В стране слепых

– Я предложил им проанализировать телефонные переговоры между Сан-Диего и Сан-Франциско. Выяснить, выходила ли Говард на связь с кротом, который проник в систему Кеннисона.

– Да кто только не проник в систему Кеннисона! – проворчал Ред. – К тому же… – Он повернулся к Коллингвуду, который, раскинув руки, сидел на деревянном диване-качалке. – К тому же проникнуть в систему можно из любой точки страны. Достаточно пришить «червя» или вирус к какой-нибудь коммерческой программе, или к биржевому бюллетеню, или к рекламному объявлению.

Коллингвуд мотнул головой.

– Не знаю. Я человек простой, и запросы у меня простые. Да, конечно, я пользуюсь компьютерной почтой, но наверняка не использую всех ее возможностей. А Деннис… Ну, он… он просто боялся компьютеров.

– Какая глупость. Компьютер – это инструмент. С таким же успехом можно бояться рейсшин или пылесосов. Или гусиных перьев.

Коллингвуд криво усмехнулся.

– Падение Западной Римской империи иногда связывают с изобретением письма гусиными перьями. Когда приходилось вырубать написанное на камне, люди, должно быть, больше задумывались над тем, что пишут.

Ред улыбнулся.

– Возможно, вы правы.

Коллингвуд оттолкнулся ногами, и диван начал раскачиваться.

– У моей бабушки был такой диван-качалка. Я чувствую себя совсем как в детстве. – Он раскачивался медленно, как маятник. – Вы расскажете мне, что вам известно про Денниса Френча?

Ред скрестил руки на груди.

– Ведь вы только потому и занялись этим делом? Чтобы разыскать своего друга? А действительно серьезные вещи вас не интересуют?

– Разве? Я всегда думал, что дружба – одна из самых серьезных вещей.

– Я не то хотел сказать. Я хотел сказать… Ну, то, что выходит за пределы вашего беспокойства за друга. Разве вас не интересуют философские проблемы? Или политические последствия? Неужели вы хотите, чтобы вашей жизнью управляла какая-нибудь тайная элита?

Коллингвуд фыркнул.

– А вы хотите сказать, что до сих пор ею никто не управлял? – Диван тихо раскачивался взад и вперед. – Разве начиная с эпохи фараонов было когда-нибудь такое время, чтобы горсточка честолюбцев не стремилась заправлять всеми делами? Пока они делают это более или менее толково и оставляют меня в покое, я ничего против них не имею. Насколько я понял, вы все от них отличаетесь только тем, что попробовали внести в это немного научного подхода. Пожалуй, это ничуть не хуже, чем метод проб и ошибок, с которым нам приходилось мириться испокон веков.

Ред ожидал чего угодно, но только не такого безразличия. Он положил руки на перила.

– Вам действительно все равно? – спросил он, слегка наклонившись вперед и не скрывая удивления. – Вы увязли в этом деле чуть ли не глубже, чем все остальные, и все же самые принципиальные вещи ничего для вас не значат?

– Это что, обвинение? Когда кто-нибудь призывает сбросить ярмо угнетения, он по большей части недоволен только одним: что угнетатель не он. – Коллингвуд уперся ногами в дощатый пол и остановил диван. – Но я сделал одну оговорку. Я сказал, что мне все равно, если только вы оставите меня в покое. А этого вы не сделали.

Хотя Коллингвуд даже не повысил голоса, Реду стало не по себе. Он не выдержал обвиняющего взгляда и отвернулся, обхватив рукой столбик веранды и прижавшись к нему щекой. Дерево было гладким и прохладным.

– Нет, этого мы не сделали. – Неважно, что не Ассоциация все затеяла, что это была Женевьева Вейл с ее паранойей. Это могло случиться по-всякому. Все здание было пронизано трещинами – их было слишком много, чтобы возложить вину на ту из них, из-за которой оно обрушилось.

– Так вы мне не расскажете?

Ред оглянулся через плечо.

– Что?

– Что вам известно про Денниса.

– Я не говорил, что не расскажу.

– Нет, вы перевели разговор на другую тему.

Ред снова отвернулся.

– Прошу прощения, – сказал он. – Это уже вторая натура. – Он провел рукой по столбику, нащупал трещинку и принялся ковырять ее пальцем. – Вы себе не представляете, как это происходит, – продолжал он, все еще стоя спиной к Коллингвуду. – Когда вступаешь в тайное общество вроде нашего. Постоянно боишься проговориться. Даже о самом существовании тайны. Даже родителям. Даже ближайшим друзьям. Учишься давать уклончивые ответы, недоговаривать, иногда просто лгать. Изобретать правдоподобные истории про какую-нибудь «левую работу на лето», но никогда не говорить правды. А через некоторое время… – Длинная серебристая полоска краски отломилась, и он начал вертеть ее в пальцах. – Через некоторое время осторожность становится второй натурой. На всякий случай никогда не говоришь всего. А еще лучше – не говоришь вообще ничего. Но в клиологии дистанция измеряется частотой общения между двумя точками. – Он горько улыбнулся. – Это мы усваиваем в ходе обучения. Так что дистанция между тобой и всеми, кого ты когда-либо знал, начинает расти. И хуже всего то, что ты знаешь, почему это происходит. Можешь даже написать уравнение. Очень скоро единственными твоими друзьями остаются такие же, как ты. Вы живете в никому не ведомом, замкнутом кружке и утешаетесь тем, что в конечном счете вы подлинные властители мира. А все, остальные – так, никто. – Он отшвырнул полоску краски в темноту, облокотился на перила и переплел пальцы. – Зачем я все это вам говорю?

– Не знаю, – сказал Коллингвуд. – А кому еще вы можете это сказать?

Ред взглянул на него через плечо и поджал губы.

– Вы уверены, что вы всего лишь бухгалтер?

– Скажите мне, Кальдеро, – сказал Коллингвуд, – а как вы попадаете на такую работу? Ведь объявления о ней в газетах как будто не печатают?

Ред провел рукой по столбику.

– Нет, – сказал он. – Не печатают. – Ему припомнилось, как завербовали его. Эммет Блейн. Давно он не вспоминал этого сварливого старика с его галстуками-бабочками в горошек и с пробором посреди головы. Полная противоположность привычному образу тайного агента – и в то же время учитель и проповедник, способный зажечь человека идеей. – Мы постоянно… ну, можно сказать, присматриваемся. К людям, которые проявляют к этому интерес. И способности.

Например, к студентам, которые чем-то выделяются из общей массы. К робким квадратным шпенькам, которые не могут ужиться в стандартных круглых дырках. К тем, кто способен попасть под влияние харизматического учителя. К достаточно независимым, чтобы не дать обтесать и скруглить свои грани, и достаточно прозорливым, чтобы догадаться попробовать растесать дырки под квадрат.

Эммет Блейн… Давно он не вспоминал этого учителя истории. Их долгих споров о том, как построить лучший мир. Как многое может изменить даже один человек… если только сделает то, что нужно, и тогда, когда нужно.

Ред с удивлением обнаружил, что у него в ушах только что прозвучал голос Эммета Блейна, словно это были его слова. Он насторожился. Что, если все его нынешние планы, касающиеся Ассоциации, – всего лишь далекие отголоски мыслей, подсказанных в давно прошедшие времена его старым учителем? Что, если он всего лишь орудие, с помощью которого Эммет пытается управлять будущим? Такой тонкий замысел вполне в духе клиологического мышления. И разве не такова на самом деле цель всякого учителя и гуру на этой планете? Управлять будущим через посредство своих учеников?

«Нет, черт возьми! Эммет был не такой! И глаза у него были совсем не такие, как у Джейн Хэч или у Кэма Бетанкура. Наши учителя нас учат, а не управляют нами!»

– Это уже второй раз, – услышал он слова Коллингвуда.

– Что второй раз?

– Вы уже два раза уклонились от того, чтобы рассказать мне про Денниса.

Ред потер руки. Ночи становятся холоднее. «Осень – самое грустное время года», – подумалось ему.

– Он, видимо, в руках группы «К», – сказал он. – До сегодняшнего вечера я не знал, кто это – группа «К» или Шестерка. Кто-то в организации Кеннисона знает, где он. Кеннисон как-то подслушал этого человека, когда он говорил по телефону. Он не сказал нам, кто этот крот, но у меня есть кое-какие догадки. Там сейчас Беннет, она прослушивает его телефон, чтобы мы могли напасть на след. – Он выпрямился и повернулся к Коллингвуду лицом. – Вот. Ну и как, теперь я был с вами достаточно откровенен?