Страница 95 из 130
Несколько дней спустя я узнал, что брат умершего Вангума, мальчик лет 9 или 10, отправившись с отцом и несколькими жителями Горенду на рыбную ловлю к р. Габенеу, был ужален небольшою змеею; яд подействовал так сильно, что перепуганный отец, схвативший ребенка на руки и почти бегом бросившийся в обратный путь, принес его в деревню мертвым. Эта вторая смерть в той же деревне и в той же семье, последовавшая в промежутке немногих дней, произвела настоящий пароксизм горя, жажды мести и страха между жителями обеих деревень… Даже самые умеренные стали с жаром утверждать, что жители Теньгум-Мана приготовили оним, почему Вангум и Налай умерли, и что если этому не положить конец немедленным походом, все жители Горенду перемрут, и т. п. Война казалась неизбежною. Об ней толковали старики, дети и бабы; молодежь готовила и приводила в порядок оружие.
Войны здесь хотя и не отличаются кровопролитием (убитых бывает немного), но очень продолжительны, исходя часто или переходя в форму частных вендетт, которые поддерживают постоянное брожение между общинами и очень затягивают заключение мира или перемирия. Во время войны все сообщения между многими[173] деревнями прекращаются, преобладающая мысль каждого: желание убить или страх быть убитым.
Я не мог смотреть, сложа руки, на такое положение дел в Бонгу, которая деревня была минутах в 5 ходьбы от моего дома в Бугарломе. Притом молчание с моей стороны при моей постоянной оппозиции войнам, когда только несколько дней тому назад я восстал против похода при смерти старшего брата, было бы странным, нелогичным поступком, и, уступив этот раз, я мог бы потерять влияние мое при всех последующих подобных случаях. Я должен был устранить мою антипатию вмешиваться в чужие дела. Я решил запретить войну. На сильный аффект следует действовать более сильным аффектом, а главное – следовало разделить их единодушную жажду мести, следовало поселить разногласие и дать тем первому жару остыть.
Будучи достаточно знаком с процессом мышления и склонностями туземцев, я обдумал план, который, по моему мнению, должен был произвести желаемое действие и который, на деле оказалось, подействовал даже сильнее, чем ожидал.
Придя в обычный час (перед заходом солнца) в Бонгу при случае происходивших при мне рассуждений о случившемся накануне и заметя, что туземцы очень интересуются узнать мой взгляд на положение их дел, я сказал, что хотя очень жаль отца, который потерял двух сыновей, молодых и здоровых, но что войны все-таки не должно быть и что все, что я сказал при смерти Вангума, остается верным и теперь.
Весть, что Маклай говорит «войны не должно быть», когда все и всё готовы предпринять ее, облетела всю деревню мигом. Набралась значительная толпа, и почти все старики обступили барлу,[174] в которой я находился, каждый стараясь разуверить меня, что война – положительная необходимость.
Доказывать неосновательность их теории «онима», вступать в теоретические рассуждения об нем было бы не только потерею времени, но и большой промах.
Я выслушал, однако же, очень многих; когда последний кончил, вставая и собираясь идти, я повторил тем же обыкновенным голосом, который представлял сильный контраст с возбужденною речью папуасов, но которому я постарался придать тон убеждения: «Войны не должно быть; если вы отправитесь в поход в горы, с вами со всеми, людьми Горенду и Бонгу, случится несчастие!»
Наступило торжественное молчание, затем посыпались вопросы: что случится? что будет? что Маклай сделает? и т. п.
Оставляя моих собеседников в недоразумении и предоставляя их воображению найти перевод моей угрозы на свой лад, я ответил кратко: «Сами увидите, если пойдете!»
Направляясь домой, проходя медленно между группами туземцев, я мог расслышать, что их воображение уже работает: каждый старался угадать беду, которую я пророчил.
Не дошел я до ворот моей близко отстоящей усадьбы, как один из стариков нагнал меня и, запыхавшись от ходьбы, торопливо проговорил: «Если тамо Бонгу (люди Бонгу) отправятся в горы, не случится ли тангрин (землетрясение)?»
Этот странный вопрос и запыхавшийся старик показали мне, что мои слова в Бонгу произвели значительный эффект.
– Маклай этого не говорил, – возразил я.
– Нет, но Маклай сказал, что тогда случится большая беда; а тангрин большая, большая беда. Все люди Бонгу, Горенду Тумбу, Богатим, все, все боятся тангрин. А что, случится тангрин? – спросил он опять упрашивающим тоном.
– Может быть, – был мой ответ.
Мой приятель быстро пустился в обратный путь, проговорив скороговоркою, обращаясь к двум туземцам, которые подходили к нам: «Я ведь говорил: тангрин будет, если пойдем. Я говорил!»
Все трое почти бегом направились в деревню.
Следующие дни я не ходил в Бонгу, оставляя воображению туземцев разгадывать загадку и полагаясь на пословицу: «У страха глаза велики». Я был уверен теперь, что они сильно призадумаются, и военный пыл мало-помалу начнет охладевать, а главное, что теперь в деревнях господствует разноголосица. Я не спрашивал, что мои соседи решили; они также молчали, а к войне далее не приготовлялись.
Недели через две пришел ко мне Туй, житель Горенду и самый старый мой приятель,[175] с неожиданною новостью: что он и все жители Горенду решили покинуть деревню эту, решили выселиться.
– Что так? – спросил я, удивленный.
– Да мы все боимся жить там. Останемся в Горенду, все перемрем один за другим. Двое уже умерли от оним манатамо,[176] так и другие умрут. Не только люди Горенду умирают от оним мана-тамо, но и кокосовые пальмы больны, листья у всех стали красные, и они все умрут. Мана-тамо зарыли в Горенду оним – вот и кокосовые пальмы умирают.[177] Хотели мы побить этих мана-тамо, да нельзя, Маклай не хочет, говорит – случится беда. Люди Бонгу трусят – боятся тангрин! Случится тангрин, все деревни вокруг скажут: люди Бонгу виноваты, Маклай говорил, будет беда, если Бонгу пойдут в горы… все деревни пойдут войною на Бонгу, если тангрин будет. Так люди Бонгу боятся! Мы и решили разойтись в разные стороны, – добавил Туй все более и более унылым голосом и стал пересчитывать деревни, куда каждый из жителей Горенду думает переселиться.[178] Так как это переселение начнется через несколько месяцев (после сбора посаженного уже таро), то не знаю, чем это кончится.[179]
Я рассказал немного подробнее этот эпизод из моей новогвинейской жизни потому, что он кажется мне довольно характеризующим мои отношения к туземцам; но для полного понимания предыдущего я полагаю не лишним напомнить о том обстоятельстве, которое так помогло мне уже при первом пребывании на Берегу Маклая[180] и которое представляет повторение уже несколько раз случившегося с европейцами при первых посещениях островов Тихого океана.[181]
Раз возведя меня в положение Каарам-тамо (человека с луны), придав мне это неземное происхождение, каждый поступок мой, каждое мое слово, рассматриваемые в этом свете, казалось, убеждали их в этом мнении. С моей стороны, мне не приходилось и не приходится лгать (напротив, правдивость до мельчайших малостей – качество Каарам-тамо), ни играть роли или быть чем-либо особенным, так как вся моя сверхъестественность находится в воображении папуасов.[182]
Имей я белых слуг или живи я в близости других белых, туземцы скоро разубедились бы в земном происхождении Каарам-тамо, но мой образ жизни и мои привычки не смогли изменить между папуасами установившееся мнение в особенности моего существа.
173
Обе стороны имеют или думают иметь многих союзников, почему боятся идти в каждую деревню, об которой не знают положительно, дружественная она или нет, считая нейтральные за союзников своих противников.
174
Барла – большая, открытая с обеих сторон хижина, преимущественно предназначенная для мужчин.
175
Тот самый, который приходил при постройке матросами корвета «Витязь» моей хижины в Гарагаси в сентябре 1871 г. и уверял, что меня убьют, когда корвет уйдет.
176
Мана – гора, тамо – человек или люди. Мана-тамо – люди гор.
177
Не помню латинского названия грибка, который причиняет эту болезнь кокосовых пальм, при которой листья мало-помалу желтеют, затем делаются красными и дерево умирает. Эта болезнь очень часто встречается в Малайском полуострове, на Яве и многих других местностях.
178
Достойно внимания, что этот весьма распространенный обычай – не оставаться в местностях, где случился один или тем более несколько смертных случаев, который был сообщен многими путешественниками в разных странах, который я нашел в силе между меланезийскими номадными племенами о. Люсона, Малайского полуострова, западного берега Новой Гвинеи, встречается также между оседлыми, дорожащими своею собственностью жителями Берега Маклая.
179
По случаю моего отъезда в ноябре я и теперь не знаю, приведен ли этот проект выселения в исполнение; или, предполагая, что в моем отсутствии им нечего бояться тангрин вследствие войны, ярые приверженцы войны, сделав набег на одну из горных деревень и убив 2 или 3 горцев, думают, что задержали дальнейшее приготовление онима и остались жить в Горенду.
180
См.: N. de M. -Maclay. Mijn Verblijf aan de Oostkust van Nieuw-Guinea in de Jaren 1871 en 1872 в «Natuurkundig Tijdschrift…», Batavia, 1873 – голландский перевод моего сообщения, полнее напечатанного в «Известиях ИРГО»(Имеется в виду «Краткое сообщение о моем пребывании на восточном берегу о. Новой Гвинеи в 1871 и 1872 годах».).
181
Примеров слишком много, и они, полагаю, достаточно известны, чтобы приводить их здесь! Вера и репутация сверхъестественности белых продолжалась в большинстве случаев очень недолго: ром и тому подобные слабости обличали скоро их земное происхождение.
182
Может быть, со временем, если найдется время и настроение, расскажу несколько сюда относящихся случаев.