Страница 125 из 128
Мир — вдалеке, его как бы и нет. Иногда вы увидите человека, который везет что-то в павильон; иногда услышите властный вопль ассистента. Но обычно царит тишина, как на необитаемом острове, который нам живо описала мисс Постлвейт.
Сами понимаете, что будет, если появится существо, тем более — другого пола. Обнаружив однажды в своем кабинете какую-то девушку, племянник мой испытал точно то же, что Робинзон с Пятницей.
Красивой она не была. Ростом, пятнистостью и неопределенностью черт она напоминала палтуса, но Булстроду скорее понравилась.
— Женевьева, — представилась она. — Женевьева Бутл.
— Булстрод, — отвечал племянник. — Булстрод Маллинер.
— Меня сюда послали.
— Зачем?
— Писать с вами про каких-то «Грешников».
— А вы умеете писать? — осведомился Булстрод, и зря — если бы она умела, корпорация ее бы не выловила.
— Нет, только письма Эду.
— Эду?
— Эд Мергатройд, мой жених. Он бутлегер в Чикаго, я приехала наладить тут связи. Зашла к Шнелленхамеру, спросить, не нужно ли ему довоенное виски, а он и скажи: «Подпишите тут». Ну, подписала… сами знаете.
— Да-да, — сказал Булстрод, — знаю. Что ж, давайте работать. Ничего, если я иногда буду брать вашу руку?
— А Эд не обидится?
— Он не узнает.
— Вообще-то да, — согласилась Женевьева.
— Да я сам женюсь! — заверил Булстрод. — Это для пользы дела.
— Ну, ладно… если так…
— Так, так, — сказал племянник, взял ее руку и погладил. Конечно, это помогает. Все соавторы гладят руки — но что потом? Бежали дни, одиночество ткало свою сеть, и племянник понемногу привязывался к Женевьеве. Лови они вместе черепах на тихоокеанском берегу, их не могло бы больше тянуть друг к другу. Если бы он не был Маллинером и джентльменом, он бы давно сжал ее в объятиях и страстно поцеловал.
Мало того, он подмечал и в ней признаки робкого чувства. То взглянет… то предложит банан… то спросит точилку для карандашей и не совладает с голосом. Словом, если Женевьева в него не влюбилась, он готов был съесть свою шляпу, точнее — шляпу Шнелленхамера.
Это пугало его. Маллинеры — сама честь. При мысли о далекой невесте Булстрод сгорал от стыда и кидался с отчаянья в работу.
Тем самым он подгонял Женевьеву. Работать над таким сценарием в жару — по меньшей мере рискованно; и вот, однажды он увидел, что соавторша его вскочила, вскрикнула, вцепилась себе в волосы, села и зарыдала.
Тут он не выдержал, что-то треснуло (отлетела запонка, поскольку шея увеличилась на два размера), он забулькал, как бульдог над куриной костью, — и сжал Женевьеву в объятиях, шепча ей слова любви.
Шептал он пылко, но недолго, ибо минуты через две с четвертью услышал крик, а там — и увидел в дверях свою невесту. С ней был молодой человек с напомаженными волосами, очень похожий на тех, кого ищет полиция в связи с ограблением «Деликатесов» на Восьмой авеню.
Все помолчали. Никто толком не знает, что говорить в таких случаях, а Булстрод, ко всему прочему, очень удивился. Он думал, что Арабелла — в Нью-Йорке.
— А, здравствуй! — сказал он, высвободившись от Женевьевы.
Молодой человек полез в карман, но Арабелла его остановила.
— Спасибо, мистер Мергатройд, я справлюсь сама. Спутник ее все-таки достал кольт и его разглядывал.
— Нет, — сказал он. — Вы знаете, кого он целует? — И он указал на Женевьеву, укрывшуюся за чернильницей. — Мою девочку. Да. Мою. Собственной персоной.
— Да что вы говорите!
— То, что слышите.
— Как тесен мир! — сказала Арабелла. — Теснее некуда. А все-таки, лучше не стрелять. Это не Чикаго. Вас не поймут.
— Вообще-то да, — согласился Эд и, обтерев кольт рукавом, сунул его в задний карман. — Но я ей покажу!
И он направился к Женевьеве, которая прикрывалась извещением, что слова «жидовская морда» в диалогах употреблять нельзя.
— А я, — пообещала Арабелла, — покажу ему. Побеседуйте тут с мисс Бутл, мы выйдем в коридор.
В коридоре поначалу царило молчание, нарушаемое стрекотом чужих машинок, да вскриками авторов, ищущих точное слово.
— Арабелла, — начал наконец мой племянник, — моя дорогая…
— Для вас — мисс Риджуэй, — поправила она. — Вы не писали мне, и я испугалась.
— Не писал?
— Прислали одну открытку. В общем, я решила узнать, в чем дело. По дороге познакомилась с Мергатройдом. Мы разговорились, он сказал, что у него пропала невеста. Ну, приехали, обошли семь студий, а сегодня я увидела, как вы выходите из буфета.
— Зашел выпить молока. Мне было нехорошо.
— Вам будет еще хуже. Значит, вот вы кто, Булстрод Маллинер! Предатель и распутник.
Из-за дверей доносились: женский визг, более низкий голос, принадлежащий бутлегеру, и ритмические удары, производимые Дебни и Ноксом, которым мешали писать «Грешников». Жизнь в Чикаго обогатила лексикон Эда, и доносившиеся слова мы смело уподобили бы гранатам. Женевьева тоже не молчала.
К счастью, рассыльный принес извещение о том, что во внутреннем дворе курить запрещается. Это дало племяннику возможность кое-как собраться с мыслями.
— Ты не понимаешь, — сказал он, — ты тут не жила. Сидишь, пишешь, как в камере, ни с кем не общаешься, и вдруг приходит девица. Сама по себе она тебе совсем не нравится, но — как бы это выразить — она воплощает внешний мир. Да, я обнял мисс Бутл. Да, я ее поцеловал. Но это ничего не значит. Представь себе узника и мышь. Ты бы меня не осудила, если бы я с ней играл. Люблю я только тебя. Ну, если бы люди оказались на необитаемом острове… Скажем, в Карибском море…
— Бросить бы тебя в это море, с камнем на шее, — перебила она. — Все. Мы — чужие. Встретимся, можешь не поднимать шляпу.
— Это не моя. Мистер Шнелленхамер…
— Неважно. Все равно я тебя не узнаю.
Из комнаты вышел довольный Эд Мергатройд.
— Ну, как? — осведомилась Арабелла.
— Порядок.
— Вы меня не проводите?
— Со всем нашим удовольствием.
— Минутку, тут что-то в меня вцепилось. Вас не затруднит?.. На плечо моего племянника легла тяжелая рука. Зада его коснулась могучая нога. Он влетел в свой кабинет, перемахнув через Женевьеву, бьющуюся на полу.
Вскочив, он кинулся в коридор. Там никого не было.
Не буду описывать, как страдал мой племянник. Однажды, зайдя в буфет, чтобы выпить молока с солодом, он увидел в укромном углу какую-то девушку.
— Простите… — учтиво начал он, ибо Маллинеры учтивы даже когда страдают.
— Ах, не за что, — сказала девушка.
— Ты! — воскликнул он. Против ожидания, глаза ее сияли мягким, даже нежным светом.
— Как ты поживаешь? — спросила она. Ответил он вопросом на вопрос:
— Что ты здесь делаешь?
— Работаю, — отвечала она. — Все очень просто. Когда мы шли к воротам, Шнелленхамер выглянул из окна. Его секретарша догнала нас и позвала к нему. Видимо, в нем есть какая-то сила… Дал контракты — мы тут же подписали, хотя думать об этом не думали. Я собиралась домой, Эд боится, что без него все пойдет сикось-накось. — Она помолчала. — Кстати, как он тебе?
— Отвратительный тип.
— Ты не видишь в нем своеобразного, причудливого обаяния?
— Нет.
— Да-да, конечно. До свиданья, Булстрод. Мне пора. Нам, женщинам, отпускают на пломбир семь минут пятнадцать секунд. Если мы больше не встретимся…
— Мы встретимся! Она покачала головой.
— Тем, кто живет в колонии, как раз запретили общаться с теми, кто в тюрьме. Это мешает работать. Разве что столкнемся в буфете… Что ж, прощай.
Она закусила губу и быстро вышла.
Дней через десять они столкнулись в буфете. Терзания погнали Булстрода к холодному молоку, а за столиком сидели Арабелла и Эд, причем она ковыряла мороженое «Глория Свенсон»,[96] он — мусолил чизбургер «Морис Шевалье».[97] Заняты они были не едой, а чувствами, поскольку смотрели друг на друга с явственным пылом, в котором внимательный наблюдатель подметил бы примесь отвращения.
96
Глория Свенсон (1899–1983) — актриса немого кино, роковая блондинка. Снялась в звуковом фильме «Сансет-бульвар» Б. Уайлдера, но это было в 50-х годах, намного позже, чем написан рассказ.
97
Морис Шевалье (Морис Эдуар Сэн-Леон, 1888–1972) — французский шансонье, снимавшийся во Франции и в Америке.