Корень мандрагоры

МОНАХ ОРДЕНА ЭЗОТЕРИКИ

Мару я знал лет пять. Его кто-то приволок на одну из наших студенческих пьянок. Мара скромно попил, еще скромнее поел, был немногословен и улыбчив. А когда понял, что компания попалась адекватная, быстро и качественно раскурил всех в водяной пар. Чем вызвал к своей персоне глубокую симпатию и уважение.

Мара слушал русский рок, регги и американский блюз, чи–тал эзотерику и философию и одевался как хиппи. Ну или по–чти как хиппи. Потертые джинсы, футболка с физиономией на–куренного Боба Марли, светлая шевелюра до плеч (как правило, собранная в хвост на затылке), высокие ботинки армейского образца, глаза за широкими окулярами корич–невого стекла, вызывающие ассоциацию с горнолыжными ку–рортами, и куча всяких кожаных фенечек и побрякушек-та–лисманов на шее и запястьях. Таким его видели прохожие на улице и клиенты магазина, в котором он работал. Я же за пять лет нашего знакомства сумел разглядеть в нем гораздо боль–ше, чем люди обычно замечают в посторонних. Вот, напри–мер, его волосы. Не русые и не белые, скорее цвета хорошо высушенной соломы и тонкие, как паутина. Складочки во–круг губ, намекающие на частую улыбку. Едва различимые морщины, убегающие от глаз к вискам, – морщины челове–ка, который на все смотрит пристально, с прищуром, пытаясь заглянуть туда, куда обычный взор не проникает. Сами глаза густо-голубые, не синие, а именно насыщенно голубые, и на самом их дне светлая глубинная грусть, древняя, как сама при–рода, а потому способная проложить себе дорогу сквозь ка–менные стены общественного мнения, – взгляд Мары был чист и опасен, как разряд электричества. Нос длинный, узкий – та–кими носами Андрей Рублев награждал святых на своих ико–нах. Тонкие губы и упрямый подбородок, вносящие в общую картину элемент жесткости и даже стоицизма. Просветленное лицо с железными чертами. Мара странным образом сочетал в себе душевную мягкость и волю воина Спарты. С первой се–кунды нашего знакомства он стал мне симпатичен. Вернее, лю–бопытен. Я подумал, что он похож на адепта розенкрейцеров или каких-нибудь там тамплиеров. Что-то было в нем от пред–ставителя воинствующего монашеского ордена, где любовь к человеку чудесным образом уживается с великолепным вла–дением мечом. Мара вполне мог избить человека, если он того заслуживал, но следом поделиться с ним последним, что у него было.

Мара торговал дисками в музыкальном магазине и в целом, конечно, не попадал в категорию обеспеченных граждан. То есть не попадал настолько, что поначалу казалось странным, что у него всегда имеется «дурь». Сперва мы думали, что он ди–лер, но все оказалось не так. Мара не торговал. Никогда. Мало того, его мировоззрение (этакий слепок европейской филосо–фии и галлюциногенных просветлений Кастанеды) не позволя–ло ему опускаться до торговли «инструментами знания» – это его определение.

– Истинное знание невозможно ни купить, ни продать, – так он пояснял свою позицию.

– Ты гностик? – спросил я как-то его, довольный возможно–стью похвастаться знанием мудреного слова.

Он задумался на секунду, ответил:

– Не вполне. Гностики считают, что истинное знание невоз–можно передать кому ни попадя. То есть, чтобы его получить, нуж–но быть избранным. В противном случае никакими духовными практиками его не заграбастать. В этом что-то есть, я не спорю. Впрочем, как и в любой философии: там всегда что-то есть и чего-то не хватает. Как правило, не хватает самого главного… А на–счет гностиков – думаю, они были не совсем правы. Я-то как раз считаю, что с помощью кое-чего знание заполучить возможно. Тут я с Кастанедой согласен. Если тебя ломает сидеть в позе ло–тоса двадцать лет кряду, то можно попытаться расколупать энер–гетический канал в темечке с помощью специальных инструмен–тов. К тому же, парень, природа нас щедро этими инструментами снабжает, неспроста же она так делает, а?

Поэтому Мара «дурью» не торговал. Но – будучи неторгующим из идейных соображений, с осторожностью и пониманием от–носящийся к всевозможным «акселераторам прозрения», Мара становился идеальным кандидатом на должность начальника камеры хранения. Короче, Мара был банкиром, а его кварти–ра – банком. Все его знакомые держали свои «депозиты» в его хранилище. Причем за это незаконное дело Мара опять же де–нег не требовал, но имел негласное право изымать некоторую часть «дури» для личного пользования. Вот этим правом он со спокойной совестью и пользовался, а заодно и окружающих угощал, если они того заслуживали.

По тем же самым соображениям Мара категорически отка–зывался иметь дело с амфетаминами, крэком, героином и их производными. К тяжелым наркотикам и сильным стимулято–рам Мара относился крайне отрицательно, потому что «они ни–какого высшего знания дать не могли и существовали всеце–ло ради свинячьего удовольствия» – такая у него была позиция. «Торчков» Мара считал вымирающим видом, невер–ным витком эволюции. Но при этом Мара относился к ним ско–рее с сожалением, с какой-то христианской терпимостью. Мара вообще был человеком добрым. Я бы даже сказал – фунда–ментально добрым.

– Они слабы и несчастны, – так он комментировал свое от–ношение к проблеме наркомании. – Потому что захлебнулись в навязанном им культе гедонизма как величайшем благе, ко–торого только может достичь человек. А это губительная ил–люзия, потому что гедонизм – это демон, требующий беспре–кословного подчинения. Если ты постоянно поощряешь в себе тягу к удовольствиям, будь уверен – ты на пути к полной дег–радации.

Мара жил один. В наших студенческих кругах ходили слухи, что родители Мары погибли в автокатастрофе, когда ему было лет пятнадцать, но внести в эту тему ясность с помощью прямо–го вопроса никто не решался. Потому что, если они действитель–но погибли, кто знает, какие шрамы души скрывались под фут–болкой с изображением накуренного Боба Марли. Сам же Мара о своих предках никогда не заикался. Зато было известно, что за полторы сотни километров от нашего города, в какой-то за–бытой богом деревне проживала его бабушка, которую он ез–дил иногда навестить.

С женской половиной человечества Мара общался охотно, но без страсти. Так, одно время он появлялся на людях в ком–пании молоденькой смуглой татарочки, довольно симпатичной немногословной особы, большой любительницы гашишного аромата. Следующая пассия Мары, стройненькая брюнетка с точеным личиком и подслеповатыми глазками, – студентка, постигавшая премудрости органической химии в политехничес–ком институте. Очевидцы утверждали, что список любовных ис–торий Мары на цифре «два» не заканчивался. Но ни одна из жен–щин Мары на ПМЖ в его квартиру так и не перебралась. Возможно, девушек пугала перспектива до конца своих дней слушать монологи о сущном.

Настоящее имя Мары оставалось тайной, которая никого не интересовала. Когда вокруг тебя знакомые исчисляются десят–ками, а то и сотнями, имя и фамилия перестают иметь значе–ние, потому что они не привязаны к человеку какой-либо чер–той характера или стереотипом поведения. Проще говоря, имя и фамилия, данные человеку при рождении, не несут о нем ни–какой конкретной информации. Совсем другое дело с прозви-щами-кличками-погонялами. Ими награждают посторонние, вкладывая в новое имя черту, для человека характерную. Мара ассоциировался с эйфорией, галлюциногенами, маревом, а потому оставался Марой, и никем другим. Точно так же, как Кислый был Кислым, потому что скисал после третьей рюмки или двух затяжек «травы». Или вот Белку прозвали так из-за ее рыжих волос – когда она собирала их в тугой пучок на затылке, он сильно смахивал на беличий хвост. Ну а с моим именем и так все понятно.

Мара был мне интересен еще и тем, что всегда рассказывал какие-то мудреные притчи и излагал замысловатые учения. Я и сам был не прочь почитать какую-нибудь заумь и поломать го–лову над вечными проблемами. Да, пожалуй, этот мой интерес граничил с жаждой информации и потребностью разобраться в законах взаимодействия живой и неживой материи, но Мара – он этим дышал. В постижении законов мироздания он обгонял меня на три корпуса – я твердо отдавал себе в этом отчет, поэтому всегда прислушивался к его наставлениям.