Страница 86 из 90
воспользовавшись межбанковской кредитной линией для чрезвычайных ситуаций,
исчерпала все имевшиеся возможности отпрашиваться со службы, ссылаясь на
состояние здоровья, а потому настойчиво искала иного предлога, который
позволил бы ей воздерживаться от появления на работе, но тем не менее
по-прежнему регулярно получать чек, обеспечивающий существование всего
семейства: Сесиль, ее матушки и детей.
Естественно, переведя деньги со счета городской полиции (открытого для
оплаты различных мероприятий клуба отставных полицейских «На лучшем
счету») на наш счет и сообщив об этом лишь после того, как она
вернулась домой и узнала о местопребывании своей похищенной матушки, Сесиль
попадала под серьезнейшее подозрение.
Но доказать что-либо полиция была бессильна. Мы вовсе не собирались
ставить власти в известность о том, что в деле наличествует предварительный
сговор, тем паче не собиралась делать этого Сесиль. Более того, Сесиль даже
не претендовала на часть добытых с ее помощью денег: все, что ей было нужно,
– это благовидный предлог для оплаченного сидения дома, каковым вполне мог
служить нервный срыв, спровоцированный похищением любимой мамы «этими
ужасными налетчиками» (хотя мы и согласились на том, что в отдаленном
будущем Жослин одолжит Сесиль некую скромную сумму, которая ни у кого не
вызовет подозрений, но будет очень и очень кстати).
– Неужто все так просто? – спросил я Сесиль, уточняя детали операции.
– В принципе для перечисления денег необходимо наличие на документах
двух подписей, но если исходить из принципов, то и браки заключаются на веки
вечные...
Ужин в Драгиньяне 1.2
Мы почувствовали усталость, достигнув состояния, о котором говорят:
назюзюкались.
С тихим ужасом я обнаружил, что вновь оказался перед выбором, и с
удивлением поймал себя на мысли, что во мне заговорила склонность к
уединенной, скромной жизни, неспешным размышлениям – к тому, что явно не
входит в меню ресторана «У Одиль»; давно похороненный Эдди вдруг
сделал попытку восстать из гроба.
Юпп молчал, словно лишившись дара речи; он выпил больше обычного,
колючий, цепкий взгляд его затуманился. Впервые с момента нашего знакомства
я видел, что настороженное выражение, застывшее в его зрачках, вдруг
исчезло, вывесив табличку «Не беспокоить». Он потягивал вино -
клянусь, лучшее из всех, которые ему доводилось пробовать, – совершенно не
вникая во вкус.
Я же все никак не мог выбросить из головы историю одного египетского
вора, Аменкау, который, позаимствовав в чьей-то усыпальнице кое-какие
изделия из драгметаллов, отдал толику серебра писцу Ошефитемвусу за кувшин
вина и еще толику – Пенементенахту за бочонок меда. И они устроили
празднество, радуясь тому, сколь удачно удалось им спрятать концы в воду.
«Мы пришли с вином в дом надсмотрщика над рабами и влили в вино две
меры меда и пили его». Все эти трогательные подробности известны нам
из судебного приговора, вынесенного свыше трех тысяч лет назад. Бедняги
допустили лишь одну – но роковую – ошибку: стали сорить деньгами на людях.
Совсем как мы; надумай полиция прошвырнуться по дорогим ресторанам, где люди
швыряют деньгами...
Где я допустил в жизни ошибку 1000.1
– Меня еще никто так не целовал, – прошептала Зоя.
Я и поныне признателен Хеопсу за постройку великой пирамиды: пусть
заниматься любовью на камнях жестковато – это было незабываемо. И дело вовсе
не в том, что любовным ложем нам стало самое величественное сооружение в
подлунном мире... Иные вещи мы никогда не знаем наверняка, но, готов
клясться всеми святыми, то был лучший момент в моей жизни. А когда я сполз с
пирамиды вниз, все полетело под откос.
Ночь была холодна, звезды завистливо щурились, глядя на нас, но – вся
вселенная служила нам одеялом. Зоя, чьей специализацией была египтология,
больше всего радовалась именно месту нашего свидания. Что до меня – у меня
были кое-какие оговорки на этот счет, но, в конце концов, пирамида – не
флагшток, с нее не так просто упасть. Когда мы разомкнули объятия, я точно
знал (будто меня надо было в этом убеждать!): ответы на все загадки
мироздания заключены в книге формата 170 х 85 х 80 х 85, что-то египетское,
читать, как брайлевский шрифт, руками. Над нами сиял пламенный столп,
уходящий во тьму – если столп может ходить, – творение более величественное
и более причастное вечности, чем наш каменный матрас. Это пламя, огненным
венцом брызнувшее вверх над площадкой, венчающей пирамиду, научило меня:
протяженность пространства заполнена мраком и холодом, которых в нем слишком
много, тепло же, что согревает нас, исходит не от солнц, но от сгустка
пламени, обтянутого кожей.
Предавая бумаге то, о чем я не напишу
От того, что ответ столь прост и лежит на поверхности, впору прийти в
полнейшее, позорнейшее замешательство. Что-то подобное утверждали и отцы
пустынники, однако их речи всегда наводили на нас скуку – кому интересно
знать правду. Вот выверните ее наизнанку, скажите задом наперед, переведите
на какой-нибудь сраный иностранный язык: юлбюл, юлбюл, юлбюл. Сокровище,
которое не украдешь.
О нет, обрести его нелегко. Иже и сохранить.
Единый сущ Господь. Единый и многоликий. Там, на вершине пирамиды, я
сжимал в руках совершенство – как оно есть. Я был достаточно молод, чтобы в
груди у меня работал силовой генератор, но достаточно стар, чтобы не
обманываться на сей счет. Мы спустились к Нилу – сидели и смотрели, как
зигзагами бежит рябь по воде.
Я был без ума от того, как Зоя стопит машину (я никогда не видел, чтобы
кто-нибудь столь элегантно отставлял большой палец). Без ума от того, как
она стоит в очереди за билетами в кино. Без ума от Зои, положившей на лицо
косметику. Без ума от Зои без грима. Я могу продолжать до бесконечности.
Единственное в ней, что не вызвало моего восторженного одобрения, – это
признание, что она больше не хочет меня видеть, сделанное недели через две
после нашего возвращения в Кембридж.
– Из философов выходят хорошие любовники, но паршивые мужья, – сказала
тогда она.
Это было шуткой.
– Ты слишком молод. И ты – из породы добряков, а не из породы тех, за
кого выходят замуж.
На этот раз она не шутила. Она была на два месяца меня старше.
Моя специализация – наука о знании, о доведении мысли до остроты
разящей стали, но спросите меня, как же вышло, что я сижу в каком-то кабаке
в Драгиньяне, с пьяным в дым инвалидом, а она – в Корнуолле с двумя детьми,
и с трудом вспоминает мой голос всякий раз, как я звоню ей, через год на
третий, – и я отвечу: без понятия. Не то чтобы у нас вышла какая-то роковая
ссора, или я совершил ошибку, или случилась размолвка.
Зоя была седьмой дочерью седьмой дочери. Бедная семья из Салфорда.
Полная противоположность мне, непрактичному, единственному ребенку. Она -
упрямая. Собранная. Мои мольбы и призывы – глаза в глаза, письменно и по
телефону – просто отправлялись в архив. Для нее все это было уже архаикой.
Куда большей, чем история древности.
Та поездка в Ист-Энд была моей последней попыткой штурма. Я – поистине
невероятным образом – раздобыл ее новый адрес. Но когда я добрался до нужной
улицы, во всем районе отключили электричество. Передо мной на многие мили
вперед простиралась зона абсолютного затемнения. Я не мог прочесть названия
улиц, не мог рассмотреть номера домов. С полчаса я блуждал во мраке, после
чего направился в паб в освещенной части города. На следующее утро полиция,