Страница 5 из 43
– Я так тебе завидую! Если бы и мне можно было пойти с тобой…
Пьер быстро съел ужин и вернулся в кресло, поближе к Эмильен и телевизору. На середине передачи о Рубенсе они задремали.
Очнувшись первым, Пьер крадучись вышел из комнаты, наспех умылся и натянул чистую пижаму в голубую полоску. Он уже было забрался в постель, но Эмильен открыла глаза, улыбнулась и прошептала:
– Снова эта пижама… Я попрошу Луизу, чтобы она пустила ее на кухонные тряпки…
– Что ты имеешь против моей пижамы?
– Ты в ней похож на киношного каторжанина.
– Тебе не нравится мой серый костюм, тебе не нравится моя полосатая пижама… Что же тебе нравится?
– Не знаю… например, бежевая.
– Я берегу ее для особенных случаев.
Приподняв ресницы, она игриво и хрипловато спросила:
– Каких таких особенных случаев?
– Вдруг мы отправимся в путешествие, вдвоем… – Он произнес это, не задумываясь, и у самого перехватило в горле. – Ты хочешь, чтобы я переоделся?
– Да.
Пьер молча подчинился и вскоре вернулся в бежевой пижаме. Рукава ее были длинноваты.
– Ты великолепен, – заметила Эмильен.
Он выключил телевизор и скользнул под одеяло. Сегодня вечером Эмильен не столь раздражена. Не от того ли, что они остались наедине? Проявления этой ее болезни столь загадочны, столь непредвиденны… Пьер подвинулся к ней ближе.
– Иди ко мне, – прошептал он. – Вот так, тихонечко… Ненадолго… Нам так хорошо вдвоем.
Эмильен прижалась к нему. До чего же она исхудала… Ему казалось: сделай он одно неосторожное движение, и ее хрупкие косточки треснут. Он обнял ее за плечи. Тепло ее тела, близкого и родного, взволновало его. Снова ей двадцать пять, и волосы ее сохранили тот же пряный запах.
– Если бы ты знала, как я тебя люблю! – бормотал он в тишине.
И его вдруг накрыло огромной радостью – она обязательно выздоровеет! Совершенно точно. Он это знал лучше других. Против всяких доводов.
Мили осторожно высвободилась:
– Пьер, я хотела тебе сказать… ночью ты шевелишься и очень шумно дышишь… с твоим-то огромным носом это и не удивительно. А мне так нужен отдых!.. Мы должны будем спать порознь…
Подобный исход совершенно ошеломил его, несправедливость наказания показалась чрезмерной.
– Спать без тебя? – заикаясь, спросил он. – Но… это… это невозможно!
– Но это лишь на время, пока я болею.
– Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?
– Да, Пьер. Будем благоразумны.
– Хорошо, тогда я лягу рядом в кресло или в шезлонг.
– Нет, тебя все равно будет слышно.
– Куда же я должен уйти, по-твоему?
– В маленькую дальнюю комнату. Тебе там будет хорошо. Ты сможешь читать допоздна, сколько захочешь.
Та комнатка, в другом конце апартаментов, долгое время использовалась как кладовая. В нее сложили чемоданы, набитые бумагами коробки, подшивки старых газет и журналов, ненужные книги…
– Забавно, – усмехнулся Пьер, – но это же так далеко от тебя. Я предпочел бы канапе в гостиной.
– Как хочешь, – ответила она.
Он сжал зубы. Вот его и прогоняют, отправляют в ссылку. Какая немилость – и это в ответ на его-то любовь.
Ему стало жалко себя до слез. Собственная жизнь представилась чередой страшных разочарований. Умереть бы тотчас же, и непременно здесь, рядом с нею. Но никто не обращал внимания ни на него, ни на его здоровье, ни на его настроение. Он вздохнул и спросил:
– Ты хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас?
– Нет, – ответила она, – завтра.
Пьер подумал, что завтра она, быть может, изменит свое решение, и эта мысль успокоила его. Вот если бы он сегодня смог еще и не сопеть. Ведь для этого достаточно лишь развернуться. Он попробовал осторожно перевернуться на левый бок, но оказалось, что так лежать неудобно. Правда, он стерпел бы что угодно, лишь бы Эмильен понравилось.
– Спокойной ночи, дорогая, – сказал Пьер.
Чуть погодя, уверенный в том, что может заставить себя быть неподвижным и бесшумным, он начал засыпать.
3
Изрядно опаздывая с работы, Анн ураганом влетела в дом почти в семь часов и едва застала Луизу. Та собиралась вот-вот уйти. К счастью, у нее все было готово. В гусятнице – тушеная с морковью телятина. На круглом блюде отдыхал припудренный сахаром пирог с яблоками. Стол – как и было условлено, в столовой – накрыт на три персоны. О том, чтобы поднялась Эмильен, не могло быть и речи. Ночью она плохо спала, а с утра начала жаловаться на боль в правом боку. Пришедший к полудню доктор Морэн сделал ей дополнительный укол. Обед, наверное, следовало бы отменить, но было поздно.
Анн подошла к матери. Впалые щеки, заострившийся нос. Казалось, больная спала, но, услышав шаги дочери, приоткрыла веки и тихо произнесла:
– Я не хочу видеть Марка.
– Ты его и не увидишь, Мили, – пообещала Анн. – Мы быстренько пообедаем и распрощаемся.
– Передай ему, что мы с ним увидимся на следующей неделе.
– Ну да. Конечно… У нас еще будет время. Я сейчас принесу сэндвичи.
– Нет, не надо… Стоит о них подумать, и меня начинает тошнить. Что за гадость этот гепатит!.. Видно, вчера я что-то съела, вот оно и подействовало мне на печень. И этот запах, с кухни… надо бы проветрить… Где отец?
– Собирался заскочить в книжную лавку Коломбье.
– Занятно. Уже успел обзавестись новой привычкой – уходит, не предупредив меня.
Но тут, держа в руках две бутылки «божоле», вошел Пьер.
– Дома не осталось ничего, кроме столового.
Эмильен тут же успокоилась и прикрыла глаза. Во входную дверь позвонили. Открывать пошла Анн – и увидела на пороге консьержку.
– Я по поводу вашей комнаты – той, что наверху. Мне кажется, вы сдали ее студенту. Так вот, теперь их там с десяток. Это безобразие, настоящая ночлежка! Спят на полу, в коридоре. Соседи жалуются. Я не хотела бы говорить об этом управляющему.
– Спасибо, что предупредили, – ответила Анн.
Пьер, догнав ее в вестибюле, пробормотал:
– Безумие какое-то… Выглядел этот студент довольно прилично. Что делать-то будем?
– Я немедленно к нему поднимусь.
– А Марк?
– Он все равно придет не раньше восьми.
– Могла бы подождать и до завтра…
– Нет, папа.
На черной лестнице было студено. Всякий раз, когда приходилось карабкаться на шестой этаж, Анн становилось противно; она удивлялась ветхости длинного коридора, ведущего к сдаваемым внаем комнатам. Для нее он олицетворял собой своеобразную границу, некий условный переход из мира уюта и достоинства в зону стыда и позора. Анн остановилась перед дверью, отмеченную одиннадцатым номером. За ней слышались голоса. Анн постучала. Дверь открылась – на пороге стояла высокая девица. Вдоль щек, словно занавеси, ниспадали светлые волосы. Розовая махра домашнего халата туго обтягивала вздутый живот незнакомки. Наверняка месяце на восьмом, не меньше. Позади нее, выгнув спину и облокотившись на спинку стула обеими руками, сидел длинноволосый брюнет с квадратным лицом. Анн никогда не приходилось видеть ни его, ни девицу, и потому она сухо спросила:
– Где мсье Жан Ломбар?
– А чего вам от него нужно? – лениво поднимаясь, спросил юноша.
– Эта комната принадлежит мне, мсье.
– Ах, вот оно что. Жан в отъезде.
– И давно?
– Ну так себе.
– Когда он возвращается?
– Я не знаю.
– А вы кто такие?
– Лоран Версье. А это Ингрид. Шведка она. По-французски не знает ни слова.
Девушка улыбнулась и неуклюже замотала головой, словно поддакивая, осторожно обнимая при этом руками живот.
– И что же вы здесь делаете, мсье? – спросила Анн.
– Мы приятели Жана, – ответил Лоран Версье.
– Я сдала эту комнату ему, не вам.
– Я знаю. Но Жан очень быстро съехал. Сказал, что мы можем поселиться на его место. Конечно, я должен был вас предупредить. Я и собирался это сделать. Скоро я должен получить немного денег… ну, чтобы урегулировать с вами все проблемы с оплатой… Это вопрос нескольких дней…