Чудовы луга

Черная найлская стрела клюнула его под лопатку.

В коридоре послышались шаркающие шаги. Чума спускался со своего насеста.

Опомнился Кай уже с внешней стороны стены, на выступающем углу каменного четверика, на котором стояло круглое тело башни. Высота и скользкие камни не помешали ему.

Это была…ерунда.

— Вентиска!

Чума высунулся в окно, выглядывал его.

— Вернись, чертово семя! Вернись! Ты же, сука, поклялся! Не лезь туда!

Старик поперхнулся собственным криком и закашлялся, сорвав глотку.

Кай с легкостью прошел по каменному карнизу, спрыгнул на крышу часовни, под ногами загудела черепица.

Присел, скрытый выступом колокольни, кинул еще один взгляд на месиво людских и звериных тел внизу.

Хрип, бульканье, полное злобы, сухой стук стрел.

Он то и дело смаргивал, пытаясь отогнать жаркое марево.

Просыпайся, сын. Я… люблю тебя.

Пружина ветра хлестнула, разворачиваясь.

Кай взвыл от боли, потом зажмурился.

Снег повалил разом, с четырех сторон. Человек бы ослеп.

Кай рассмеялся, вытащил меч и спрыгнул вниз, в густую толпу, вяло ворочащуюся в снежном месиве. Туда, где призывно сияла золотым и алым скорлупа человечьих тел.

Глаза он так и не открыл.

33

Когда-то здесь была деревня. Теперь хилые деревца торчали из перекошенных, съехавших в болото срубов. Заплетенные ежевикой осклизлые бревна загромождали дорогу. Снег присыпал ямы и колдобины, пройти, не переломав ног, невозможно. Как называлась деревня, и кто тут жил, Котя не знала. Даже отец с дядей Зареном никогда об этом месте не рассказывали.

Кое-как обойдя деревню и выбравшись на твердую землю, путники присели отдышаться.

— Не ешь снег, — хрипло сказала Котя. У нее пересохло во рту, а питье, кроме жгучей рыцарской арварановки, давно закончилось.

Радо что-то буркнул и потер снегом лицо. Волосы у рыцаря так и не высохли. Он вынул флягу с арварановкой, отвинтил крышку, понюхал — и завинтил обратно.

— Искать в лесу дерево — занятие не для слабых умом. — Радо сухо сплюнул под ноги и поднялся. — Уже светает. Надо торопиться.

Слава богу, что светает. В темноте отличить одно дерево от другого — задача не для смертного.

Они поднялись на взгорок, где вперемежку росли березы и елки, и тут не ожидавшая подвоха и отбросившая слегу Котя провалилась в яму.

Почва под ногами просела и хрустнула, вместе в Котей вниз ушла масса веток, снега и перепревшей листвы. Берлога? Из-за плеча развернулся веер обломанных жердей.

Она провалилась неглубоко, подоспевший Радо тут же выдернул ее за руку.

— Волчья яма? — спросил он, жадно рассматривая ловушку.

— Нет. Не глубокая. Но это, вишь, люди строили, не звери. — Котя потерла плечо. — Повезло, тама тварь какая могла зазимовать.

— Вот вторая, — Тальен указал на впадину, заросшую сухим бурьяном, из нее тоже торчали старые отесанные жерди. — Те дома в болоте куда как старее.

Дальше, между елок, они нашли конский скелет, наполовину затянутый палой хвоей. Рядом с островками снега кости казались серыми. Череп отсутствовал.

Котя осенила себя сантигвардой. Радо пнул сапогом, проломив пустую грудную клеть.

— А башку, небось, на шесте унесли, — шепнула Котя. — С собой.

Наверное, чудь точно так же показала дорогу Вентиске-колдуну. Это он тут кобылу зарезал. И землянок накопал для своей ватаги. А их с Радо змеюка чудом не тронула. Мож, почуяла в дракониде родную кровь. Мож, потому что Радо — драконид, они мало того, что живы, еще и на нужное место вышли.

Драконид вдруг насторожился.

— Тссс, — сказал он Коте, хотя она молчала. — Слышишь? — Она не слышала. — Вот, опять! Брень, брень… слышишь?

Где-то печально брякал колокольчик. Вон за теми елками, недалеко, словно скотина заблудилась. Бродит туда-сюда нерешительно. Трень-брень… трень… брень…

За елками открылась просторная поляна, а на ней, розовея в рассветном сиянии, колыхалась толпа привидений.

— …трень-брень… трень… брень… — под горестные неживые звуки.

Ничего более тоскливого Котя в жизни не слыхала.

Радо присвистнул.

— Святое дерьмо, — сказал он. — Во понавешали добра! Сколько же оно тут висит?

Котя выдохнула. Она увидела дуб, серый, корявый, уродливый. Саваны приведений обратились в ветхие ленты на ветвях. Когда-то цветные, а сейчас почти прозрачные, сивые, пепельные. Леденцовая глазурь рассвета красила их, как красят — Котя однажды видела такое — лица покойников, чтобы они выглядели пристойно и не пугали прощающихся.

Между лент свисали гроздья колокольцев, седых от патины. Перекрученные сучья. Ствол в наплывах, наростах, старческих шишках.

Белесый, посеченный временем гроб старого упыря.

Радо подошел к нему, попинал ногой вспучившие землю корни. Обошел вокруг, задирая голову.

— Не таких заваливали, — сказал он. — Давай-ка за хворостом, Коть.

Южане горазды лазать по скалам. Хасинто должен по тихому открыть южную калитку и, если повезет, захватить главную башню. Пока внутри пьянствуют, радуясь победе.

Соледаго ждал сигнального рожка, неподвижно сидя в седле, уперев копье о подставку. Сквозь узкую прорезь шлема можно было смотреть только вперед.

Пока хинетов будут выковыривать из донжона, ударим, вышибем ворота.

Завыло, засвистело со всех сторон сразу. Ударил ветер, рванув тяжелый плащ.

Гигантское решето трясли над крепостью, сеяли овсяную муку. Небо потемнело, солнечные лучи, минуя снежную кисею, сделались изжелта тусклыми.

Словно старым лаком покрыло ветви, стены, землю и черепичные крыши.

Ветер выл, бился, как цепью прикованный.

Элспена крикнул, указывая рукой.

Снег сеялся только над крепостью. Там, где ждало сигнала Мэлвирово войско, не упало ни снежинки.

Только ветер.

Он летел в сторону Верети, закипал в ней, как в ведьмином котле и клокотал, просыпаясь вихрями мерзлой воды.

Еще несколько мгновений и королевское войско дрогнуло бы, не увидев боя. Разбежались бы. Только рыцарская воля и страх сильнее страха перед колдовством удерживали ряды пехоты сомкнутыми.

Черные створки ворот, замком скреплявшие ощетинившийся кольями вал и глубокий ров, распахнулись сами собой.

Рухнул мост.

Мэлвир помянул имя Господне и двинул Пряника вперед, разгоняя жеребца на тяжелый галоп.

— Не могууу я больше!

Ланка откинула голову на подстилку, глаза закатились.

Темная влажная прядь перехлестнула рот, обвилась вокруг шеи.

Ласточка забеспокоилась.

Не все шло так гладко, как хотелось.

Мары полуночные, ничего уже гладко не шло.

Дитя рвалось наружу, будто на пожар спешило.

Схватки сначала шли, как положено, вдруг потом усилились и участились, не давая роженице передохнуть.

В стену бился ветер, сотрясал крепостные камни, загонял в выстывшую комнату острые льдинки.

— Аыыыы…

Блестели в полумраке зубы, содрогался тяжелый живот, то и дело становясь твердым, как камень.

Быстро как…

Снег. Ледяной ветер. Вышибает слезы из глаз, лезвием ножа проникает в прорезь шлема. Хорошо, что прикрыты руки. Хорошо, что под кольчугой — теплая стеганая куртка.

Пряник хрипит, и пятится, мотая головой.

Вспышкой вспоминается утренний сон.

Хорошо, что люди придумали шпоры и железные удила для коней.

И виселицы для тех, кто вздумает отступить.

Вперед!

Простучим по мосту.

— Помру, — всхлипнула Ланка. — Все из-за твоего выкормыша проклятого.

— Не болтай.

— Из-за него!

Ласточка тупо смотрела прямо перед собой. Перед глазами роились белые мошки, в ушах противно гудело.

Разродится, и спать лягу. Вот прям тут лягу и засну.

Если разродится.

Схватки идут и идут, а толку…

//