Страница 132 из 157
Сразу скажу, что он внушал мне оптимизм. Конечно, Боко, который находился на арене рядом с юной Нобби в тот миг, когда она взорвалась на все четыре стороны света, воспринимал случившееся как полный конец света и приход Судного дня. Но с точки зрения сдержанного и хладнокровного стороннего наблюдателя, каким являлся я, дело это было самое обычное, заслуживающее лишь того, чтобы, пожав плечами, преспокойно предать его забвению.
Шелковые узы любви не рвутся от того, что женская половина вдруг разозлится на идиотизм мужской половины и в пламенных речах доведет свою оценку до его сведения. Как бы преданно ни любила девушка избранника своего сердца, рано или поздно наступает миг, когда ей нестерпимо захочется размахнуться и влепить ему затрещину. Если всех влюбленных, с которыми мне случалось в жизни встречаться, выстроить впритык друг за дружкой, я думаю, шеренга протянется на пол-Пиккадилли. Но я не могу припомнить никого из них, кто бы не прошел через то же, что выпало сегодня ночью на долю Боко.
И я уже чувствовал приближение следующего этапа, когда нежная возлюбленная просит прощения, плача на груди у любимого. Что и подтвердил вид Боко, несколько минут спустя снова возникшего вблизи меня. Даже при слабом ночном свете можно было разглядеть, что настроение у него сейчас — на миллион долларов. Он ступал, как по облаку, и душа его расправилась, словно губка, смоченная водой.
— Берти.
— Ау.
— Ты еще здесь?
— Я на месте.
— Берти, все в порядке.
— Она тебя по-прежнему любит?
— Да.
— Ну и хорошо.
— Она плакала у меня на груди.
— Прекрасно.
— И просила прощения за то, что так разозлилась. Я сказал: «Ну-ну, будет тебе». И все опять стало замечательно.
— Отлично.
— Меня охватил такой восторг!
— Еще бы.
— Она взяла назад слова «несчастный тупица».
— Хорошо.
— Сказала, что я — дерево, на котором зреет плод ее жизни.
— Прекрасно.
— Она ошибалась, когда говорила, что не хочет меня больше ни видеть, ни слышать ни на этом свете, ни на том. Она хочет меня видеть. Как можно чаще.
— Отлично.
— Я прижал ее к сердцу и поцеловал, как безумный.
— Естественно.
— Присутствовавший при этом Дживс был растроган до глубины души.
— А, и Дживс при этом присутствовал?
— Да. Они с Нобби обсуждали разные планы и приемы.
— Как размягчить сердце дяди Перси?
— Ну да. Ведь так или иначе, но этого надо добиться.
Я принял озабоченный вид — попусту, конечно, в темноте он пропал для Боко даром.
— Н-да, нелегкая задача…
— Да нет же, пустяк.
— …после того, как ты говорил ему «мой дорогой Уорплесдон», да еще обозвал ослом.
— Пустяк, Берти, совершеннейший пустяк. Дживс внес замечательное предложение.
— Ах, вот как?
— Какой человек, а?
— Ода.
— Я всегда говорю: с Дживсом никто не может сравниться.
— Правильно говоришь.
— Ты замечал когда-нибудь, как у него сзади выступает затылок?
— Много раз замечал.
— Там как раз у него мозг. Спрятан за ушами.
— Угу. Так какое же предложение?
— Коротко говоря, вот какое. Он считает, что я произведу хорошее впечатление и смогу вернуть утраченные позиции, если заступлюсь за старика Уорплесдона.
— То есть как это? Не понимаю. Как ты за него заступишься?
— Дживс советует мне прийти к нему на помощь.
— На помощь дяде Перси?
— Да, я понимаю, звучит противоестественно, но, по мнению Дживса, нужно, чтобы я его защитил, и все будет в порядке.
— Не могу себе представить.
— Очень просто. Вот слушай. Скажем, завтра утром, ровно в десять часов в кабинет к старику Уорплесдону врывается здоровенный мрачный детина и принимается его всячески донимать, орать на него, обзывать и вообще вести себя угрожающе. А я, затаившись снаружи под окном, в самый подходящий психологический момент поднимаюсь, всовываю голову в окно и говорю спокойным, ровным тоном: «Уймись, Берти».
— Берти?
— Это его так зовут — Берти. Не перебивай, пожалуйста, я потеряю нить. Значит, я всовываю голову и говорю: «Уймись, Берти. Ты удивительным образом забываешься. Я не могу спокойно стоять и слушать, как оскорбляют лорда Уорплесдона, человека, которого я так ценю и уважаю. Пусть у нас с лордом Уорплесдоном и были кое-какие трения — вина на мне, и я всей душой раскаиваюсь, — но я ни на минуту не переставал считать, что знакомство с ним — большая честь. И когда я слышу, как ты обзываешь его такими словами, как…»
Я соображаю быстро. И я уже догадался, к чему ведет их адский план.
— Вы хотите, чтобы я ворвался в берлогу дяди Перси и стал обсыпать его бранными словами?
— Ровно в десять, минута в минуту. Это очень важно. Мы сверим часы. По словам Нобби, он всегда по утрам сидит у себя в кабинете, наверное, пишет выговоры своим капитанам.
— А ты выскочишь и обругаешь меня за то, что я обругал его?
— В таком духе. В результате я явлюсь ему в благоприятном свете, он проникнется ко мне теплыми чувствами и сознанием того, что я в общем-то вполне неплохой малый. Представляешь, только что он дрожал, съежившись в кресле, когда ты стоял над ним и грозил пальцем…
Картина, которая при этом возникла у меня перед глазами, была так ужасна, что я затрепетал и упал бы на землю, если бы не изловчился ухватиться за дерево.
— И ты говоришь, что это предложил Дживс?
— Да, прямо с ходу, почти не задумываясь.
— Может быть, спьяну? Боко холодно ответил:
— Я тебя не понимаю, Берти. Я лично ставлю это предложение в один ряд с его самыми удачными находками. Вроде бы такой простой замысел, который тем и прекрасен, что прост, и потому не может сорваться. Появившись в тот самый миг, когда ты стоишь над стариком Уорплесдоном и наводишь на него ужас, окружив его участием и оказав поддержку, я, естественно…
Бывают мгновения, когда мы, Вустеры, проявляем твердость — я бы даже сказал, непреклонность, — например когда мне предлагают стоять над дядей Перси и наводить на него ужас.
— Мне очень жаль, Боко.
— Жаль? Чего?
— На меня не рассчитывай.
— Что-о?
— Ничего не выйдет.
Боко весь подался вперед, вглядываясь в мое лицо и словно не веря собственным глазам.
— Берти!
— Да, я все знаю. Но повторяю тебе, ничего не выйдет.
— Ничего не выйдет?
— Ничего.
В его голос закралась умоляющая нотка, вроде той, какая бывает слышна у Бинго Литла, когда он уговаривает букмекера взглянуть на вещи шире, масштабнее и подождать еще неделю, пока он отдаст долг.
— Но, Берти, ты же хорошо относишься к Нобби?
— Конечно.
— Ну конечно, хорошо, иначе ты разве купил бы ей тогда на три пенса кисленьких леденцов? И ты ведь не будешь, я надеюсь, отрицать, что мы с тобой вместе учились в школе? Конечно, не будешь. Наверное, я просто ослышался. Мне почудилось, будто ты сказал, что отказываешься принять участие.
— Нет, ты не ослышался.
— Нет?
— Нет.
— Ты отказываешься сыграть свою роль?
— Отказываюсь.
— Нет, погоди. Тут нужна полная ясность: ты действительно отклоняешь нашу просьбу и не соглашаешься сыграть в задуманном предприятии предназначенную тебе такую простую и несложную роль?
— Совершенно верно.
— И это говорит Берти Вустер?
— Он самый.
— Тот Берти Вустер, с которым я вместе учился в школе?
— Да.
Он с присвистом набрал полную грудь воздуха.
— Ну, знаешь, если бы мне кто-нибудь сказал, что так будет, я бы не поверил. Я бы, смеясь, отмахнулся. Чтобы Берти Вустер меня подвел? Да никогда в жизни. Кто угодно, но не Берти, который не только учился вместе со мною, но еще и в данную минуту вот-вот лопнет от щедрот моего стола.
Это был чувствительный удар. Не то чтобы я вправду лопался от его угощения, не так чтобы уж совсем до отвала он меня угостил, но тут с ним нельзя было не согласиться. Я даже чуть было не дрогнул перед таким доводом. Но тут же подумал про то, как дядя Перси будет дрожать, съежившись от страха в кресле, — это он-то будет дрожать? — и твердость ко мне вернулась.