Какой все-таки странный у нее смех: хриплый, прокуренный, надсадный. И молодой, звонкий в то же время. Интересно, сколько она продержится после первой ходки?

— Ха-а-акх-х… Ты не волнуйся, я вообще ни на кого показывать не собираюсь. Мало ли что тут, между нами… Ты это кончай, понял? И отвяжитесь от меня все. Ничего не знаю. И никто больше от меня ничего не добьется. Забыть хочу.

— А — «на свободу с чистой совестью» — это как?

Симка кайфовала в клубах дыма.

— Ух, давно хороших сигарет не куривала — спасибо, гражданин следователь. Насчет совести только не надо беспокоиться — она здесь чистая у того, кто язык за зубами умеет держать.

— Для женщины это штука довольно сложная.

— Ничего… приспосабливаются люди. Суслик-то — на кого хоть учиться собирается, не знаете? А то он как-то хвастался, что по отцовским следам пойдет. Во начальник-то вам будет, а?

— Почему именно начальник?

— Ну, он такой ведь хлюст — ходом наверх попрет, вот увидите…

Она указала глазами на еле початую пачку, сложила умоляюще руки: «Разрешите, гражданин следователь?» Он кивнул, чуть поколебавшись.

— Клянчишь то, что не заслужила. Показаний давать не хочешь, от всего отпираешься…

— Уж извините… Дайте хоть этот срок спокойно дотянуть.

— Дотягивай. Гляди, не безобразничай больше… Может, еще все и образуется у тебя: муж, дети… Бывают ведь такие случаи.

— Ага-ага… Иду на полный завяз. А вы больше не придете?

— Не знаю, Серафима. Зависит от обстоятельств.

Хоть и знал, что с Симкой ему больше не видеться: дело надо снова приостанавливать и класть на полку. Тех данных, что выдали подружки на протоколах допросов, для возобновления следствия явно недостаточно. Живи, Кылосов! Поступай на юрфак. Может, и правда будешь когда-нибудь ловить и изобличать преступников. Вспомнишь ли в ту пору подвал, подружек, друзей тех времен, сверк ножа, ужасный крик человека?..

Начальник оперчасти уговаривал остаться и отдохнуть, заночевать даже, по нему видно было, что он хотел бы посидеть с приезжим следователем, выпить вечерком, потолковать о том-сем, выйти хоть немного за привычный, близкий круг лиц, но Михаил отказался:

— Рад бы, но спешу, — сказал он. — Дел много, праздник на носу, то-другое… Некогда задерживаться.

За окном, в жилой зоне, чернели то тут, то там группки женщин-заключенных: что-то они мели, несли на носилках, подкрашивали.

— К Первому мая готовитесь? — спросил Носов. — Пора, пора…

— Если бы! — озабоченно отозвался сотрудник. — Министра ждем.

— Что, обещался сюда приехать?

Уловив иронию, капитан тоже усмехнулся:

— Нет, он вроде как бы собирается посетить область. Но только это донеслось — такая началась шарашка, не приведи боже. Ну и как обычно: делаем вид, что только так и служим: буквально наизнанку выворачиваемся от старательности… Ведь ежику же ясно, что он в нашу колонию даже в бреду не задумает нос сунуть — а гляди, что делается. Сколько краску просили — не давали, а тут аж сразу три бочки привезли. Теперь не до плана — наши марфутки только и делают, что метут да красят. Какие-то дежурства дополнительные ввели, мать бы их перемать…

— Дело знакомое.

К ним в прошлом году, в августе, тоже приезжал министр. Так за три недели вышел официальный приказ: выходные отменяются, рабочий день — до девяти вечера. Чего хотели этим достигнуть — совершенно непонятно. Стали только больше пить вечерами в кабинетах. Что еще делать, если устал за день как собака, а домой уйти нельзя? Начальство наводило обычный глянец, вылизывало пылинки, готовилось замазать глаза. На центральных улицах вечером стало вообще не протолкнуться от милиции — нагнали из области, патрулировали ребятишки из городского дивизиона, солдаты срочной службы из батальона милиции и еще какие-то неясные смешаннные группы, наспех собранные в райотделах. А окраины, территории участков, районы области опустели, хоть там запейся, хоть грабь, хоть поубивай всех начисто — некому помешать. Потом ОН приехал. Ну, тут уж знали, как ублажить: областное партийное, исполкомовское начальство повезло министра сразу в галерею: товарищ известен был как большой знаток изящных искусств, тонкий ценитель живописи, коллекционер. Встречей он остался, кажется, доволен — этим и объясняли то, что министр был милостив в течение всего визита: в дела подразделений почти не вникал, посетил всего один райотдел и одну пожарную часть в черте города, подписал пять внеочередных представлений на звания, дал интервью газете — и на том закончил активную часть своего пребывания. Остальное время он общался с областными бонзами в загородной резиденции, выбрался оттуда раз на вручение подарка: ему торжественно преподнесли картину, на которую он обратил внимание при посещении запасников галереи. И он уехал, умиленный, обласканный, ублаженный со всех сторон. Начальник управления горячо благодарил городские власти, щедро сыпал премии тем приближенным, что оказались на высоте, ловили каждое слово, каждое движение высокого гостя и его свиты и мгновенно реагировали на них. Этим для них кончился праздник, а для таких, как Носов — каторга, лишние тяготы и нервотрепка.

На вокзале ему повезло: нашлось купейное место в поезде, прибывающем из Москвы через час. Скоро он уже лежал на верхней полке, хрустел купленной в киоске газетой. Заголовок поверх полосы: «ГЛАВНОЕ СЛОВО — НАДО!» Он скомкал газету, сунул ее в ноги, за матрац. К НАДО у него был свой личный счет.

В начале пятого курса началось распределение на производственную практику. У деканата вывешено было объявление: двадцать пятого сентября собраться в следственном отделе управления внутренних дел, к девяти часам. Михаил отправился с удовольствием: ему надоело уже сидеть дома, заниматься разной житейской чепухой, хотелось увидеть пацанов, друга Славку Мухлынина. В коридоре отдела было шумно: говорили о лете, рассказывали анекдоты, вообще вели себя возбужденно, и народ можно было понять: все-таки впереди практика, первое столкновение с тем, что после, может быть, станет твоей работой…