Страница 11 из 17
сплошь потери да убытки:
разочтёмся до копеечки,
до пылиночки, до нитки,
до иголочки-булавочки -
или как-нибудь иначе:
до последней в мире бабочки,
до последней в жизни ночи,
и – как мыслями и письмами
(ненамного тяжелее!) -
под конец махнёмся жизнями,
ни о чём не сожалея.
Как бы буря ни кружила,
ни сминала, ни крушила
тонких кружев бытия -
всё равно его узоры
зелены и бирюзовы
и летуча кисея.
И, любезнейшая буря,
я ещё покаламбурю,
подурачусь, попляшу
и прошу любую шалость,
если ты не возражаешь,
моему карандашу!
Мир сам по себе прекрасен,
и без нас уже не раз он
после бури выживал -
пусть летает, где захочет,
кружевная стайка строчек:
я не пастырь кружевам.
Слышишь, как всё удаляется, как по кривой
за косогор удаляется, чтобы на склоне
сбиться с дыхания?
Путь твой не то чтобы твой:
он был навязан тебе, ибо он есть погоня.
Этот вот образ – он так и останется: тот,
чуждый, туманный, подобный далёким планетам…
как всё разбросано, как расстоянье растёт
между названьем предмета и самым предметом:
вот уже только в бинокль, а вот уже лишь -
авиапочтой… а вот уже лишь в сновиденья
ты доберёшься, домчишь, долетишь, допаришь
до осязаемой почвы от вечной идеи:
ты проходил уже прежде по этим местам,
ты уже гнался когда-то за этой эпохой…
Вот она, здесь, твоя жизнь, а ты всё ещё там -
словно Ахилл, устремившийся за черепахой.
Внезапные встречи, случайные числа,
прогулки по землям чужим…
Пока ещё всякое может случиться,
я рад Вам, разумница-жизнь!
Не это – так то, а не то – так другое:
не бодрствовать ночью – так спать,
не светлая радость – так тёмное горе,
не музыка – так листопад!
Течёт ли в Париже серьёзная Сена,
а в Вене – беспутный Дунай?
Не всё ль равноценно и, значит, бесценно:
не думай, не запоминай.
Есть время ещё для двукратного залпа -
и как-нибудь можно успеть
в двух разных местах оказаться внезапно,
две разные песни запеть,
двух женщин любить и двум правдам учиться:
неправде и лжи – наугад!
А там… если что-то и может случиться,
так выбор уже небогат.
Что, мой милый старый август,
станем горевать
и искать в бумагах адрес
о пяти словах?
Помню, где-то в этой папке:
вынем и – айда!
Помню, наезжали как-то -
позабыл куда.
Там ещё сперва налево,
а потом – село,
там ещё такое лето
красное цвело,
там один такой зайчонок
прыгал по кустам,
и два ворона учёных
говорили там:
– Если вашими шагами,
то шагов шесть-семь…
Помню, жизнь была другая -
новая совсем.
Забудем обо всём ночном -
довольно всякого такого:
давайте-ка опять начнём
урок надежды бестолковой,
давайте-ка решим, на что
(авось, всплывёт какая малость!)
мы не надеялись ещё
и чем ещё не занимались?
Займёмся, что ли, чепухой
гаданья на кофейной гуще -
давно осевшей и сухой,
но будущее стерегущей
и осеняющей крылом,
отчётливым и загорелым…
За праздным посидим столом,
за призрачным капризным делом!
А там уж – пан или пропал,
а там уж – что бы ни пропало -
начнёмте вновь, любезный пан,
надеяться на что попало!
Пожалуй, яблочко зари не слишком-то румяно,
а утра вкус хоть и хорош, да всё же кисловат,
и горек, как табачный дым, вкус нашего романа -
и, вроде б, надо горевать, да что ж тут горевать!
Всё не дотягивает жизнь до счастья, до покоя -
и этот утренний пробел меж тьмою и зарёй
даёт понять, что всё вокруг немного не такое…
что героиня чуть скучна и чуть смешон герой.
Сон не досмотрен до конца и недоварен кофе -
всё брошено на полпути, оставлено как есть,
и в этом вечность, может быть, – нет вещи пустяковей,
чем вечность… завтра как-нибудь закончим, Ваша Честь!
А завтра новые дела – и вот уж новый образ
произрастает на листе, и новые слова
не покрывают жизни всей – и остаётся область
тумана, сумерек, дождя, и снов, и колдовства.
Говорите, всё ясно, но в этом и грусть?
Не грустите, всё очень темно:
ведь и новых понятий неполная горсть -
от неё не светлей всё равно.
Не светлей от того, что гроза есть гроза -
мало ль в жизни таких новостей!
Погремушкой своей золотая коза
собирает на праздник гостей:
при зелёной грозе на лугу пировать,
без конца поминать времена,
где давно не бывали и уж не бывать…
голоса, небеса, имена!
Эти речи по кругу – одна за другой -
и бокалы – один за другим:
о, гроза есть гроза, и покой есть покой
и, конечно же, гимн – это гимн!
Нам надолго запомнится новый урок -
безотрадный, никчёмный, скупой… -
но всегда есть о чём говорить между строк,
между делом и между собой.
Задвинув в дальний угол тьму,
отбросив страсти, как лохмотья, -
однажды Вы меня поймёте,
и я однажды Вас пойму.
Когда приходит. Всё прошло
с последней точкою в романе,
то от взаимопониманья
бывает пусто и смешно.
Но ты, поэзия, но ты -
ты, объясниться не умея,
всё просишь недоразуменья,
обмолвки и непрямоты,
но ты, поэзия, – дитя:
возьми себе картинку, бусы -
играй, забудься, залюбуйся,
дай разобраться нам, хотя… -
вбегай, пожалуй, в наш роман,
чтобы героев в том романе
мы сами бы не понимали -
да и никто б не понимал.
По Арбату, говорят, развешан дождик -
экий взяли на себя нелепый труд!
На Арбате, говорят, сидит художник
и рисует там весь-мир-за-пять-минут,
а мольберт его – вселенная на сваях
комариных, выше некуда вознесть!
Мы пойдём к нему: пусть он не забывает,
что и мы с тобой под этим небом есть.
Пусть и нас он нарисует уголёчком,
в уголочке мирозданья, на краю -
инструментом хоть и вечным, но не точным…
Ну конечно, я тебя не узнаю:
горстка воздуха да полщепотки шёлка,
а печаль, хоть и похожа, да не вся…
что до чёлки – золотая эта пчёлка
улетела за моря и за леса!
Но весь мир… с ним так и надо, значит – круто.
Твой ли облик, мой ли, чей ли… ах, пустяк!
Остаётся даже лишняя минута
от пяти… и, рассмеявшись вдруг чему-то,
мастер дарит нам с тобой её за так.
Горчат пирожные миндальные,
горчит фруктовая вода.
Я вспоминаю об Италии,
в которой не был никогда.
Что там за Piazza в тёмном омуте,
кто там весь день поёт на ней?
Ах, это только шутки памяти
по поводу небывших дней.
Что ж, полетели, моя ласточка,
на Piazza del Чего-Нибудь!
Хвоста причудливая кисточка
пускай нам прорисует путь
на Piazza delle Испытания,
del Одиночества, del Слёз,