Анн Предай

Анри Труайя

Анн Предай

1

Толкая дверь бистро, Анн с равным беспокойством подумала о стаканчике белого вина, который предстояло выпить, и о мужчине, с которым предстояло встретиться.

Того, кто должен был ее ожидать, не было.

Вино же, чуть поплескивая, наполняло бокал.

Каждый – ну, или почти каждый – вечер, возвращаясь из издательства, она забегала в «Старину Жоржа». Утолить жажду.

Чаще всего это происходило за стойкой. В этот раз она взяла стакан и устроилась за столиком в глубине зала.

Губы сблизились с каменистым ароматом и прохладой «мюскадэ». Быстрый глоток, чуть не залпом. Усталость отпустила. Анн раскрыла журнал и про себя решила: «Если через десять минут его не будет, уйду». Десять минут прошли, и она знаком подозвала официантку. Еще бокал белого вина. Два – ее норма. Третий она выпьет с ним. Конечно, если хватит терпения дождаться.

Кто-то заходил. Кто-то выходил. Кто-то о чем-то болтал с хозяином. И над всем этим мирком клубилось дружелюбное ароматное облако винных паров. Бистро, к счастью, не поддалось моде на строгий и леденящий металл, матовое стекло и неон. Постаревшее и пыльное, с подковообразной стойкой, оно оставалось островком гостеприимства среди сумасшедшей городской толкотни.

Шесть пятнадцать.

Ну вот и он. Ее кольнуло, она с трудом сдержала улыбку. Неужто и она так же изменилась за прошедшие три года? Черты лица, цвет глаз, форма подбородка были теми же, но все казалось угасшим, размякшим, каким-то размазанным. Ведь ему всего лишь тридцать четыре. Нет, тридцать пять. На пять лет больше, чем ей. Как же она могла это позабыть?

Они поцеловались. Сев рядом, он долго разглядывал ее. Наконец произнес:

– Мне кажется, мы с тобой расстались только вчера.

Она солгала:

– Мне тоже, Марк.

– Все такая же: соблазнительная, недоступная, загадочная.

Анн пожала плечами. Ее мутило от дежурных комплиментов. Марк их метал, не задумываясь, словно зерна риса в вольер. Она очень хорошо представляла, какой была на самом деле. Никакой. Ни красивой, ни безобразной. Худая, угловатая, одетая без выдумки и кое-как причесанная брюнетка, с черными, чересчур крупными глазами.

– Как Пьер? – спросил он.

– Хорошо.

– А Эмильен?

Анн допила, поставила стакан и глухо ответила:

– Мили умирает. Обширный рак.

– Что?!

– Да. В прошлом году ее оперировали. Все нормализовалось, она полностью восстановилась. Но в последние три месяца…

Он сдвинул брови, уголки губ его опустились.

– Это ужасно, – сказал он. – Сама она в курсе?

– Не совсем. Благодаря микстурам, которыми ее пичкают с утра до вечера.

– Бедная Эмильен. Я не могу в это поверить. Пьер, должно быть, в отчаянии… Ты помнишь, тогда в Риме…

– Я ничего не забыла, – сказала она.

И ей вдруг показалось, что время повернуло вспять. В груди защемило, свет перед глазами завибрировал и поплыл. Подавляя морок, она поинтересовалась:

– Ты-то как?

– Все там же, в электронике. Работенка для чокнутых. Все время хочется спать.

– В Париж надолго?

– Надеюсь, навсегда.

– А как же Канада?

– Трех лет в Монреале более чем достаточно. Руководство перевело меня во Францию. Теперь буду мотаться туда-сюда. Вернулся на прошлой неделе. Сразу же подумал о тебе.

Услышав по телефону знакомый голос, Анн было решила, что ей мерещится.

– Все еще холост? – спросила она весело.

– Да, а ты?

– Ну что за вопрос? – откликнулась она. – Конечно.

Они молча переглянулись, явно довольные друг другом.

– Так хорошо снова тебя видеть, – сказал Марк. – Знаешь, там я часто думал о тебе.

– Мог бы написать.

– Ты никогда не читала моих писем.

Анн не ответила. Еще стаканчик белого вина – для нее, ему – чистое виски. Сидя бок о бок с Марком, она по-настоящему, без лукавства, отогревалась его дружелюбием. Он взял ее за руку.

– Надо идти, – сказала она. – Меня ждет Мили.

– Мне хотелось бы ее увидеть. Очень.

– Приходи к нам в следующую среду. Пообедаем.

– Ты считаешь, это возможно?

Он вышел вместе с нею. На фасады сквозь неподвижный, теплый воздух стекало тусклое октябрьское солнце. Большинство прохожих – все еще без пальто. Дом от бистро находился в десяти минутах пешком. Они шли к набережной, по рю де ля Сэн. Анн – широким мальчишеским шагом и, чтобы идти еще быстрее, временами спускалась с тротуара. Марк не отставал. На углу рю Жак-Кало она остановилась:

– Ну что, Марк, до среды?

Он еще раз поцеловал ее. В обе щеки. Ей вспомнился этот знакомый запах: табака, смешанного с легким ароматом туалетной воды. Никакого трепета. Пожатие руки, искренний взгляд – старший брат, не более.

Анн позабыла про него, как только ступила на лестницу. Три пролета, затянутых красным, истертым до основы ковром.

Луиза собиралась уходить:

– Я все выгладила, мадмуазель. Утюг совсем не нагревается, надо отнести в ремонт. Я вам больше не нужна? Ну тогда – до завтра.

Анн отворила дверь в гостиную. Отец, сидя возле бюро эпохи Людовика XVI с карандашом в руке, решал кроссворд. Из радиоприемника на комоде лилась тихая музыка.

– Как Мили? – спросила Анн.

– Очень хорошо, – рассеянно ответил Пьер. – Спокойна. Проспала почти всю вторую половину дня. Что нового в издательстве?

– Ничего. Каролю заболел. Это слегка усложняет мою жизнь. Да, мне позвонил Марк. Он снова в Париже.

– Хм, вот как?

– Я только что его видела.

Лицо Пьера посветлело, словно по нему пробежал луч прожектора. Отец до сих пор питал к зятю дружеские чувства, а в душе наверняка сожалел о разводе Анн.

Пьер поднялся и выключил радио. В надежде на беседу? В его голубых, слегка навыкате глазах на крупном гладком лице читалось явное ожидание. Оставив его наедине с неутоленным голодом общения, Анн прошла в комнату.

По всему полу раскиданы иллюстрированные журналы. Анн собрала их. На огромной двуспальной кровати – мешок с костями. Кожа цвета желтого воска, серые растрепанные волосы. И этот взгляд, полный боли, мольбы, нежности. Это же мама. Скелет потянулся к ней:

– Анн, вот и ты… дорогая моя… Они после обеда оставили меня одну… Я несколько раз позвала… никого… Но твой отец говорит невесть что!.. Он меня раздражает… Луиза? Да, Луиза подходила, но она очень болтливая… Все уши мне прожужжала…. Только ты меня и понимаешь…

– Ты почитала?

– Нет. Роман, который ты мне дала, раздражает. А журналы… я их уже все наизусть знаю…

Анн понимала, что все это время мать ждала ее. Она принесла тазик, кувшин с водой, полотенце, губку. Вода медленно полилась на руки больной. Эмильен, сомкнув веки, улыбалась от наслаждения. Внезапно она подняла голову и сказала:

– Обязательно передай отцу, чтобы он больше не надевал этот серый костюм. Я не могу его в нем видеть. Он… он в нем смешон!

– Да, мама.

Капли воды текли с шумом дождя. Как в том фонтане, в Риме. Смех мамы. Она была так весела! Смеялась над соседями в ресторане. Марк говорил: «Эмильен, вы несносны. Осторожнее, половина итальянцев понимают французский». Как и всех вокруг, его покорили фантазии Эмильен. Они были так счастливы вчетвером, в той короткой поездке в Италию. Это Мили предложила отправиться в путешествие и так отпраздновать двадцать четвертую годовщину их свадьбы с Пьером. Две симпатичные супружеские пары вместе бегали по музеям. Никакой разницы в возрасте. К вечеру молодые уставали сильнее стариков. Анн всегда забавляла та идеальная смесь, которую составляли ее родители. Никаких споров. Никаких разногласий в оценке, будь то полотно, блюдо, человек или идея. И ни одного вечера порознь. Никогда. Можно сказать, дышать друг без друга не могли. Ходили одинаково, бок о бок, рука об руку. Стоило Эмильен где-то чуточку задержаться, и Пьер дома уже не находил себе места, терзался наихудшими догадками. Мили имела на него такое влияние, что он ничего не предпринимал, не посоветовавшись с нею. Привычкой спрашивать ее мнение по всякому поводу он побуждал ее к несговорчивости. Без сомнения, втайне он наслаждался своим бытием, подчиненным ей. На самом же деле, властность Эмильен составляла частичку ее очарования. Она всегда знала чего хочет и умела вовремя смягчить свое упрямство юмором и кокетством. Уступали не ее правоте, а скорее – невозможности сопротивляться решительности в ее нежном взоре. Сколько раз приходилось слышать Анн ворчание отца: «Ну, какой галстук мне надеть, Эмильен?» Тогда над этим Анн смеялась вместе с матерью, а сегодня от такого простого воспоминания у нее сжималось сердце. Она всматривалась в изможденное болезнью лицо с впавшими глазницами и ощущала, как тает время. Возможно ли, чтобы всего за несколько месяцев та былая веселая живость превратилась в этакую безобразную озлобленность? Основательно постаревшая за время болезни, Эмильен забыла, что была женщиной. Замечая в дверном проеме Пьера, невольно съеживалась. Словно не могла ему чего-то простить – то ли его хорошего самочувствия и полного лица, то ли жестов, неизменных вот уже тридцать пять лет.