Страница 106 из 112
Алджи сел, протер глаза и собрался слушать.
— Прав, говоришь? В каком смысле прав? Насчет Стикни?
— Да. Он вернулся. Не справился.
Алджи открыл рот, но тут же захлопнул его, не сказав: «Я же говорил». Он видел, что Генри по-настоящему расстроен, и не хотел сыпать соль на свежую рану.
— Провалил операцию?
— Полностью.
— Расскажи мне все своими словами, не пропуская ни одной подробности, даже самой мелкой, — потребовал Алджи.
Генри на мгновение мрачно задумался.
— Ну, ты видел, как мы выходили сегодня утром. Он был в панике.
— Дрожал, как осиновый лист, если я правильно помню.
— На вокзале стало еще хуже. Он все ныл, что сыщик следит за каждым его шагом. Я уж думал, мы не сможем посадить его в поезд. По счастью, подвернулся мой друг, и они поехали вместе. Заметь, Алджи, они сели в купе вдвоем. Больше никого там не было. Мы это видели отчетливо. И все же Стикни торжественно клянется, что почти в самом начале пути поднял глаза и увидел в противоположном углу своего сыщика.
Алджи покусал губы.
— Мне это не нравится.
— Стикни тоже не понравилось.
— Мне кажется, у врачей это как-то зовется. Интересно было бы заглянуть в историю его болезни.
— Маниакальный бред, конечно.
— Без сомнения. Иногда они слышат голоса.
— Когда рядом Уэйд-Пиготт, ничьих голосов не слышно.
— Это друг, о котором ты говорил?
— Да. Любитель анекдотов. Живет по ту сторону долины.
— Он тоже наблюдал фантом?
— Не знаю.
— Вероятно, галлюцинация была незрима для всех, кроме Стикни. И что потом?
— Уэйд-Пиготт начал рассказывать о своем знакомом, который продал фамильные ценности, а попечителям объявил, будто их украл гостивший у него американский миллионер.
— Неудачная тема для. разговора. И как бесплотный дух это воспринял?
— Вот тут-то Стикни едва не отдал концы. Он говорит, что сыщик вынул блокнот и записал весь рассказ, чтобы предъявить потом в качестве улики. Говорит, его прямо-таки сковал мороз.
— Неудивительно, когда у человека совесть горит, как солнечный ожог, и от этого всякие нехорошие раздумья. Что Шекспир сказал про раздумья?[121] Чего-то они там делают, Шекспир сказал, только у меня сейчас из головы вылетело.
— В конце концов они приехали на вокзал Виктория.
— Фантазм по-прежнему был с ними?
— Так говорит Стикни. Он говорит, что сыщик сидел в купе до самого Лондона, курил трубку и смотрел в окно. На вокзале Виктория их пути вроде бы разошлись. Стикни надо было в Олдвич, где у него банк, Уэйд-Пиготту — в «Савой», и они решили поехать на метро. Стикни говорит, что внимательно приглядывался, но не видел никаких признаков сыщика. В «Савое» они с Уэйд-Пиготтом выпили по рюмке, и Стикни пошел в банк. И вот тут-то, по его словам, вновь появился Призрак.
— В банке?
— В банке. Стикни сказал, что хотел бы поговорить с управляющим, и его попросили подождать. Он сел ждать, и тут из кабинета управляющего вышел Призрак.
— Наверняка просил деньги вперед.
— Это доконало Стикни. Он пулей вылетел за дверь, прихватив с собой пресс-папье, и бежал до самой стоянки такси. Теперь лежит в темной спальне с холодным компрессом на лбу. Что ты об этом думаешь? Должен сказать, что это происходит не в первый раз. Только вчера ночью он клялся и божился, что видел сыщика на лужайке. Келли вышла проверить и, разумеется, никого не обнаружила. Мне кажется, он не в себе.
Алджи кивнул.
— Разумеется, не в себе. Судя по тому, что ты рассказал, он может войти в любую психушку страны, и ему отведут королевскую палату. Что ж, это показывает, как глупо было отступать от первоначального плана, чтобы я отнес пресс-папье на почту. Если ты сумеешь изъять его у Стикни, я прямо сейчас и схожу. Жара изнуряющая, и я надеялся еще подремать, но, когда надо постоять за команду, Алджернон Мартин не считается с собой.
Глава XI
Когда молодой человек, решивший отправиться из Англии в Америку, приезжает в Лондон, чтобы совершить первые необходимые приготовления, и все, с кем он сталкивается, ведут себя в высшей степени предупредительно, ему положено быть спокойным и счастливым. Историк вынужден с сожалением отметить, что Билл Харди, возвращаясь на поезде в Эшби-холл, был далек от этой блаженной нирваны. Состояние его духа было значительно ниже нормы и продолжало падать с каждой секундой.
Управляющий банком, не моргнув глазом, разрешил превысить кредит. Представитель пароходства был сама любезность. А тот дядька в утреннем поезде подкинул чертовски отличный сюжет. Короче, у Билла имелись все предпосылки для того, что французы называют bien etre,[122] но их полностью перечеркивала мысль о грядущем бракосочетании Л.П. Грина. В поезде Биллу вдруг пришло в голову, что Джейн может пригласить его на свадьбу, и он вынужден будет подарить Л.П. Грину пару подсвечников или лопатку для рыбы.
Его по-прежнему кренило от этой мысли, насколько можно крениться в купе, когда внезапно он обратил внимание на соседа напротив.
Это был средних лет господин, приятной наружности, хотя и несколько потрепанный жизнью. До этого момента он читал газету и по всем признакам намеревался вести себя, как положено приличному британскому попутчику. Однако сейчас Билл с ужасом обнаружил, что пассажир украдкой поглядывает на него и явно собирается завести разговор. Страх оказался не беспочвенным, потому что в следующую минуту попутчик подался вперед и прочистил горло.
— Мистер Харди? — спросил он.
Билл ужаснулся. Мало радости, когда тебя выводит из задумчивости незнакомый человек, однако в худшем случае это чревато нудным разговором о погоде или политике. Здесь же, судя по всему, был если не друг, то во всяком случае знакомый, рассчитывающий, что его узнают, а Билл решительно не припоминал, чтобы они встречались.
— Бинстед, — сказал пассажир, хлопая себя по груди.
Билл окончательно смешался. Фамилия явно должна была освежить его память, но ничего подобного не произошло. С одним Бинстедом он учился в школе, но тот Бинстед был лет на двадцать пять младше этого и к тому же огненно-рыжий. Этот Бинстед — назовем его Бинстед-два — был седоватый шатен. Билл смущенно заерзал. На лбу у него выступил пот.
— Странно, что мы вот так встретились, — сказал Бинстед-два. — Как поживает мистер Мартин?
Билл вздрогнул. На этот раз фамилия принесла озарение.
— Господи! — воскликнул он. — Вы — пристав!
— Верно, — сказал Бинстед-два. — Хотя сейчас чаще принято говорить «судебный исполнитель». Да, я имел удовольствие бывать у вас в доме. Я работаю у Даффа и Троттера.
Билл почувствовал такое облегчение, что начисто забыл про мысль подавить разговор в зародыше. Теперь, когда не надо было судорожно угадывать, кто это такой, он готов был беседовать с попутчиком хоть до самого Эшби Параден.
— Хорошая работа? — спросил он.
Бинстед — Билл вспомнил теперь, что Алджи обращался к нему «Кларенс» — покусал губы, думая, вероятно, что «хороший» — не тот эпитет, который употребил бы мастер точных выражений Постав Флобер.
— Ну, какой-никакой заработок. Знаете, что в нашем деле самое плохое? Кухарки.
— Кухарки?
— Есть опасность завязать чересчур теплые отношения. Никогда не знаешь, о чем говорить с кухаркой, когда о еде уже все сказано. Наступает неловкая пауза, и как-то само собой выходит, что ты делаешь ей предложение. Если бы вы знали, сколько раз я обручался с кухарками и принужден был спасаться бегством, у вас бы волосы встали дыбом. Я постоянно живу в страхе с кем-нибудь из них встретиться. Просыпаюсь по ночам с криком. И все же, как я сказал, это какой-никакой заработок.
— А как вы этим занялись?
— Ах, обстоятельства, обстоятельства! Я раньше играл на сцене. В мюзиклах. Мелкие роли, подмена. По большей части сидел без дела. Меня неохотно брали. Пьянство, — с сожалением произнес Бинстед. — Так и не сумел бросить. Кстати, у вас нет с собой фляжки?
121
Что там Шекспир говорит про раздумья — Алджи пытается вспомнить монолог Гамлета — «так трусами нас делает раздумье» («Гамлет», 3, 1, пер. М.Лозинского).
122
Хорошее самочувствие (франц.).