Страница 103 из 118
Г.И. Чулков не принял датировку в Изд. СПб., 1886 (1829 г.), полагая, что стихотворение было создано в промежутке между 1831–1839 гг. К.В. Пигарев, указав на цензурное разрешение Совр. — 21 декабря 1838 г., уточняет верхнюю границу временного отрезка.
Н.А. Некрасов полностью процитировал стихотворение, назвал «превосходным» и определил его место как «переход» поэта к тем произведениям, в которых к мастерски нарисованной картине природы присоединяются «мысль, постороннее чувство, воспоминание» (Некрасов. С. 210–211). И.С. Аксаков (Биогр. С. 47) процитировал две строки стих.: «Их жизнь, как океан безбрежный, / Вся в настоящем разлита...». Выделив курсивом вторую строку, он, развивая мысль о своеобразии духовной самоотдачи Тютчева, об интеллектуальном и эмоциональном поглощении жизни, которые были ему свойственны, прибавляет: «...ум постоянно голодный, пытливый, серьезный, сосредоточенно проникавший во все вопросы истории, философии, знания; душа, ненасытно жаждущая наслаждений, волнений, рассеяния, страстно отдававшаяся впечатлениям текущего дня, так что к нему можно было бы применить его собственные стихи про творения природы весною», а в дальнейшем повествовании еще прибавил: «Сколько глубокой мысли в его «Весне» (Биогр. С. 110).
Л.Н. Толстой отметил это стихотворение буквой «Т» (Тютчев) (ТЕ. С. 145), а в письме к А.А. Толстой от 1 мая 1858 г. сообщал: «Я, должен признаться, угорел немножко от весны и в одиночестве. Желаю вам того же от души. Бывают минуты счастия сильнее этих; но нет полнее, гармоничнее этого счастья.
Тютчева «Весна», которую я всегда забываю зимой и весной невольно твержу от строчки до строчки» (ЛТ. Т. 60. С. 265).
Уясняя философское содержание пантеизма Тютчева, С.Л. Франк утверждал, что «в мире не существует для него разрыва между только телесным и духовным, между мертвым и живым, поскольку единая божественная жизнь проникает собою без остатка все сущее, и всякая индивидуальная обособленность является лишь призрачной, лишенной метафизической опоры». Он процитировал последнюю строфу и отметил два момента в этом стихотворении: описание «пантеистического слияния личного сознания с всеединым», но также «глубочайшую двойственность, проникающую для Тютчева все мироздание». Таким образом, философ прокомментировал цитируемую строфу: «Причастность, «хотя на миг», божески-всемирной жизни есть для человеческого сознания излечение «страдальческой груди» свежестью и светлостью божественной стихии, возрождение от гнета и тоски к бодрости и ясности весенней природы» (Франк. С. 2).
В.Я. Брюсов отмечал: «Таковы его стихи о весне, проникнутые «пантеистическим» стремлением — слиться с общим оживлением, воскресением земли после зимнего сна, таковы пленительные описания ранней осени, грозы, дождя и т. п.» (Брюсов. С. 9). В примечании к стих. «Весна» он поясняет понятие пантеизма, художественное воплощение которого он здесь нашел: «Выражение взглядов пантеизма учения, по которому «частная», личная жизнь есть обман, ложь. В действительности существует лишь общая жизнь всей вселенной. Поэт призывает победить в себе самообман личной («индивидуальной») жизни и слиться с миром в весенней радости» (там же. С. 12).
Автограф неизвестен.
Первая публикация — Совр. 1839. Т. XIV. С. 145, с подписью «Ф. Т-въ». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 23; Изд. 1854. С. 45; Изд. 1868. С. 50; Изд. СПб., 1886. С. 134; Изд. 1900. С. 125.
Печатается по первой публикации.
Текст изданий различается лишь в 12-й строке. В 1-м изд. и в изданиях 1854 было: «Сорвав, отбрасывает прочь», в Изд. 1868; Изд. СПб., 1886 и Изд. 1900 изменено первое слово: «Собрав, отбрасывает прочь». В Изд. Маркса, в изд., подготовленных Г.И. Чулковым и К.В. Пигаревым, возврат к первым изданиям. Значительно по-разному в синтаксическом отношении оформляется текст. Ближе всего к тютчевской манере в этом отношении первое издание, в котором сохранены обычные для Тютчева тире и многоточия. Но в дальнейших изданиях почти все тире опущены (за исключением 5-й строки), исчезло и многоточие, а в Изд. 1854, Изд. 1868 и Изд. СПб., 1886 — и восклицательный знак в конце стихотворения. В результате приглушается тютчевская взволнованность, вообще специфика его эстетической эмоции. В списке Муран. альбома (с. 96 и 97) 12-я строка — «Сорвав, отбрасывает прочь». Здесь мало сохраняется синтаксическое оформление, которое было в первом издании.
Хотя в Изд. СПб., 1886 поставлена дата «1847», стихотворение датируют 1831–1839 гг. (Чулков I. С. 393). Пигарев (Лирика I. С. 376) уточнил верхнюю временную границу, указав, что оно написано не позднее начала 1839 г., поскольку цензурное разрешение Совр. помечено 23 марта 1839 г.
С.С. Дудышкин предвосхитил истолкование стихотворения В.С. Соловьевым и его единомышленниками из лагеря символистов. «Иногда в воображении нашего поэта природа отражается так оригинально, что это стоит особого наблюдения. Пусть читатель пробежит вместе с нами следующую фантазию — автор называет ее «День и Ночь» (здесь полное цитирование. — В.К.) не правда ли, мы привыкли (нас приучили к тому другие поэты) представлять себе ночь — покровом, скрывающим от нас землю, а день противоположным явлением, которое снова разоблачает мир перед нами? Если с той же точки зрения вы взглянули и на выписанное нами стихотворение, то неудивительно, что вы в нем ничего не поняли. В нем все наоборот: поэт нашел новый угол зрения, откуда мир представляется ему совсем в ином виде. Не ночь покров, а день, но покров «блистательный», «златотканный», отрадный для смертного взора, потому что он скрывает за собою темную бездну ночи, исполненную мрака и тайных ужасов. Вот отчего, когда снят этот блистательный покров, перед ним открывается бездна, и вот отчего нам ночь страшна! Между многими удивительными свойствами поэтической фантазии есть всегда одно, особенное: она творит новый мир над старым, или так меняет точку зрения, что даже старое, давно знакомое глазу, поражает взор какою-то небывалою новизною. Но это также черта, свидетельствующая об оригинальности поэта» (Отеч. зап. С. 67–68).
Л.Н. Толстой отметил стихотворение буквами «Т.Г.К.!» (Тютчев. Глубина. Красота) (ТЕ. С. 146). В.С. Соловьев дал следующий философский комментарий: «Наш поэт одинаково чуток к обеим сторонам действительности, он никогда не забывает, что весь этот светлый, дневной облик живой природы, который он так умеет чувствовать и изображать, есть пока лишь «златотканный покров», расцвеченная и позолоченная вершина, а не основа мироздания» (стих. процитировано полностью), и он уточнил свою мысль: «День» и «Ночь», конечно, только видимые символы двух сторон вселенной, которые могут быть обозначены и без метафор. Хотя поэт называет здесь темную основу мироздания «бездной безымянной», но ему сказалось и собственное ее имя, когда он прислушивался к напевам ночной бури: «О чем ты воешь, ветр ночной...» (Соловьев. Поэзия. С. 474–475). Соловьев связал оба стихотворения, выявив специфическую их тему — ночного хаоса. В таком контексте он определил хаос, нарисованный в стихах Тютчева: «Хаос, т. е. отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного — вот глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания» (там же. С. 475). Но присутствие хаотического, иррационального начала в глубинах бытия, по мнению этого философа, придает природе свободу и силу, без которых не было бы и самой жизни и красоты.
С.Л. Франк, осмысливая философию Тютчева, рассмотрел это стихотворение в контексте с «Весной», «Тени сизые смесились...», «О чем ты воешь, ветр ночной...» (см. коммент. к стих. С. 466, 436, 396); философ задался вопросом: «Почему ночь, срывающая покров, который отделяет нас от всеединства мира, «страшна» нам, почему ночью человек стоит, «как сирота бездомный» «пред этой бездной темной», тогда как дневной покров, отделяющий человека от «таинственного мира духов», есть «земнородных оживленье, души болящей исцеленье» («День и ночь»)? Каким образом эти чувства ужаса и тоски может навевать тот «животворный океан» всемирно-божеской жизни, который только что описывался как спасение от призрачной отрешенности «частной жизни»?» Ответ, по мнению философа, заключается в том, что в самом всеединстве, с которым сливается личное сознание, «таятся две коренным образом различные стихии — светлая и темная» (Франк. С. 18). Продолжая эту мысль, Франк устанавливает ее генезис: «Космическое чувство Тютчева влечет его к метафизическому миропониманию, подобному воззрениям Якова Беме и Шеллинга, усматривавшим хаос, темное, бесформенное, роковое начало в пределах самого Божества; вселенское бытие внутренне двойственно, ибо двойственность принадлежит к самому всеединству, взаимосвязана в нем так, как день и ночь, восток и запад в своей разделенности и враждебности связаны между собою в природе» (там же. С. 20).