Страница 1 из 10
Евгений Немец
Корень Мандрагоры
Я – Бог, я равен Богу одиночеством,
равен тщеславием, равен отчаяньем из"за того,
что сам не являюсь, как другие, моим созданием.
Все живут в моем свете, а сам я живу
в непереносимом сверкании моих сумерек.
У. Эко, «Маятник Фуко»
ПРОЛОГ
Я лежал посреди долины предгорья и смотрел на Казыгурт, эту жемчужину Небесных Гор, точнее, их западного хребта с гро–мыхающим названием Каратау. Тянь-шаньское небо было про–сторным, его границы, казалось, достигали Луны, и только во–круг Казыгурта клубился туман. Гора выжимала атмосферу, доила ее и наматывала на свою вершину густой молочный пар. Эта красота могла раздавить. Но я все равно смотрел, впиты–вал, насыщался, потому что уже через час, а может, через се–кунду мое существование могло прекратиться. Я хотел забрать эту красоту с собой, забрать в тот, другой мир.
Я пытался вспомнить, как и почему все началось. Мне каза–лось, это важно понять, хотя я и не знал, зачем. Клубящийся вокруг вершины Казыгурта туман отсылал мою память в про–шлое, где-то там были ориентиры, зацепки. А по моим венам, артериям, капиллярам кровь разносила средневековую магию, и я отдавал себе отчет, что все это может закончиться плохо. Смерть была одним из вариантов развития событий, вернее, их завершением. Смерть была вполне возможна. Сердце, спя–тившее от обилия чужеродных алкалоидов, могло просто послать своего хозяина к чертям и отрубиться. А если бы запаса проч–ности у двигателя хватило и организм переборол бы весь тот яд, которым Мара меня накачивал, еще не факт, что выдержал бы разум. Второй вариант: существование с расплавленным мозгом, безумие до конца своих дней.
Я очень надеялся, что теория Мары верна и эксперимент даст именно те результаты, которых мы ожидали. Мара… Да, все на–чалось с него. То есть все началось гораздо раньше – может быть, в школе, в армии или институте. А может, в далеком дет–стве, когда шестилетним пацаном я напоролся на ржавый гвоздь… Но все те истории сформировали меня, это было мое становление, моя подготовка. По большому счету я жил лишь для того, чтобы Мара смог осуществить свой эксперимент, –теперь я понимал это совершенно определенно. Мара появил–ся в моей жизни, неся перед собой, словно знамя, идею рево–люции духа, и таймер апокалипсической бомбы включился и начал отсчитывать человечеству последние дни. Именно с это–го началась повесть о закате цивилизации. Мы были молоды, беспечны и достаточно безумны, чтобы не только желать изме–нить мир, но и пытаться это сделать.
Я все еще лежал в долине предгорья, слушал шорох ветра в траве, смотрел на гору с белоснежной шапкой облаков и вспо–минал события двухмесячной давности. Кто бы мог подумать! Как все было просто и даже обыденно… Марихуановое облако над журнальным столиком текло и менялось, почти так же, как туман на вершине Казыгурта, – вот почему я смог вспомнить точку отсчета. И Мара сказал тогда ключевые слова: «Замоч–ная скважина». Простые слова, но в них наш воинствующий фи–лософ вложил новый, убийственный смысл.
ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА
Вибрация голосовых связок, воспринимаемая людьми как речь, требует воздушного потока, выпускаемого легкими. Мара же пытался говорить, стараясь по максимуму удержать внутри марихуановый дым. От этого его речь походила на вещание радиоприемника: скрипучая, с частыми короткими задержками. Я подумал, что так может говорить человек, которому перетянули веревкой гениталии, но до состояния беспричинного хохота я еще не дошел, а потому молча и со–средоточенно внимал его словам. Мара наставлял:
– Представь, что все наши органы чувств – всего лишь за–мочная скважина, через которую мы смотрим на мир. Ну, не только смотрим, а еще слушаем, нюхаем, ну и все, что мы там еще делаем… В смысле ощущений. Понимаешь, о чем речь? А теперь представь, что кто-то снес перед тобой дверь вместе с замком и той замочной скважиной, через которую ты пытался чего-то там подглядеть. Тебе башку оторвет, парень! Ты даже представить себе не можешь, что ты там увидишь!
– Ты это… не грузи, – тихонько попросил Кислый, но никто не обратил на него внимания.
Я принял косяк, затянулся и попытался представить то, о чем вещала радиостанция Мары. Сказать откровенно, ничего осо–бенного мое воображение не рисовало. Вернее, я отчетливо представил себя стоящим перед дверным проемом. Дверь была сорвана с петель и лежала возле моих ног, плоскость стены во–круг проема была темно-зеленого цвета и обильно украшена трещинами, надписями черным маркером и бороздами от гвоз–дя или еще чего-то острого. Но что было за дверным проемом, мне разглядеть не удавалось. Мое воображение останавлива–лось на пороге и переступить его категорически отказывалось –все, что было дальше, растворялось в непроглядной черноте. Отчего-то я был уверен, что там ничего нет, но разум говорил, что так быть не может: если я что-то видел сквозь замочную скважи–ну, то по крайней мере это же должен был увидеть и в открытую дверь. Следом я подумал, что и в замочную скважину ничего особенного не видел. Да и вообще, смотрел ли я сквозь нее?..
Я выдохнул и передал «жезл» нашей эстафеты Кислому, пы–таясь разобраться в сложнейшей словесной головоломке: дверь, замочная скважина, непроглядная муть. Кислый затянул–ся с присвистом, так жадно, что у него глаза полезли наружу. Он поспешно передал Маре «торпеду», а сам почти весь сполз со стула, пытаясь найти наиболее комфортное положение тела, чтобы как можно дольше удерживать в легких дым. В следую–щее мгновение Кислый свалился на пол. Из-под стола донесся глухой кашель.
Марихуановое облако висело над журнальным столиком. Дым медленно закручивался в шершавые вихри, рисовал едва различимые спирали, смахивающие на ураганы в атмос–фере Юпитера, извивался кривыми Безье, а то вдруг проры–вался тоннелями чистого воздуха, чтобы тут же сомкнуться снова. Облако текло и менялось…
Косяк, замыкая треугольник, снова вернулся ко мне. При–шлось прервать созерцание скоротечности пространственно-временного континуума. Я сделал добрый «пас», покопался в памяти, отыскивая последнюю тему беседы, вспомнил про дверь и замочную скважину, сказал:
– Мара, я ничего там не вижу.
– Где? – поинтересовался тот.
– О чем ты, Гвоздь? – сквозь слезы пропищал из-под стола Кислый.
Должно быть, я надолго задержался в помещении с зелены–ми стенами. Или это марихуановое облако украло время?..
– За дверным проемом, – пояснил я.
– За каким еще проемом, парень?
– Так… Стоп. Ты мне о чем только что говорил?
– А-а-а… Так вот, эта штуковина… Представь, что все наши органы чувств – всего лишь замочная скважина, через кото–рую мы смотрим на мир…
Мне показалось, что я уже это слышал, но голос Мары зву–чал так, словно ему ремнем перетянули яйца. Я перебил его:
– Мара, будешь так накуриваться, сделаешься кастратом!
А потом меня согнуло пополам, и наружу вырвался Ниагар–ский водопад хохота.
– Во, Гвоздя торкнуло, – с завистью сказал Кислый, выгля–дывая из-под стола, и добавил к моему потоку тоненький ручеек визгливого смеха. Кислый даже ржал на халяву.
Я смеялся долго и качественно, так, что скулы свела судоро–га, а мышцы живота отказывались разогнуть туловище. Нако–нец я ладонями собрал щеки в кучу, то есть вернул их на место, и приказал себе успокоиться. Где-то внизу тихонько повизги–вал Кислый. Мара добивал «пятку» и спокойно поглядывал на меня. Я спросил его: