Печальная принцесса

– Я бы могла, конечно, начать свой рассказ с описания нашей первой встречи с Лилей, но тогда, думаю, исчезнет то особое чувство утраты и трагичности, которое теперь, когда ее нет, только усилит впечатление и заставит вас воспринять некоторые детали ее биографии особым образом.

Рита с трудом заставила себя промолчать, испытывая в душе странное, с примесью стыда, чувство удовлетворения после того, как она узнала, что не ошиблась: Катя на самом деле кого-то потеряла.

– Она повесилась. Этой ночью. Мы были с ней близкими подругами. Жили вместе. Она снимала у меня комнату. Мне казалось, что я так хорошо ее знаю… Много всего было, и хорошего, и плохого. Но я никогда бы не предположила, что она способна на такое.

Рита и на этот раз промолчала, посчитав, что ее возможная, вызванная желанием не показаться черствой, дежурная реакция на эту «новость» («Да что вы такое говорите?!» или «Какой ужас!») лишь помешала бы рассказчице продолжать говорить. Она лишь выразительно посмотрела на нее, широко раскрыв глаза, давая ей понять, что она удивлена, поражена, потрясена услышанным: не каждый же день слышишь, что уходит из жизни молодая девушка.

– Я вернулась домой под утро. Честно говоря, у меня было свидание, но я никогда не высыпаюсь в чужой постели.

Такая откровенность обескуражила Риту, она снова взглянула на белый лист бумаги и только теперь вдруг поняла, увидела, как белое пространство начинает постепенно заполняться бликами и тенями, как проступают некоторые, самые яркие черты лица. Работа пошла. Легким движением угольной палочки она только повторила, закрепила, сделала реальным и видимым увиденное лишь ею.

– Я вот тоже высыпаюсь только дома, – поддержала Катю Рита.

– Вот и представьте себе. Я открываю дверь ключом, иду на цыпочках по коридору до своей двери, прохожу мимо полураскрытой Лилиной – и невольно поворачиваю голову. Я никогда не забуду эту картину! Лиля сидит на полу… Вроде бы куда-то смотрит, но на самом деле она уже ничего не видит. Лишь глаза полураскрыты. Вы бы видели ее, какая она была при жизни! Вот уж точно, вы прошли бы мимо меня и остановили свой взгляд на ней. Она настоящая русалка: длинноволосая, зеленоглазая, и все в ней такое нежное, длинное, утонченное, ни за что не скажешь, что она – деревенская девушка.

– Вы же сказали, что она повесилась. А теперь говорите, что она сидела на полу, – вернула ее в реальность Рита. Рука торопилась обессмертить линии, уголек нежно царапал бумагу.

– Странно, да? Я тоже сначала ничего не поняла. Подумала, что она просто напилась. Хотя она никогда не злоупотребляла. Мартини ей, правда, нравилось, еще шампанское и, конечно, пиво в жару. Она всегда говорила, что жажду хорошо утолять только пивом, и она, я думаю, по-своему была права. Так вот. Я подошла к ней поближе, позвала ее, я же не знала, что она умерла. Опустилась перед ней на колени, взяла ее руку в свою, хотела как бы пожать ее, поддержать, что ли. Дело в том, что в последнее время у нее было не все в порядке. Она так много настрадалась, бедняжка, так много плакала! Но об этом потом. Понимаете, я взяла ее руку в свою, и она оказалась совсем холодной. И только потом, подняв глаза, я увидела на ее шее чулок. Такой… прозрачный или, можно сказать, телесного цвета, не могу сказать, что я видела все ее чулки, но такой, как мне показалось, увидела в первый раз. Получается, что она его как бы специально купила. Потому что рядом на полу же валялась коробка, а в ней – новый чулок, он выскользнул из коробки, словно змея. Я еще подумала тогда (вот дурочка-то!), что она могла бы воспользоваться своими старыми черными чулками или даже колготками, зачем покупать новые-то? Представляете, что может прийти в голову в такую минуту?! Вообще-то это довольно странно. Она обвила шею чулком, петлей, а потом, вероятно, удавилась под тяжестью собственного тела. Выбрала такой вот способ. Это чтобы не покупать пистолет, не вбивать крюк в потолок, не вешаться в туалете, над унитазом, привязав чулок к трубе…

– Что было на ней надето? – вдруг спросила Рита, которой, для того чтобы представить себе полную картину, не хватало такой важной детали, как одежда.

– Вот и я подумала. Почему на ней домашнее платье? Не хватило сил нарядиться? Вот вы слушаете сейчас меня и думаете, что я черствая, мне в голову лезет всякая чепуха. Но я не черствая, просто меня тогда как-то заклинило, что ли. А потом, когда до меня наконец дошло, что Лиля покончила с собой, что она мертвая, я, вместо того чтобы вызвать милицию или «Скорую помощь», сбежала. Дверь оставила открытой, рисковала, конечно, понимала, что воры могут забраться, но, с другой стороны, у нас очень бдительные соседи. Словом, я подумала: если соседка утром выйдет выбрасывать мусор, то непременно увидит, что дверь не заперта, непорядок. Сначала позвонит, потом позовет меня или Лилю и, если никто не ответит, войдет. Это нормально, тем более что мы ей вполне доверяем, она хорошая женщина. Думаю, так оно и вышло.

– Вы хотите сказать, что не уверены в том, что о смерти вашей подруги известно в милиции? – тихо, стараясь не выдать своего возмущения, спросила Рита.

– Я не чувствую своей вины перед Лилей, – каким-то грустным голосом отозвалась Катя. – Вот если бы она была больна или ранена и я оставила бы ее, тогда другое дело. А так… Мне надо было побыть одной, прийти в себя. Да и вообще – я боюсь.

И она неожиданно заплакала.

– Я покойников боюсь, не представляю, как вообще теперь буду там жить!

– Как вы с ней познакомились?

В тишине сухо и мягко шуршал уголек.

– Ах… это? – Катя достала платок из кармана джинсов и промокнула глаза.

Рита подумала, что она тоже, вероятно, хотела бы иметь длинные светлые волосы, зеленые глаза (сейчас лицо натурщицы освежали большие, пусть и заплаканные глаза с изумрудными линзами), вот только роста она была невысокого, да и черты лица были мелковатые, мышиные. Должно быть, погибшая подруга Лиля была много ярче, интереснее.

– Понимаете, это случилось больше года тому назад. Это со стороны может показаться, что мне повезло: моя тетка умерла и оставила мне квартиру. Нет, это случилось гораздо раньше, просто полтора года тому назад я познакомилась с Лилей. Что-то я путано рассказываю. Значит, так. Я жила одна в двухкомнатной квартире, на Вавилова. В том самом доме, где внизу гастроном, может, знаете?

– Знаю. Оттуда недалеко до драмтеатра.

– Точно! Так вот. Дела мои шли неважно. Моя мама живет в Краснодаре. Вышла замуж, у них свой дом, сад. Она время от времени присылает мне посылки или денежные переводы. Не так часто, но все равно. Зовет меня к себе, но я-то понимаю, что она это делает скорее из вежливости. Ну, посудите сами, зачем ей я, когда у нее есть молодой муж, ребенок, мы с ней уже сто лет как не виделись.

Рита словно в знак протеста раздавила в пальцах уголь, сдунула черную пыль, покачала головой. Но комментировать не стала. Мало ли какие отношения сложились у матери с дочерью. Не все же так любят друг друга, как в их семье.

– Вы сказали, что ваши дела шли неважно. Что вы имели в виду?

– В магазине, где я работаю, в рыбном на проспекте Кирова, шел ремонт, нас всех отпустили, а я не знала, не подготовилась, взяла стиральную машинку в кредит. Словом, у меня началась черная полоса – в денежном смысле. Кто-то мне подсказал, что я могу сдать комнату какой-нибудь студентке. Понятное дело, что я не собиралась давать объявления, мне это ни к чему, я хотела по знакомству, может, думаю, кому-то нужно. Я своим девчонкам из магазина сказала, тем более что квартира-то центровая, близко и до педагогического института, и до университета. Но как-то не получалось, никто не приходил, не звонил, и тогда я сама, от руки, написала всего лишь одно объявление, что сдается комната, недорого. И наклеила на вокзале, на столбе. Подумала, приедет кто-то иногородний, поступать или на работу устраиваться. И, представляете, в этот же вечер мне позвонили. Я услышала женский голос, мне он показался приятным, молодым. Мы договорились о встрече, и уже через полчаса в дверь позвонили. Открываю я, значит, дверь, и что же я вижу? Стоит девица, размалеванная, как деревенская мымра, на лице – килограмм крем-пудры, фиолетовые тени, размазанная по губам жирная помада яркого вишневого цвета, словом, жуть. Я обомлела, но впустить впустила. И уже через несколько минут поняла, в чем дело – у нее, оказывается, было разбито лицо. И она, бедолага, пыталась его заштукатурить, замазать синяки и кровоподтеки. Она, что мне понравилось, никогда ничего от меня не скрывала, рассказывала о своих тайнах обыденным, спокойным тоном, как бы констатируя факт: мол, муж побил. Объяснила, что давно собиралась развестись с мужем-пьяницей и вырваться из деревни, Хмелевки, пожить в городе, найти работу и, если получится, выйти замуж за приличного человека, родить детей. Программа-максимум, вполне нормальная, надо сказать. И этой самой откровенностью она сразу расположила меня к себе. Отсутствие манерности или желания как-то приукрасить свою жизнь, скрыть какие-то постыдные факты из своей жизни – все это сильно импонировало мне. Но сразу скажу: я почувствовала, что она, Лиля, эта деревенская дурында, какой она мне тогда показалась, со всеми своими проблемами и планами, стала очень удобным фоном для моих несчастий. Другими словами, на ее фоне моя жизнь показалась мне не такой уж и беспросветной.