Чудовы луга

Пахло морозным воздухом, тлеющей листвой, угольями от костра. Речной засыпающей водой, дохлыми перловицами, известью.

От Верети, по развороченному осадными башнями полю двигался ровным шагом всадник на светлой лошади. Вот он попал в косой сноп солнечных лучей, шею и голову лошади окрасило розовым и золотым. Блеснуло стремя, пряжка на поясе, полосы металла на наруче. Серые или седые волосы свисали на плечи, кольчужный капюшон откинут.

На мгновение у Мэлвира мелькнула шальная мысль, что это сам демон Шиммель, полновластный хозяин окрестных лугов и болот, едет сразиться с ним в поединке.

Однако лошадь и всадник заехали в глубину тумана и пропали, как не было.

Даже глухой стук копыт сделался не слышен, только базарили галки и жалостно нудел отчитываемый оруженосец у какого-то из рыцарских шатров.

32

— А здесь, господин хороший, надо уже слегу брать, — сказала Котя.

Впереди, сквозь зеленоватый туман, проступала мутная мгла. На краю Чаруси было так же душно и влажно как в глубине, но по ногам тянуло сквозняком.

Радо перескочил темный ручеек с бурой накипью по берегам.

— Посеял я где-то слегу. Хорошо еще, меч при мне.

— Держитесь тогда за мной, добрый господин, след в след… эх, рыцарские шпоры и пояс чудикам отдали…

— Котя, отстань. Слушай, а где чудики-то? Проводники наши где?

Чудей след простыл. Вот только что косматая копешка в бусах маячила перед носом, а вторая, с хохлом из перьев цапли — по правую руку. А теперь нет никого.

Котя заозиралась. Тишь, гладь, кочки торчат, рыжая осока, желтенький гусиный лук. Падают капли. По разноцветной грязи текут ручьи.

Ой, батюшки-светы, это не ручей!

Котя вскинула руку, но Радо уже увидел, судя по сиплому вздоху за спиной.

По цветной грязи потоком земляного масла текло змеиное тело. Совершенно бесшумно. Мох и осока плыли отражениями в черных боках, расчерченные косой сеткой чешуй. На мгновение Коте показалось, что это их с Радо несет вдоль неподвижно лежащего гада, словно вся Чарусь отчалила с исконного места и пустилась вплавь.

Взгляд метнулся вперед — между кочек черным грибом вырастала голова, плоская, треугольная, с соляной короб размером. Котя ясно видела желтый глаз, похожий на накрытый льдинкой листочек смятого, а потом расправленного сусального золота, прорезанный вертикальной щелью зрачка.

— Чертовы чудики, — пробормотал Тальен. — Надули нас, паскудцы. Но глянь, до чего хороша тварюка!

— Это князь-змея, — шепотом сказала Котя, покрепче сжимая слегу. — Помните, дядь Зарен сказывал?

— Это не змея, — вполголоса ответил рыцарь. — Это вурм.

— А?

— Вурм. Бескрылый и безногий дракон. И далеко не самый крупный. Я читал, были такие, что могли дважды опоясать город.

— Что же они жрут, такие здоровые?

— Девственниц, естественно. Надо было тебе все-таки распрощаться с самым дорогим…

Котя надулась и замолчала. Черная голова покачивалась над осокой. Коте казалось, что вурм смотрит прямо на нее.

Девушка переложила слегу в левую руку, а правой потянула из-за пояса топор.

— Не надо бояться, — сказал Тальен.

— А я и не боюсь.

— Тогда убери топор. Я думаю, разойдемся. Раз он сразу не напал.

— Пусть попробует!

— Стой спокойно.

Голова на длинной шее с шумом упала в осоку как подрубленное дерево. Маслянистая струя медленно потекла по грязи, истончаясь. За спиной Коти лязгнул вернувшийся в ножны меч.

— Ццц! — Котю подергали за штанину. — Не цапал цец, ццц! Не цапал! Пойцем, покацем! Цзуб покацем.

— Что? — спросила Котя, пытаясь разжать стиснутые на слеге пальцы.

— Цзуб!

— Дуб, — перевел Тальен. — Они все-таки покажут нам дуб.

Просыпайся, сын.

Когда Кай поднял со стола тяжелую, налитую похмельем голову, во дворе уже кричали, хрипели и умирали его люди.

Последнее, что он помнил — как держал за ворот недовольного Чуму и признавался тому в любви, как девке.

Потом похоже дотащился до комнаты, где поселил найлов, уже в полном беспамятстве, и уснул, не дойдя до кровати и не сняв сапог.

Сны ему снились скверные.

Посвист поземки, скрип выдираемых из земли морозом корней и огромные белые звери, скользящие в темноте, как зимние мороки.

Кай огляделся, потер глаза. Найлов нет, ставни распахнуты настежь, в окно задувает.

Не так уж и холодно. Во сне ему чудилось, что пробирает до костей.

Выкрики, звон железа, гортанная речь, которой он уже не слышал целую вечность. Язык южного побережья.

Низкое, яростное рычание.

Просыпайся, сын.

Сквозь дурнотную тяжесть толчками пробивалась знакомая жажда.

Пробуждение было столь внезапным, что Кай не успел поймать за хвост самого себя, и шиммелева ярость схватила его, как хватают зверя железные клыки капкана.

Сквозь толстый камень стен он видел, как падают и гаснут золотистые оболочки людских тел, как мечутся по двору четвероногие зубастые твари, слышал, как свищет и лязгает железо. Пружина ветра над центральной башней свилась так туго, что у него заломило зубы.

Не помня себя, он шагнул и оказался у двери в главную залу, как-то миновав крутой лестничный виток.

Дверь была заперта. Накрепко.

Кай зарычал и ударился плечом о дубовые, прошитые поперек железом доски.

Дверь дрогнула, но устояла.

В зале слышались громкие, спокойные голоса.

За стеной взлаяла и заскулила собака.

— Стрелы поднесите.

Лайго Экель.

Кай переглотнул, привалился к двери.

— Лайго, — позвал он, стараясь совладать с непослушной глоткой, откуда рвался звериный рык пополам с поскуливанием.

— Лайго…

Получилось почти ласково.

Он прижался щекой к выглаженным временем доскам, повозил лицом, словно пытаясь стереть злобный оскал.

— Лайго, почему ты запер меня?

Золотое сияние за дверью приблизилось. Ровный, чуть пульсирующий свет.

— Мой лорд.

— Лайго, выпусти меня, Лайго…

— Нет.

Треснула длинная щепка, отломившаяся от двери.

— Лайго…лучше открой.

Только открой…

— Я не могу тебя выпустить, мы заложили вход в башню и отстреливаемся. Если открою дверь, ты своих порубишь, — долгое молчание. — Мой лорд.

— Убью.

— Как тебе будет угодно. Но после того, как мы отобьемся.

Найл отошел от двери. Такого не уговоришь.

Кай, пошатываясь от подступившей ненависти, побрел вверх по лестнице.

Если я не выберусь отсюда, шиммелева сила разорвет меня на куски.

Проклятье.

Недолго думая, он вернулся в комнату, выглянул в окно. Верхняя губа дернулась, обнажая зубы.

Двор, еще вечером чистый и присыпанный снегом, был истоптан, взрыт до серого камня, обильно полит кровью. Серое и бурое тряпье его людей смешалось с сине-белым.

Хинеты, пешие.

С ними полсотни псов.

Скорее всего, пробрались через калитку в южной башне, пока все валялись пьяные. Кто им открыл…

С нижних этажей, с галереи, донесся женский крик.

Кай зарычал в ответ.

Бегать по болоту — смерть торопить, но осторожничать невмоготу уже. Так Котю не трясло, даже когда она провалилась под лед ранней весной, и четыре мили бежала по лесу в мокрой насквозь одежде.

Сейчас одежда была всего лишь отсыревшая, но и миль оказалось не четыре, да и быстрый, по возможности, шаг бегом не назовешь. И небо на восходе посерело только-только. У Коти болело в груди и под ложечкой, пот заливал глаза, и трясло ее так, что зубы клацали. Радо громко сопел за спиной, от него валил пар.

Чуд с бусами начертил в грязи стрелку точнехонько на Полночь и трижды перечеркнул ее — «Зцемля!» Две гривки они с Радо уже перевалили, третья смутно чернела впереди.

Сорвать ставни было несложно. Кай высунулся по пояс, пренебрегая осторожностью. Прикрытые кольчужными попонками псы безжалостно рвали его людей. На глазах одна из белых тварей перемахнула через телегу, груженную известняком, которой найлы ночью укрепили осыпь. Перепрыгнула с легкостью и тут же кинулась на бородача в коричневом кожушке. Тот упал, с тошнотворным стуком ударившись затылком о камни. Пес молча вцепился в толстый ворот, но тут же оставил мертвеца, поднял голову.