Страница 36 из 47
Оставшись одна среди кухонного беспорядка, я разрыдалась. Трус! Трус, изменник и врун! И, что хуже всего, он вот так хладнокровно оставил меня одну умирать от отравленного сока!
Правда, если сок, что некогда пил Удо, совершенно безвреден, тогда теория моя летит ко всем чертям. Значит, надо срочно отдать сок на экспертизу. Куй железо, пока горячо! Я не стану надеяться, что Райнхард выложит мне все начистоту. Не стану ждать, а то как бы не стало поздно!
Прозрачное стекло рисовать очень трудно, особенно если стеклянный сосуд не пуст. То, что происходит на заднем плане полотна, проглядывает сквозь прозрачный материал и через мерцающую темноватую жидкость, свет преломляется, в стекле отражаются окна, изгибы пузатого сосуда отбрасывают колдовские тени, рефлексы, отблески. Какой вызов художнику: а ну-ка попробуй нарисуй!
Кристофоро Мунари изобразил сразу три потрясающих стеклянных сосуда — кувшин, легкий, воздушный, до половины наполненный светлым красным вином, хрупкий бокал и маленький графин с холодной водой. Фиолетовые и желтоватые плоды инжира на серебряной тарелке, бело-голубой фарфор. Натюрморт завершают опрокинутый медный котелок и несколько цветов. Преобладают зеленовато-холодные тона, но за этой холодностью поблескивает огненный темперамент — взгляните на розовое играющее вино в кувшине и на два пламенеющие цветка.
Сколько еще мастеров на исходе XVII века, подобно Мунари, влюбленно выводили на полотне силуэты избранных предметов: металл и стекло, цветы и фрукты, утонченный фарфор и кожаные корешки книг. Мунари же более всего удался именно вот этот стеклянный кувшин, в котором красным рубином переливается вино. Вино без осадка, чистое, не мутное — символ истины. Вино! А ведь его так просто испортить: переложить сахара, перелить воды или еще чем-нибудь подделать, отравить, так что оно станет ядовитым…
Я позвонила в справочную и узнала телефон Герда Трибхабера. Сердце колотилось как сумасшедшее. Набрала номер, трубку, понятное дело, взяла его жена. Я представилась страховым агентом, чтобы выведать название и телефон клиники, где работает ее муж. Ну, теперь вздохну поглубже, и с Богом — поговорим с Гердом лично.
— Не может быть! — возликовал он. — Аннароза, «Неврозочка» моя, сколько лет, сколько зим!
Хорошо, что он не видел моей перекошенной физиономии! Придется разговаривать сладким, елейным голоском, мне ведь кое-что он него нужно. Ладно, мило побеседовали за жизнь, выяснили в самых общих чертах, не называя имен, кто что пережил после того, как много лет назад мы расстались. И тогда я перешла к делу:
— Герд, слушай, ты можешь провести экспертизу одной жидкости?
— Ого, — отозвался он, — какие у нас секреты! Что это мы задумали, а?
— Герд, извини, это и правда секрет, не могу тебе сказать, пока тайна. Скажу только, что, может быть, кое-кто посягает на мою жизнь, вот как!
— Ну, тогда тебе надо обратиться в полицию, — посоветовал он. — Может, все-таки расскажешь пару деталей?
— Понимаешь, — оправдывалась я, — я не могу идти в полицию, я пока не уверена, у меня одни только подозрения, это же смешно! Кроме того, не хочу спугнуть подозреваемого.
— Ладно, понял, — согласился Герд. (Не знаю, что он там понял.) — Вези сюда свою отраву, завтра будет тебе готов анализ.
Нет проблем! В следующий миг я уже сидела в машине. В доме, я слышала, зазвонил телефон. А ну его! Если это мой муженек, пусть спокойно думает, что я уже валяюсь тут без сознания.
Герд спешил, работы было невпроворот. Тем не менее он окинул меня взглядом знатока и оценил: хороша, мол, слов нет, хороша! Удивительно, откуда что берется, он совсем не оставил мне времени привести себя в порядок.
— Ну, давай сюда, — был приказ. — Грейпфрутовый сок? Неплохо, он горький, перекрыл бы горький вкус любого лекарства. Отпечатки пальцев на нем чьи, твои? Ладно, позвоню завтра, встретимся, поговорим спокойно!
Да, ну и дела. А что, если мой бывший возлюбленный потребует особого вознаграждения? Ничего, где сядет, там и слезет. Если его жена до сих пор не знает, что у него есть сын Мориц, я намекну пару раз — отстанет. Я ехала домой и почти ликовала, куда девались мои слезы? И следа не осталось! Да, жизнь становится интересней с каждым часом, если взять инициативу в свои руки.
Лара открыла мне дверь, глаза красные от хлорки.
— Уже вернулись? — дурацкий вопрос. Дочь засмеялась. В бассейне больше двух часов не проплескаешься. А вот меня где носило, интересно? Папа, между прочим, звонил! — Папа звонил? А чего звонил, чего хотел?
— Ничего особенного, — возник Йост. — Тебе тут кое-что от Рюдигера и Эллен, — он передал мне два конверта.
Рюдигер Пентман спрашивал в письме, получили ли мы его фотографии. Дети смотрели на меня вопросительно. Ах да! Ну конечно! Совсем забыла! Фотографии! Вот же они! Я пошла в спальню, достала из-под матраса пакет и показала детям снимки из отпуска.
В конверте от сестры я нашла три банкноты. Она писала:
«Я прибегла на этот раз к помощи ручки, а не телефона. Очень хочется подарить вам один замечательный денек, так что вот вам мое скромное подношение. Поезжайте в дорогой ресторан! Сегодня никаких макарон! Я запрещаю! Идите и оторвитесь! Напоминаю всем о моей огромной любви.
— Круто! Здорово! — возопили мои хулиганы и не давали мне покоя, пока мы не расселись наконец все трое в ресторанчике: двое счастливых сорванцов и их мамаша, которая подозревает мужа в причастности к убийству.
— Почему тетя Эллен так странно изъясняется в письме? — спрашивала Лара.
— Потому, — объяснила я, — что мой и ее общий папа, то есть ее и Йоста дедушка, был мастером родительного падежа и моей сестре этот падеж втемяшился в голову гораздо больше, чем мне.
— Ну-ка, давай мне тоже родительный падеж! — потребовал сын.
Родительный тебе? Пожалуйста!
— Какого вы мнения, молодой человек? — отозвалась я. — В каком вы нынче расположении духа? Эллен — дама среднего возраста и редкой доброты — проявила чудеса щедрости, так что мы обязаны ей обилием нашего ужина…
Дети открыли рты.
Эллен тоже открыла бы: к кому, вы думаете, мы завьюжились с ее капиталом? К итальянцам, конечно. А что заказали? Макароны, понятное дело, что ж еще?
— Дети, — заметила я, — вам не кажется забавным: мы опять едим спагетти? Ну ладно, поехали домой, я устала, хочу отдохнуть немножко.
Когда мы подъезжали к дому, засыпающий Йост углядел на тротуаре призрак.
— Это она, опять стоит перед нашим домом! — крикнул сын, и тогда я тоже узнала Имке. Она же, как только заметила нас, резко порывисто повернулась и исчезла.
Позвонила Люси:
— Ты что завтра наденешь на похороны? И вообще — во сколько они, собственно? Я не люблю венков никаких, заказала большой букет роз. А вы?
Вроде бы панихида назначена на три, сколько я знаю. Но о цветах и нарядах я еще не думала. О-о-о, да у меня сейчас голова занята совсем другим!
— Я не буду надевать черного, — отвечала я, — сейчас это необязательно. А о цветах позаботится Райнхард.
Люси несколько удивилась, что мой муж должен заниматься такими вещами. Мы еще не договорили, как он заявился, распахнув дверь. Вот он, легок на помине, ненаглядный! Между прочим, что-то рановато! Он бросил на меня испытующий взгляд, но на нем тут же повисли дети:
— Папа, папа! Мы обедали у итальянца! Папа, хочешь, мы тебе покажем фотографии с Искьи?!
Они уселись за кухонный стол, дверь на кухню была широко открыта, и я решила разыграть перед своим благоверным маленький спектакль.
— Люси, знаешь что, я боюсь, я вообще не пойду завтра ни на какие похороны. Ох, что-то мне нехорошо. Мы с детьми сегодня обедали у итальянца, кажется, я что-то не то съела, — пожаловалась я громко. — Ну ладно, давай. Перезвоню попозже! — Я бросила трубку и прилегла на софу.