Страница 7 из 75
В дырку окна тянуло холодом, хлипкие рассветные сумерки лились, как сопли. Сырые углы хибары заиндевели.
— Голова болит.
— Так девки сейчас рассолу… твое лордское высочество… только вставай, потому как Мотыга и Клык просили… нижайше…
— Рассол неси!!! Уууйй… — из сверкающих тускло складок выкопалась иззелена смуглая рожица с темными кругами под глазами. — Заноза, не зли меня.
Полуоторванный ставень аккуратненько прикрыли, протяжно взвизгнув петлей.
Кай зажмурил глаза и попытался представить, что его здесь нет. Только что же снилось… что-то хорошее… что ж так холодно-то!
Мрачная страховитая девка принесла кувшин с рассолом. Кай сладостно застонал и выхлебал треть единым духом. Встряхнулся, как скворец — в волосах затряслись мелкие бусины, скатный жемчуг, цветные лоскуты в мелких косицах — швырнул плащ на топчан и вышел на улицу, зевая и обхватив себя руками за плечи.
Деревню затянуло туманом, чернела покосившаяся изгородь, во дворовом очаге дышали еще теплые угли.
Кай поскользнулся на поеденных временем ступенях и выругался, цапнув рукой подпорку навеса. Рука была загорелая и чумазая, с засохшей царапиной.
Терпеливо ждущие темные тени у дома встрепенулись. Заноза стоял там, с пришельцами, что-то им втолковывал. Кожаная куртка топорщилась коробом. Низкие, сумрачные голоса отвечали.
Найлы.
Высокие, худые, волосы текут, как смола. В черных одинаковых плащах — как полночью выплюнутые.
Кай привычно вздернул подбородок, глянул свысока.
«Лучше с крыльца не спускаться, их главарю я достану ровно до подбородка», — подумал он. Усмехнулся краем рта и скрестил руки на груди.
Неровные застежки на рукавах — переделаны из колец с каменьями.
Правый рукав прожжен угольком.
Найлы стронулись с места, как стая молчаливых воронов, слетелись к крыльцу, разглядывали, не таясь.
Землистые безбородые лица, сжатые губы, тени под скулами, глаза — как черные угли из-под густых бровей.
Кай глянул милостивее.
Найлы молча ждали, то ли знака, то ли еще чего — черт их разберет. Среди набежавших к знамени с кобыльим черепом головорезов случались и с северной границы.
Заноза проник в хибару, завозился там, выволок чертов плащ, заботливо накинул парню на плечи.
Кай медленно сложил в уме найлское приветствие, заговорил, стараясь растягивать гласные по северному.
Нахватался за год.
Кто только не бежал под руку болотного лорда: с королевских земель, из Этарна, из Тесоры, из Перекрестка, с той стороны Сладкого моря… попадались выходцы с южного побережья, смуглые и темноволосые, и инги с далекого севера — рыжие, веснушчатые, закутанные в меха.
Рваные, грязные, со сбитыми ногами или в дорогой обуви, снятой с убитых, с руками в крови, в немыслимой одежде, косорылые, клейменые, выблядки, маркадо, бывшие каторжники, опальные нобили — они пробирались в элейрские топи, чтобы поглядеть на чудо. Поглядеть, содрогнуться от сладкого ужаса, а потом упиться свободой, как волк упивается кровью.
«На болотах, говорят, разбойный бог во плоти гуляет. Поведет бровью — осыпаются стены замков, добро само выпадает из сундуков, нобили от страха потеют золотом, купцы — серебром, крестьяне — медью. Сладкое мясо, душистое вино — нечего больше желать!»
Вот и эти тоже.
Пялятся, как на расписного. Ни слова в ответ.
За оградой маячит светлая башка и зеленая куртка Клыка, ждет, что Кай тут начнет распинаться перед пришельцами, завлекать их болтовней.
Кай смутно помнил, что у найлов в ходу сложные речи, но голова у него гудела, и слова застревали еще в желудке. В носу хлюпало.
— Там со вчера вроде козу варили, — буркнул он, спускаясь и проходя мимо. У замирающих углей стоял котел. — Валяйте угощаться.
Клык услышал, перекосился, даже вроде плюнул с досады. Кай зло улыбнулся, и ему сразу полегчало.
Найлы переглянулись и подошли к костру, двое — носатые, узкомордые — своротили с котла крышку.
Запах остывшей похлебки ударил в нос, в вареве белели хлопья жира, торчали костями кое-как разрубленные куски.
Козу вчера выволокли из хибары и тут же прирезали, потому что Каю приспичило поесть супу. Хозяйка, уродливая старуха, замотанная в коричневые лохмотья, готовить наотрез отказалась и заругалась. Ее страховитая то ли внучка, то ли дочка вообще куда-то сгинула. Заноза накостылял вредной бабке по шее и взялся варить сам. Кай его стряпню так и не попробовал, потому что вечером набрался пьяным и заснул.
А с утра и вовсе не хотелось. Пускай найлы жрут, наголодались в болотах, как волки. Вон как обтянуло скулы. И остывшее мясо им нипочем.
Чинно расселись, вылавливают, что приглянулось. Жирный сок стекает по пальцам, запястьям.
Бабкина дочка или внучка, черт ее разберет, которая с рассолом приходила, выглядывала из-за угла халупы. Волосы светлые, как пакля, сверху рогожный капюшон. И чего это недовольна? Платье не помято, не порвано, синяков не видать.
Заноза козу зарезал, а шкуру и голову бросил вместе с кишками. Может девка из-за этого дуется? Лучше бы суп вчера сварила, дура, лентяйка.
Кай улыбнулся и подмигнул, причмокнув. Девицу как ветром сдуло. Найлы поглядывали непонятно, ели. Заноза бубнил в халупе, бабка костерила его басом.
«За каким чертом сам поехал за харчами», — тоскливо подумал Кай. Правда, в полной сквозняков крепости сейчас было еще паскуднее.
«Тот же Клычара противный, белобрысый зануда, отлично бы справился. Съездил, развеялся, нечего сказать.»
Он сердито нахохлился и уставился на главаря пришлых, самого плечистого, высокого, лучше всех одетого и даже при мече. Сразу видно, не беглый каторжник с рудника, а воин, даже рыцарь, наверное. Вороненая кольчуга лежала поверх длинной котты, не отблескивая.
Найл выдержал взгляд, не думая отводить глаза или выделывать охранные знаки. Наверное, не боялся, что попортят колдовством. Вон какой дуб здоровенный! Сам кого хочешь попортит…
— Звать меня Лайго Горностай, — спокойно сказал он по-альдски. — А это все мои люди и спасибо тебе за угощение.
Его люди, мосластые и худущие, с обведенными темным глазами, кусали вареное мясо, выколупывали мозг из расколотых костей.
— А ты, как я вижу, тот самый болотный лорд, который собирает удальцов под свои знамена и хочет занять Тесору?
Кай мысленно присвистнул.
— Это что, в Найфрагире так говорят?
— Прими, прими! Аааа, ссука! Тиран! Убью заразу!
Опять Марк с утра пораньше со своим конем воюет. До чего злая у него скотина, хоть и красавец редкостный…
Осенние утра такие долгие, обморочно сонливые… но Мэлвир все равно заставил себя сначала облиться водой из кожаного ведра у коновязи, а потом уж вернулся в шатер, спокойно позавтракал.
Он натягивал свежую полотняную рубашку, когда заметил, что к плечу пристал бурый осиновый лист. Мэлвир отлепил его и положил на край стола.
Ило, его слуга, еще дрых за занавеской, да и пускай.
Мэлвир любил утреннее одиночество — единственный момент, когда ты предоставлен сам себе. Не опоясанный рыцарь, не военачальник, не подающий надежды придворный…
Просто человек, который готовит себе любимый напиток на походной жаровне. Нечастая радость.
Холщовый мешочек с коричневыми зернами хранился в сундуке, где Соледаго держал всякие ценные вещи: карты, нарисованные на ягнячьем пергаменте, зрительную трубку, набор для письма, пачку тряпичной серой бумаги, флакон с минеральным маслом, пряности — и кофе.
На плоской четырехногой жаровне томился медный тигель с длинной ручкой, в нем пенилось, подступая к краям, варево цвета корицы.
Мэлвир добавил несколько сухих соцветий гвоздики, крошки муската, щепоть черного перца.
Острое, пряное благоухание заполнило шатер, напоминая о доме.
Так же пахло в комнатах его матери, леди Агаты. Только она предпочитала пить кофе вечером, покончив со всеми обязанностями при дворе.
Мэлвир живо припомнил, как матушка сидит у окна на стуле с высокой резной спинкой, растирая в маленькой ступке кардамон, мускат и кусочки привозного леденцового сахара.