Страница 73 из 81
Оба цивилизационных предела могут наличествовать одновременно. Так, например, для Римской империи пределом простоты, пересечение которого способствовало ее катастрофическому демонтажу, являлся дефицит соответствующих коммуникаций. Скорость передвижения, а значит и скорость передачи любой информации была ограничена скоростью бега лошади. Это приводило к нарастающей фрагментации политической, экономической и культурной жизни, которую невозможно было реинтегрировать никакими военными или административными средствами.
Обращаясь к более общим координатам, можно сказать, что баланс технологий представляет собой универсальный баланс развития: скорость накопления изменений в сложной системе должна быть уравновешена скоростью их адаптации. Это баланс между свободной экономикой и экономикой регламентированной, между либерализмом и тоталитарными методами управления, между инновациями и традицией, наконец — между подсознанием и сознанием. Смещение в одну сторону приводит систему в состояние хаоса, смещение в другую — к застою (который из-за накопления флуктуаций все равно заканчивается демонтажом стационарных структур). Устойчивое развитие возможно лишь в интервале между этими двумя крайними состояниями, и задачей гуманитарных (управляющих) технологий является удержание развивающейся системы внутри данных границ.
Сейчас дисбаланс технологий вновь достиг критической величины. В течение индустриальной (машинной) фазы развития способности человечества манипулировать силами, механизмами и энергиями возросли в несколько раз, а гуманитарные, в частности социальные, технологии остались на прежнем уровне. В организации общества по-прежнему используется представительная демократия (механизм конца XVIII столетия), система разделения властей (восходит еще к Аристотелю), классические принципы международного права (намеченные Гуго Гроцием в XVII веке).
Отставание гуманитарных технологий приводит ко множеству неразрешимых коллизий. Вступают в противоречие принцип нерушимости государственных границ и право наций на самоопределение, принцип суверенитета, невмешательства во внутренние дела государства, и необходимость соблюдения им общепризнанных правовых международных стандартов. Решаются такие противоречия, как правило, силовым, волюнтаристским путем, и это возвращение к варварским, нелегитимным, «имперским» технологиям управления — характерный признак распада гуманитарной сферы.
Еще хуже обстоит дело в области гносеологии, являющейся источником всех гуманитарных стратегий. Мы по-прежнему для реконструкции бытия пользуемся тремя разобщенными формами знаний — научной, художественной и трансцендентной. Они, конечно, комплементарны, но не сводимы друг к другу. И по-прежнему характерные скорость и точность мышления остаются у нас, в лучшем случае, на уровне Средневековья. Установлено, например, что большинство студентов физических факультетов руководствуются в обыденной жизни «методом тыка», то есть пребывают на архаической, «первобытной» ступени сознания. И закладывается эта архаика, вероятно, еще в детские годы. Школьное образование, если рассматривать его как приоритетную гуманитарную технологию, ориентировано, как и во времена Яна Амоса Коменского, исключительно на воспроизводство знаний. Современный школьник нагружен таким количеством самых разнообразных сведений, большинство из которых ему никогда не будут нужны (тригонометрия, закон Ома, реакция замещения и т. д.), что среди них безнадежно теряются немногие действительно полезные знания. В результате отмечается тревожный симптом: даже в развитых странах, где в образование вкладываются вполне приличные средства, растет количество взрослых людей, не способных прочесть и понять смысл простейшего текста. С другой стороны, можно ли считать это необразованностью? Ведь с точки зрения кроманьонца, современный человек также не умеет делать многих элементарных вещей: дубить шкуры, изготавливать тетиву из жил, оббивать кремни для наконечников стрел и копий. Возможно, что в эпоху визуальной культуры умение работать с текстом, на чем до сих пор основывалось европейское знание, становится реликтовым навыком. «Человеку компьютерному» оно больше не требуется. Однако это вновь ставит вопрос о принципиально иной форме образования.
В общем, гуманитарные технологии, если рассматривать их в совокупности, рассинхронизированы с физическими технологиями минимум на двести лет. Они более не способны поддерживать динамическое равновесие цивилизации. Громоздкая асимметрия, переизбыточествующая структурность, накопленная как техносферой, так и социосферой, оползает ныне целыми глыбами, превращая наш мир в развалины.
Стремясь избежать Харибды, наращивая индустриальную мощь, дарующую иллюзию безопасности, мы неумолимо приближаемся к Сцилле, стерегущей нас по другому борту. Времени уже почти не осталось. Технологические пределы сближаются. Скоро они превратятся в «воронку», не имеющую удовлетворительного решения.
Особенно опасно это отставание в сфере матричных технологий, создающих согласованную, устойчивую реальность.
Когнитивный инстинкт, стремление к познанию мира — один из сильнейших у человека. На ранних этапах развития он доминирует даже над такой мощной интенцией, как инстинкт самосохранения. Ребенок, впрочем, как и детеныш животного, стремится исследовать окружающий мир — иногда с риском для жизни. Собственно, эти интенции уравновешивают друг друга: когнитивный инстинкт толкает человека вперед — инстинкт самосохранения сигнализирует об опасности. На пересечении их, в точке баланса, идет отбор полезного знания: вживление тех моделей природного/социального поведения, которые обеспечивают индивидууму наиболее эффективную онтологическую ориентацию, повышают его шансы на выживание как в природной, так и в социальной среде.
Процесс взросления — это по сути своей процесс познания. Только собрав в сознании целостную картину мира, динамичный образ его, гештальт, в основных моментах своих соответствующий внешней среде, человек оказывается способным к самостоятельному существованию. Он, пусть и с некоторым трудом, начинает различать контуры того бытийного материка, по которому обречен странствовать с момента рождения и до смерти. Он имеет представление об опасностях, которые его подстерегают и о тех путях, которые позволяют их избежать.
Искажение такой картографии обычно влечет за собой трагические последствия. Животные, у которых экспериментальным путем нарушено правильное чередование дня и ночи (то есть, насильственно перемешаны стереотипы дневного/ночного образа жизни) демонстрируют признаки глубокой неврастении: потерю веса, агрессию, сменяющуюся периодами апатии, неадекватные реакции на внешние раздражители. Аналогичным образом когнитивный диссонанс действует как на отдельного человека, так и на общество в целом. Депрессию социума, вызванную разобщением мира и существующих представлений о нем, можно диагностировать, например, по количеству самоубийств, психических аномалий и психогенных заболеваний вообще, по возрастанию случаев немотивированного насилия (особенно среди молодежи), по числу «простых», опять-таки насильственных решений бытовых и бытийных проблем, которые представляет в эти периоды литература и кинематограф.
Данное состояние психики чрезвычайно болезненно. Ничего удивительного, что во все времена, во все исторические периоды и человек, и человечество в целом стремились к максимальному когнитивному сопряжению — к универсальной картине мира, к глобальной матрице, которая «объясняла бы все» и предлагала бы очевидные, предсказуемые стратегии бытия.
Причем этот универсализм, эти общие принципы существования, внятные всем и каждому, не носят, как иногда полагают, сугубо договорной, конвенциональный характер. Они не являются целиком «придуманными». У них имеется отчетливая биологическая основа.
Дело в том, что психика homo sapiens базируется на строго определенных, однотипных структурах. У всех людей одна и та же архитектоника мозга, один и тот же его «химизм», выраженный конечным набором стандартных реакций, одни и те же первичные нейрофизиологические состояния. Из этой физической общности вырастает общность психическая: базисные форматы сознания, архетипы, как их, правда несколько в ином смысле, назвал К. Юнг, также у всех людей одинаковы. Архетипы — это та начальная «оптика», та психологическая размерность, сквозь которую человек воспринимает действительность. Выйти за их пределы он, вероятно, не в состоянии. Для этого требуется изменить физический носитель сознания. А такой разум, основанный на «другой физике», на других законах, будет иметь уже нечеловеческую природу.